Поезд №139Н

Накахара Чуя снял перчатки и небрежно откинул их на грязный линолеум приторно опрятной комнаты. Налил уже четвёртый по счёту стакан дешевого вина и начал чистить апельсин, безэмоционально оглядываясь по сторонам. Да уж, уют… Чертовы зелёные ковры в тон заштопанных покрывал развесили на стенах, вот вам и весь уют. Дырки в напольном покрытии кое-как заклеены чёрной изолентой. Отвратительное второсортное общежитие для отвратительных второсортных людей, как сказал Осаму, когда они впервые подошли к дверям этого здания. — Тц, — громко цыкнул Чуя, вместо того, чтобы выругаться. — Ещё бы по имени тебя называть… Оса-а-а-му… — протянул он и сделал три глотка кряду, зажевав апельсиновой коркой. — Тупая скумбрия ты, а не Осаму. Накахара осёкся и замолчал. Эти маленькие запуганные соседи-девятиклассники смотрели на него, шипящего в стену ругательства и строящего пьяные гримасы, как на дикого зверя. Того и гляди закопаются в куче распечаток критических статей, как в сугробе. Злость злостью, грубость грубостью, а доставлять дискомфорт невиновным Чуя не любил. Он встал, сгрёб в кучу свою грустную пирушку и потащился на лестницу. Только бы Коё-сан его не нашла, иначе будет как в десятом классе: грозная беседа со сладким чаем. Сладкий чай Чуя ненавидел, зато всем сердцем любил учительницу литературы и не хотел расстраивать её напоследок. А как не любить, когда школа — второй дом, а Коё-сан, по сути, как первая мать? На последнем этаже тускло светила ещё наверняка советская лампочка, а подоконник был широким и удобным. На него-то Накахара и забрался. За окном повалил густой январский снег, Чуя зажмурился и допил стакан, снова открыл глаза — белые хлопья шатает из стороны в сторону, они расплываются, становятся мутными пятнами, они такие лёгкие, мягкие на вид… А быть мягким и легким вовсе не хочется, хочется рыдать. И вот уже плывут в глазах эти хлопья, недоделанные не столько из-за алкоголя, сколько из-за выступающих слёз. Чуя в гневе на себя выхватил из кармана телефон, хотел отвлечься от подступающих эмоций… Нет. Одно новое сообщение. Почему задрожали голые руки? Где перчатки? Боже, почему Чуя не помнит, где перчатки? Что за… Лестничная клетка зашаталась — что за землетрясение в голове? — Чуя-сан! — эхом отдался от стен крик. Накахара сжался и заблокировал телефон, так и не просмотрев сообщение. Резко схватил остатки вина и спрятал за спину. Повернул голову. Рюноске. Этот упорный девятиклассник, маленький надоедливый подлиза. — Блять, — на выдохе ругнулся Чуя и уткнулся лицом в колени. — Акутагава, мать твоя вселенская немилость не… — Чуя запутался, забыл, что говорит и резко замолчал, туманно смотря на Рюноске. — Сколько же ты выпил?.. — как-то слишком нравоучительно для младшего товарища пробормотал Акутагава. — Столько, — показал Накахара бутылку и залпом допил. Пальцы разжались не вовремя. Бутылка с грохотом упала на бетонный пол и разбилась. Чуя тупо смотрел на неё, будто даже и не думая поднимать. Одумался. Спрыгнул. Встал на колени. Прямо на стекло. И начал собирать маленькими руками. Стекло. Онемевшие кисти не чувствовали россыпи ранок, Акутагава же уже не чувствовал ног, наблюдая за ползающим по полу товарищем. Ситуация казалась ему настолько абсурдной, что голова не осознавала: «А делать-то что, Господи помилуй, он впервые на регионе, тут что, всегда так?..» И тут оцепенение прошло. Чуя не удержал равновесие: соскользнула коленка, подвернулось запястье. Секунда — и Накахара еле сдержался, чтобы не заорать. Это легко было прочитать по исказившемуся лицу. И по правой щеке в куче мелких царапин. — Ты что творишь!.. — испуганно прошептал Акутагава, а затем оттащил Чую к стене. Тот не сопротивлялся, только беззвучно кричал, потирая ладонью лицо. Затем медленно опустил голову, прикрыл глаза… На мгновение стало так легко и темно. Но только на мгновение — и вот уже кто-то трясет за плечо. Снова этот мрачный ребёнок с мешками под глазами, ночами штудирует книги, а теперь решил приняться за его голову, или что, зачем трогать, зачем будить, и так всё… и так всё кати… Чуя резко нагнулся вперёд. Его вырвало, в глотке встал гадкий привкус апельсина. После прошлого региона он перестал есть быструю лапшу, теперь, видимо, откажется от цитрусовых. Странно, бутылочного стекла на полу уже не было. Он что, задремал? Акутагава что, убрал за ним? — Мне сходить за Коё-сан? — спокойно спросил Рюноске, слегка похлопывая товарища по спине. — Не смей, шею… — Чуя снова согнулся пополам, но внутри уже ничего не осталось, — …с-сверну. — Что случилось? — спросил Акутагава через пару секунд. — Ничего, курить хочу, вот и всё… С помощью Рюноске Чуя забрался обратно на подоконник, открыл окно и достал сигареты. — Стой. Сам же учил, что от рук будет пахнуть, — сказал Акутагава и протянул перчатки. Его родные чёрные перчатки. — А где они были?.. — удивлённо пробормотал Чуя, параллельно пытаясь натянуть перчатку на руку. К сожалению, та падала и падала, пока Акутагава снова не помог. — Будешь? — Чуя протянул помятую пачку кнопочных сигарет. Рюноске вежливо покачал головой. — Извини, я от них сильно кашляю. Мне не нравится. Некоторое время они сидели в тишине. Чуя медленно курил в окно, практически не двигаясь и почти не закрывая рта, а Рюноске нервно оглядывался на каждый шорох, будто сторожевая собачка. — Выглядишь лучше, — робко сказал он, Чуя диалог не поддержал, а Акутагава заметил, что уголки голубых глаз покраснели и покраснели явно не от дыма. — Ты куришь, но, видишь, это не всё. Что случилось? — снова попробовал спросить он. Чуя, раздражённо фыркнув, затянулся два раза подряд, а потом выдохнул и сказал: «Я снова всё завалил, я снова не пройду, я бездарный, я не хочу смотреть на эти баллы, я…» И Акутагава внимательно слушал, как Чуя поливает себя грязью, даже не подозревая, что между каждым словосочетанием в замутнённом сознании мелькает ещё одно, настолько же важное: «Я снова всё завалил, а аналитика Дазая будет идеальна; я снова не пройду, а чёртов Осаму на этот раз явно не ограничится призёром; я не хочу видеть не свои баллы, а наш разрыв; я боюсь, что…» — …я потерял последний шанс, и я больше никогда, ни-ког-да, его не увижу… — случайно закончил он вслух и выбросил окурок. — Не увидишь… шанс? — недоуменно спросил Акутагава. — Ага, именно… — ответил Чуя, впрочем, тоже не зная, на что он отвечает. А ветер заносил снежинки на спутанные рыжие волосы и поцарапанное лицо. Плевал Накахара на этот диалог с претензией на тупейший момент в его олимпиадной жизни, он всё вспоминал, вспоминал, как… …Поезд №139Н уходил в депо салатовой станции. Снег в областной столице был какой-то слишком холодный, девятиклассник Чуя Накахара хмурился и прятал лицо в объёмный чёрный шарф, уходя всё дальше от вокзала. Он с трудом боролся с порывистым ветром, а рядом уверенно шагал его одноклассник — Осаму Дазай. Ещё бы он шагал неуверенно с такими-то ластами вместо ног. — Малыш Чу, тебя твоя сумка назад не утянет?! — смеясь, крикнул Осаму. Никакой холодный воздух, никакой шумный ветер не могли заставить его отказать себе в очередной шутке. — Замолчи, — буркнул Чуя. — Что-что?! — прокричал Дазай. — Я не слышу! Здесь, — он провёл руками от своей макушки до макушки Накахары, — слишком большая разница высот! Звук не доходит до моих ушей! Чуя толкнул одноклассника в бок, тот усмехнулся и ответил и, о боги, как в воду глядел — тяжеленный рюкзак утянул своего хозяина в сугроб. Накахара чувствовал колючий снег за шиворотом, кричал на Дазая, пытался подняться, но выходило как-то по-черепашьи. Коё-сан размахивала руками и тоже кричала на Дазая, который то протягивал руку, то смеялся и отдёргивал её. Это было какое-то холодное безумие, но тут Чуя поймал себя на мысли — смешно. Это смешно. Ему было смешно, хотя лицо как и обычно выражало только гнев и презрение. — Вставай уже, — сказал Осаму, и Чуя ухватился за его руку, так и не поняв: почему это в сибирские минус тридцать четыре градуса вообще существуют такие тёплые руки, что чувствуешь это тепло даже сквозь перчатки?.. — Рюноске, — тихо усмехнулся Чуя, раскусывая кнопку на второй сигарете. Акутагава даже вздрогнул от того, что старший товарищ и образец для подражания назвал его по имени. — Знаешь, я тогда… себя обматерил… Дазая обматерил, а на самом деле я — тупое дерьмо тупого дерьма, смотри, — Накахара вытянул вперёд трясущиеся руки в перчатках, — вот тут перчатки, они прячут ладони, ага? — Ага, — ответил Акутагава. — А вот тут, — Чуя приложил перчатки к лицу и закрыл глаза, — а вот тут у нас «иди ты к черту, тупая скумбрия, ха-ха-ха, твоя аналитика похожа на сочинение третьеклассника, а творческий тур — суицидальные бредни, тупица!». Акутагава промолчал. Чуя сначала засмеялся, а затем начал тихо подвывать, уже не пытаясь скрыть слёз. Видимо, остатки вина ударили в голову. — Понял, — только и выдавил из себя Рюноске. — Что ты понял, идиотский ребёнок?! Акутагава вздрогнул, но, похоже, даже не думал обижаться. — Понял, что у тебя есть много причин так проводить вечер перед вторым туром. — Да ничего ты не понял, не дорос ещё, — злобно сказал Чуя и спрыгнул с подоконника. Не совсем удачно. Он быстро поднялся, отряхнулся и пошёл, куда глаза глядят. Акутагава проводил его взглядом и тоже пошёл, прихватив с подоконника забытые Накахарой сигареты. Не куда глаза глядят, а за тряпкой. Не очень хорошо оставлять после себя на лестничной площадке в чужом городе смесь желудочного сока, вина и апельсинов. Уж до этой мысли он точно дорос. … — Это кто тут не дорос до победителя? — кричал Чуя, уперев руки в бока, а Осаму смотрел на него и улыбался, улыбался, поглаживая пальцем верхнюю строчку рейтингового списка на стенде. — Ну Чу-у, сам ведь видишь, — съехидничал он, — жизнь очень справедливая штука: кто ростом выше, тот выше и в списке! Накахара поправил воротник свитера и удручённо взглянул на рейтинг. Уже в который раз. Как будто там что-то могло измениться. Надо бы радоваться за Осаму, после полутора лет подготовки бок о бок, после того, как они каждый божий день с начала восьмого класса проводили то в библиотеке, то в пустом кабинете, погружённые в старые задания и новые книги. Надо бы радоваться за своего партнёра по олимпиадному движению, но, о, даритель вселенской немилости, как же Дазай его сейчас бесил. Десять баллов! Десять грёбаных баллов! Целая пропасть между ним и этим легкомысленным идиотом! Кто печатает задания, пока Осаму щелкает семечки на учебник алгебры и плюётся шкурками от них в потолок? Кто тащится через половину города за бумажной версией книги, пока Осаму снова просыпает первые три урока? Кто записывает все решения, пока Осаму выдаёт какие-то отрывочные мысли и жалуется на жизнь? А кто сегодня стал победителем? Очевиден был ответ только на последний вопрос — Осаму Дазай, гениальный девятиклассник, победитель регионального этапа, первый за историю школы, да что там школы — их областного городка! Стоит, улыбается ему в ответ на гримасу гнева и, о боги, только что потрепал по волосам. Если бы у Чуи была возможность разнести тут всё — он бы разнёс, и никакой тупой Осаму его бы не остановил. Коё-сан хитро улыбается и поздравляет Дазая. Какой же его одноклассник молодец, о, да, он просто душка, он поедет на заключительный этап, как пить дать! А кто будет в тени, несмотря на свой теоретически достойный результат? Ответ на этот вопрос тоже ясен — Накахара, Чуя Накахара! Вдруг Осаму присел рядом с ним на корточки и положил руку на плечо. — Ты. Совсем. Охренел? — процедил Чуя. — Держи, — ласково сказал Осаму и протянул ему леденец на палочке. — Моему личному призёру на побегушках. — Это что ещё за?.. — растерялся Чуя. — Знаешь, их обычно в рот берут и… — Дазай повёл губами. — Грубая метафора, как понимаешь. В знак того, что ты мне… — Чего?! — выкрикнул Накахара, скидывая руку с плеча. — Проиграл, чиби, проиграл, — спокойно ответил Дазай и быстрым шагом пошёл прочь. Злополучная конфета всё равно прилетела ему прямо в затылок. — Оу, как неприлично, Чу, — притворно обиженно сказал он. А Чуя снова кое-что понял. По магазинам они не ходили, Дазай всё время провёл на кровати в общежитии, а значит, эту конфету он захватил из дома, протащил с собой триста с лишним километров. Значит, он знал его, как облупленного, и ни капли не сомневался, что победитель здесь один. — Великолепный, блять, Дазай, — сказал сам себе Чуя, потирая ушибленный нос. Нельзя сразу пить и вспоминать, так можно и лицом в стену улететь. И это почти также больно, как снова проиграть такому, как Дазай, после стольких лет учёбы за одной партой, раундов литературных сражений и совместных аналитических работ. А он чувствовал, что проиграл, знал это каждым уголком уставшего мозга, а в глубине души понимал — иначе и быть не могло, особенно после этого одинокого года, проведённого в жажде мести. Олимпиадный подвиг, как и любой другой в принципе, из мести не совершишь. Эмоции не позволят. Уже не позволили — это Чуя точно понимал и ощущал во всём своём теле — от разбитого носа до саднящих коленей. — Слишком великолепный, блять, для нашего захолустья, — повторил он и уселся на бетонный пол. — Скумбрия из третьесортной столицы. Стоп. Чуя понял, что совершенно потерялся во времени, что не знает, сколько спал, не помнит, сколько выкурил, когда начал пить и вообще… Сколько сейчас? А вдруг уже пора просыпаться?.. Чуя неловко вытянул из кармана телефон… Чуть за полночь, наверное, он ещё успеет прийти в себя и выспаться до второго тура, забыть про идиотскую обиду на идиотского Дазая, которая так не к месту всплыла сегодня утром, когда этот перебежчик пронёсся мимо и даже словом не подшутил… Конечно, ему же не нужно торопиться на поезд в шесть утра и приезжать за сутки, ему можно даже спокойно проспать начало тура… Что-то щёлкнуло в голове. Он что-то забыл. Опустил взгляд. Уведомление. Одно новое сообщение. Точно. Это уже было. Чуя стянул правую перчатку и щёлкнул по уведомлению. В горле встал ком, сердце вдруг решило, что совсем не против лёгкой аритмии. Ему писал Осаму, впервые за грёбаный год, впервые после того, как без предупреждения предал и Накахару, и Коё-сан, после того, как в один день забрал документы, собрал вещи, удалил старые страницы и уехал учиться в лучшую школу областной столицы. А теперь он писал ему, Чуе, который на каждом туре в этом году искал его по привычке и непременно напивался после, потому что никогда не находил, да и не имел даже шанса найти. Дазай писал так обыденно, как будто продолжал старую переписку и ни-че-го этого не было. «Это почти хорошо» — и никаких объяснений. Чуя пригляделся. Было ещё кое-что. Электронная таблица в прикреплённом файле, о, Чуя прекрасно знал, чем чреваты подобные таблицы и какие интересные имена и цифры в себе содержат. Он ничего не ответил, только сильнее поджал колени к груди, пока файл медленно загружался. Сердце, казалось, сейчас сломает пару рёбер. Страх отрезвлял лучше любого сна. Было немного тяжело вдыхать, он, наверное, слишком много выкурил… Такая подачка от Осаму больше походила на издёвку… Ох, опять по имени. Таблица открылась. Чуя взглянул на неё и мгновенно протрезвел. Во рту пересохло. В тот момент он был уверен, что больше никогда не вернётся в комнату, не извинится перед Коё-сан и не ответит Дазаю. Потому что в тот момент он действительно не мог вдохнуть.