Поезд №139Н

Чем сильнее поезд приближался к Уралу, тем раньше приходил рассвет. Осаму поморщился и вжался лицом в подушку. Вагонная наволочка слабо пахла хлопком и сильно — трухлявым, застиранным волокном. Скоро ли утро по биологическим часам? Резонно ли спать дальше, и далеко ли они забрались на запад? Столько вопросов, и все впустую. Всё равно обратно не заснуть, всё равно что-то внутри, чуть ниже и глубже грудины, сбивается в неприятный плотный ком. Так холодно и зажато ощущаются всего два чувства в мире: волнение и страх. Глупости. Он никогда не волновался из-за очередного олимпиадного тура, ведь оплошность — всего лишь часть плана, а проигрыш — стратегическое отступление. Но что же тогда?.. Дазай тяжело оторвал голову от подушки и приоткрыл глаза. Разодрал слипшиеся ресницы. Откинул отросшую тёмную чёлку. Посмотрел в окно: и правда, небо градиентное, а значит, скоро утро. В коридоре вагона — приглушённый свет, но в купе ещё темно. Такой умиротворённый день, впору слезай с полки, заваривай в титане кофе, подливай в него запрятанный в сумке коньяк и наслаждайся… Это было бы хорошей идеей, если бы от неё не стало ещё холоднее. Осаму сложил ладони лодочкой, приложил к лицу и подул. Какая же одинокая, всё-таки, мысль — спрятаться в тамбуре, словно в гробовом ящике, и убеждать себя, что выпиваешь ты хоть и в одного, но весьма интеллигентно. Сегодня всё должно было быть иначе, слишком уж живо и неотвратимо приходил апрельский рассвет. Дазай мягко спрыгнул вниз, в половину широкого шага преодолел купе и замер около соседней верхней полки, уперевшись в кожаное покрытие подбородком. Как мило, в который раз не застелено. Во сне Чуя плотно сжимал губы и, как показалось Осаму, практически не дышал. Правая рука умиротворённо лежала на левом плече, а левая безвольно повисла над столом. Градиентный рассвет затягивали туманные апрельские облака, свет преломлялся на мрачный манер. В неоднозначном полумраке растрёпанные рыжие волосы выглядели тусклыми, черты лица — точёными, а губы — серо-розовыми. Как же страшно и красиво. Осаму моргнул, скользнул пальцами по кожаному покрытию полки. Сделал шаг вперёд, ведя рукой вдоль мирно дышащего тела. Встал на цыпочки и склонил голову. Закрыл глаза. За два с половиной года за одной партой, за многочисленные сутки, проведённые в углу плацкартного вагона, за все мгновения помощи с жизненными неурядицами… Почему за всё это время он ни разу не замечал, как очаровательно Чуя дышит?.. Так тихо и легко, что сейчас Дазай, нависнув всего в паре сантиметров над этим лицом, боялся открыть глаза и не увидеть Чуи Накахары, ведь его рыжий друг был настолько другим, шумным и резким, что от этого контраста душа уходила в пятки. Если Осаму играл со смертью в парные догонялки, то Чуя, кажется, был готов жить даже вопреки здравому смыслу. Поезд тряхнуло. Дазай смутно припоминал, что в это время, судя по карте и километражу, должен быть широкий разворот, но — как стыдно — совсем потерялся в мыслях и не устоял ровно. Кончик носа скользнул по обветренной щеке. Осаму до неприличного резко и громко вдохнул, молниеносно сел на корточки забился под стол. Стаканы гремели о подстаканники, а ложки — о стаканы. Осаму сидел, прикрыв рот рукой и понимая, что, кажется, растерял остатки мозгов и самоконтроля. Ведь он сейчас прекрасно видел, что осознанно позволяет себе лишний раз прикоснуться подушечкой большого пальца к кончику носа, спрятавшись под купейным столом. Как просто было делать выводы о влюблённости, исходя из подсознательного «дано», и сколько же проблем вскрылось при первой же попытке применить теоретическое решение на практике. По серому линолеуму поползли длинные полосы теней, но в самом вагоне будто лампочку зажгли, так резко и ярко разошлось утро. Осаму зажмурился и взял себя в руки. Вылез из-под стола, расправил складки на спальной футболке и заправил чёлку за ухо. Во внешнем виде легко было прочитать слабость. Показать слабость олимпиадному руководителю, младшему коллеге и сопернику? Увольте! Он повесил полотенце на плечо, ударил ладонью по ручке купейной двери, но… Осаму обернулся и внимательно всмотрелся в тонкую руку, нависшую над злополучным столом. Дверь скрипнула, по коридору прошёл какой-то из вагонных жаворонков, но Дазай даже не заметил суеты за спиной. Он резко — так, что чёлка выпала из-за уха — метнулся вперёд и как мог невесомо сжал маленькую ладонь. Чуя недовольно фыркнул, тряхнул головой и распахнул глаза. — Осаму?.. — спросонья позвал он по имени. — Что ты… — Ты умудряешься мешать, даже когда спишь!.. — с отчаянной досадой крикнул Дазай, как бы небрежно закидывая руку обратно на полку. Затем он, проклиная себя, взобрался на стол и сел на корточки. — …делаешь?.. — неуверенно закончил Чуя, потихоньку поднимаясь и с интересом наблюдая за небольшим вынужденным представлением. — Твоя ручонка мешала мне заниматься математической зарядкой. Чуя сел, прижав к себе колени и с опаской осмотрев левую руку. — Занимайся, только я посмотрю, можно? — подавляя зевок, спросил он. То ли разозлился, то ли просто ещё не проснулся. — Какое-то до тупого странное название. — Конечно, Чуя-кун, — улыбнулся Осаму. Правила математической зарядки пришлось придумывать на ходу. — Смотри, я залез на стол, потому что знаю два параметра: мой рост — прости, пожалуйста, — сто восемьдесят один сантиметр, а высота потолков купе и коридоров стандартного вагона — два с половиной метра. Теперь смотри! Осаму резко выпрямился и с глухим стуком ударился головой о потолок. — Ауч… — шикнул он, согнувшись в три погибели. Математика пошла не по плану, потому что одуревшая от смущённого страха голова не сразу поняла, что сначала нужно считать, а потом вставать. — Вот так я разминаю разум и тело, — продолжал оправдываться Дазай. — Мы узнали, что высота столика больше семидесяти сантиметров и растрясли голову перед сложным днём! Чуя нахмурился, резко опустил взгляд, а затем сказал, сдерживая смех: — И тебе доброе утро. Тени исчезли с пола, Осаму ненароком отодвинул белую занавеску и быстрые лучи высветили каждую из плавающих по воздуху пылинок. Чуя зажмурился и уставился на колени, всё ещё несдержанно улыбаясь. — Доброе утро, — пробормотал Осаму, не в силах ни моргнуть, ни взгляда отвести. По этому свету вдруг стало понятно, что они, действительно, как Чуя писал ещё первого марта, дожили до весны. Оставалось эту весну пережить. Осаму аккуратно скрестил ноги и прокрутился вокруг оси, затем ещё раз, и ещё раз, и ещё раз… — Снова математическая зарядка? — Именно! — как-то слишком громко для спящего купе подтвердил Дазай. — А на этот раз что? Скорость вагона считаешь? — Не совсем, — отозвался Осаму, всё так же медленно и сосредоточено кружась. — Если сейчас поезд едет по дуге, значит он имеет какое-то центростремительное ускорение. Я буду крутиться в другую сторону и каждую секунду замедлять его. — Зачем?.. — выйдя из небольшого замешательства, спросил Чуя, и Дазай с удивлением заметил, как тяжело прозвучал этот вопрос, и с каким трудом Накахара подобрал это единственное нейтрально окрашенное слово. — Потому что истинный король всегда приходит не рано и не поздно, а расписание этого поезда какое-то не королевское, — уверенно соврал Осаму. Ещё три месяца назад отговорка про очередное «эффектное появление» не была бы ложью, но сейчас лишние секунды сильно возросли в цене. Слишком уж ярким было утро. — Осаму, какая красота… а мы завтракать тут же будем? — опасно мурчащим голосом спросил Мори-доно, упёршись подбородком в изящно сложенные руки. Дазай, поняв, что на этом только что изобретённая математическая зарядка закончит свой век, спрыгнул со стола и, не менее опасно улыбнувшись наставнику, убежал к умывальнику. Вода была ни то холодной, ни то слишком щелочной. Одновременно хотелось вернуться к Чуе и остаться здесь навсегда. Осаму откинулся на вагонную стену. Поезд трясло. Раскрутить время так, чтобы этот момент никогда не кончался? Чтобы сто тридцать девятый поезд никогда не останавливался? А ведь это уже не казалось какой-то шуткой. Осаму бездумно прокрутился вокруг оси, крепко сжимая вафельное полотенце. — Я определённо тупею, — пробормотал он под нос и решил, что стоит хотя бы немного отвлечься. За спором по поводу смысла сомнительной на вид поэзии и сути математической зарядки с Мори-доно он и не заметил, как поезд остановился. Кинув беглый взгляд на часы, Осаму расплылся в улыбке и вскочил из-за стола, не дав преподавателю договорить. — Наконец-то крупная станция! Извините-извините, дела-дела!.. — важно протянул он, ухватил пристроившегося рядом Чую под локоть и потянул к выходу из купе. — Ты обещал мне «сочинить лучше», — прищурившись, усмехнулся Мори-доно, — что, сдаёшься? Осаму посмотрел на учителя так, как будто старше здесь был вовсе не тот. Мерзость. Имеет ли права виновный задавать вопросы и получать обещания? После истории с Одасаку всё его взаимодействие с преподавателем сводилось либо к формальностям, либо к подобному сегодняшнему убийству времени за попытками элегантно подколоть. — Удивительно, Вы ещё верите чьим-то обещаниям? Дверь хлопнула громче, чем Мори-доно ответил. Ничего, у него ещё будет шанс что-то сказать: о, Осаму обязательно выслушает всё до последнего слова, если этот человек в нужный момент сможет хотя бы рот раскрыть! Но всё это позже, а сейчас — крупная станция и мелкие аферы. — Пойдём прогуляемся? — резко спросил Осаму. — Ты бы ещё на выходе с вокзала уточнял, — неуверенно огрызнулся Чуя, но шага не замедлил. Было ветрено. Они молнией пронеслись через безвкусно отделанное грязно-золотыми панелями одноэтажное здание вокзала. Осаму каждый год диву давался — в этом городе живёт почти миллион человек, а у этой области хорошие отношения с нефтью, в конце-то концов, почему по беглому взгляду с привокзальной площади его практически невозможно отличить от той дыры, где вырос Накахара? — Чувствую себя как дома, — словно прочитав мысли, буркнул Чуя, оглядывая неаккуратные клумбы вперемешку с хаотично припаркованными машинами и рядами зелёных автобусов. — Был бы ты поумнее, знал бы, что твоё захолустье прекрасно описывает три четверти страны, — усмехнулся Осаму, ловко выуживая из пачки сигарету. Чуя ожидаемо закатил глаза и последовал его примеру, но подкурить не успел, потому что Дазай резко ударил по сигарете ребром ладони. — Оса… — зашипел Чуя, всё ещё зажимая фильтр между зубов. Осёкся. Выплюнул. — Рыбина, у тебя что, реально филе вместо мозгов?! Чуя злился, ветер развевал его несобранные медные волосы, только подчёркивая каждую заточенную эмоцию. А Осаму всё смеялся и смеялся, рассматривая это растерянно разгневанное лицо. Это… это… Ками-сама, очень сложно подобрать слово! И почему вообще в голову лезет наивное «трогательно»? Стоп, чем он опять занимается? Он же не собирался эгоистично выводить на эмоции, он же просто… — Держи, — еле сдерживая улыбку, сказал Дазай, поднося к тонким губам другую сигарету, свою. Как-то слишком быстро убрал руку от лица. — А то куришь такое дерьмо, что мне потом рядом с тобой находиться неприятно! — Ну так и не находись, в чём вопрос? — Это не вопрос, мы едем на соседних полках! Осаму даже не успел закончить фразу, когда понял: что-то было не так. Что-то изменилось. Он словно не подкалывал, он словно зачитывал заученный текст, не замечая ни рыбьих прозвищ, ни резкого тона, да и Чуя ругался будто бы по привычке, будто фоном, в то же время с еле заметной улыбкой принимая сигарету и всё пытаясь и пытаясь подкурить… Весенний ветер раз за разом задувал огонёк только что разгоревшейся спички. Дазай смотрел, как пустел коробок, а почерневшие деревяшки одна за одной падали к его ногам. Казалось, что за этим можно наблюдать вечно, но в какой-то момент он понял, что проговаривает про себя происходящее и невольно переходит к образам и метафорам. Очередная искра погасла за долю секунды. Дазай резко опустил взгляд на ладонь, и ему показалось, что сернистый дым незримо протекает сквозь пальцы. Господи, это… Дазай не помнил, когда в последний раз чувствовал подобное. Боль без примеси слепого гнева. — Дай сюда! — не выдержал он и выхватил сигарету у Чуи изо рта, быстрым движением подкурил и всунул обратно. И только потом понял, что только что сделал. И невольно плотнее сомкнул губы. Чуя затянулся один раз, а затем сжался в плечах и теперь смотрел на эту злополучную сигарету, держа её между двумя пальцами. Осаму тяжело сглотнул. Нужно собраться, нужно срочно собраться. — Так, во-первых, мы такими темпами ничего не успеем! Какой кошмар. — Во-вторых, почему это я до сих пор ношу рыбьи прозвища, а? Какой кошмар, нужно срочно перевести тему на что угодно, кроме передачи сигареты рот в рот, нужно держать себя в руках. Он быстрым шагом пошёл через площадь, так, что Чуе приходилось время от времени переходить на бег, чтобы успевать следом. — Потому что ты до сих пор похож на ту мерзкую скумбрию из столовой?.. — наконец-то ответил он. Дазай обернулся и увидел, что тот уже практически докурил ту самую сигарету. С души как будто камень свалился. — Хочешь вспомнить эту историю? — Нет, — неожиданно уверенно ответил Чуя. — Я решил, что всё это прошлое идёт нахер и со мной в поезд не садится. — Ох! — воскликнул Осаму и развернулся на пятках. Чуя резко остановился. — Значит, ты больше на меня не злишься? Ну, знаешь, за велосипед, за то, что убежал, за… — Злюсь, — недослушав, ответил Чуя. Дазай почувствовал, как скулы сводит, будто бы на улице за минус тридцать. — Но… ты заслужил прощения. Осаму понял, что не может сдвинуться с места. Быстрые порывы ветра били по щекам, но настоящая пощёчина, всё же, скрывалась в словах. — Как мило!.. — протянул он, стараясь скрыть за напускным весельем внутренний трепет. — Отпразднуем? Чуя ударил ладонью по лбу. — Как будто ты без этого не тащил меня в ближайший супермаркет… — пробормотал он. — Я горжусь тобой. Умнеешь на глазах. У дверей того самого «ближайшего супермаркета» Осаму схватил Чую за шкирку и оттащил от входа. — Если я зайду с такой мелюзгой, то мы останемся трезвыми. — Как будто из-за того, что ты — шпала, ты становишься старше! Вообще-то… — взбрыкнул Чуя. Точно, это ведь его любимое занятие, мол, я старше тебя на два месяца, мне через три недели восемнадцать, бла-бла-бла… — Тс-с, молчи! — лёгким движением руки заткнул его Дазай и шепнул на ухо. — Вот через три недели, так уж и быть, я надену ту тупую футболку с крабами и буду с невинным видом мяться рядом, пока ты весь такой важный размахиваешь документами. Осаму зажмурился, ожидая удара, но Чуя, на удивление, бить не стал, наоборот. Дазай открыл глаза и увидел хитрую улыбку. Такую, какой впору мог улыбнуться сам. — Ловлю на слове. Дазай поправил пальто, зашёл в магазин и посмотрел на часы. Ой! Доигрались, десять минут до отправления! Осаму окинул магазин взглядом, провёл руками по бёдрам и улыбнулся во все зубы. — Хорошо, время, нападай. Сам Дазай счёл бы опоздание за незапланированную забаву, да вот только подставлять Чую не очень-то хотелось. Он быстро, но расслабленно подошёл к стеллажам с алкоголем, взял слишком хорошего для среднестатистического школьника виски, а потом, подумав, решил, что Чуя крепкий алкоголь не особо переносит и прихватил бутылку красного сухого вина. Маленькая девушка с выбеленными волосами с сомнением взглянула на него из-под козырька красной кассирской кепки. Осаму не растерялся и серьёзно посмотрел ей прямо в глаза, буквально нависнув сверху. Тяжело и томно. Вытащил из хорошо выглядящего бумажника чёрную карточку и, скривив губы, покосился на часы. Кассирша резко отвернулась, проглотила застрявшее в горле «документы, пожалуйста». Раздался заветный писк. Осаму еле сдержался от того, чтобы по наивному резко выдохнуть. Он спрятал бутылки в перекинутый через плечо портфель на ремне. Быстрый ровный шаг продержался лишь до первой двери. Из магазина он вылетел как ошпаренный. — Пять минут! — крикнул он, хватая Чую за руку, — пять минут! — Придурок! — на бегу ответил безоговорочно поймавший руку Чуя. — Я думал, ты знаешь сколько у нас есть! Длинная остановка, да?! Охренеть какая длинная! — Ну уж длиннее тебя! — на нервах ругнулся Дазай. Залетая в здание вокзала Дазай подумал, что, в принципе, всё не так уж и плохо. Не тут то было. Оплошность. Рамки. Он взял инициативу на себя и толкнул Чую вперёд. Удивительный человек этот Накахара, кроме закатанной кофты с собой ничего, а детектор пищит. Опять полные карманы мелочи? — Снимай! — крикнул Дазай, ухватившись за тёмный рукав. — Беги, не мешайся под ногами! Кинув кофту на ленту, он вытолкнул Чую за рамку и на секунду замер, легко прикасаясь пальцем к его плечу. — Не беспокойся, просто сядь на поезд. Я справлюсь. Отдёрнув руку он подошёл к ленте. Ками-сама, слава тебе господи, Чуя послушался! Выйдя на перрон он заметил, что поезд опасно пошатнулся, а из вагонов высунулись проводницы с жёлтыми флажками. Дазаю казалось, что он никогда до этого так не бегал. Не спешил. Не выбивался из графиков. Хотелось раскинуть руки и заорать, настолько чудесным было ощущение. Дыхание сбилось, зрачки расширились, Осаму не смог сдержать улыбки. — Дазай! — звонко и тревожно прокричал знакомый голос Дазай вскинул голову и увидел, как из-за дверей за несколько вагонов от него, высовываются два человека: грозная проводница и растрёпанный Чуя. Поезд начал движение. Замусоленные жёлтые флажки и откровенно удивлённые лица проводников проносились мимо. Поезд дёрнулся. Знакомые лица в таком близком вагоне исчезли в глуби тамбура. Осаму бежал на пределе. Плевать на эффект, плевать на такси. Он должен быть там! И как можно было отклониться от времени, и кто заставил отклониться… — Пацан, запрыгивай! — крикнул крепкий на вид мужчина в форме российских железных дорог. — По вагонам пройдёшь! Осаму, не долго думая, ухватился за протянутую руку и забрался в чужой вагон. — Спасибо, — переведя дух, сказал он, наблюдая за тем, как железная дверь закрывает от него, развалившегося на полу, вид на проносящуюся мимо грязно-золотую станцию. — Не за что, но учти, что тебе крупно повезло, — отметил мужчина. — Если по-хорошему, то мы даже передачки не берём после начала движения. Осаму поднялся, поправил растрёпанные волосы и пошёл в родной вагон. Ох, вот же сюрприз! Прямо около купе проводника он увидел Чую, который стоял и пялился на закрытую дверь. Дазай подкрался сзади и накинул чёрную кофту на его трясущиеся то ли от холода, то ли от шока плечи. Чуя резко развернулся и пару секунд смотрел на Дазая, словно на привидение, но слов так и не подобрал. — Что, переживал?.. — усмехнулся Осаму. — Надеялся, что ты свалился под поезд… Ты… Что за вечер фокусов? Каким, блять, образом? — Математическая зарядка, — невозмутимо ответил Дазай. Схватил оцепеневшего Чую за плечи. Поднял. Развернул, поставил обратно и принялся толкать в сторону хвоста вагона. Когда они проходили мимо собственного купе, из дверей выскочил Рюноске, словно поджидал. — Вы… — раскинув руки прошептал он. — Я всё видел! Дазаю от вида этого напуганного ребёнка захотелось рассмеяться. Мори-доно наверняка было всё равно, а этот малыш наблюдал за ними, прилипнув носом к окну! — Мы немного размяли ноги, — потрепав Рюноске по волосам, ответил Осаму. — Математическая зарядка, — неожиданно добавил Чуя. — Дазай решал задачу на скорость сближения с поездом. Дазай повернулся к нему и улыбнулся. Накахара улыбнулся в ответ. Зеркально нагло. — Больные, — резюмировал Рюноске и скрылся в купе. Они снова переглянулись. Чуя заливисто рассмеялся, уперевшись лбом в окно. Осаму терпел-терпел, но, в конце концов, не выдержал. Искренний смех. Без теней по углам сознания, без расчёта, невольный, над собой, над ситуацией, без издёвок. Как давно Дазай не ощущал подобного, это так легко, это… это так человечно. Чуе Накахаре всё детство упорно твердили, что до человека ему ещё расти и расти, а он, тем временем, был в тысячи раз человечнее любого из знакомых Осаму Дазая и в миллион раз человечнее его самого. Дазай поманил пальцем, и Чуя пошёл за ним в хвостовой тамбур. Осаму по-турецки уселся на полу, Чуя скептически осмотрелся, покачал головой и забрался на мусорный отсек. — Серьёзно, между туалетом и парашей? — спросил он. — Ваши варианты, Накахара-сан? — в ответ спросил Дазай, откручивая крышку. Чуя промолчал. Ах, как верно, ведь вариантов нет! Ведь купе было выбрано специально. В том вагоне, который после этой станции будет минимально заполнен. Если Осаму сказать, мол, купи, пожалуйста, билеты на всех — Осаму купит, но в этом случае всегда есть шанс, что рано или поздно кто-нибудь об этом пожалеет. И Осаму купил. Дазай сделал глоток. Неплохо. Словно действительно только что из бочки, отдаёт деревом и анисом. Он протянул бутылку Чуе, тот с недоверием осмотрел медовую жидкость, отпил и скорчил такую рожу, которую Дазай вовек не забудет. — Это охренеть как вкусно, но охренеть как крепко, — высказался он, возвращая бутылку, а Дазай сидел и хихикал. — Ну, тогда я, как всегда, прекрасно предусмотрителен! — сказал он и достал бутылку вина. — Ты реально купил мне вино?.. — растерянно спросил Чуя, рассматривая этикетку. — Естественно, я же хочу, чтобы твои пятьдесят с хвостиком килограмм со мной выпили. — То есть я, по-твоему, то, что ты пьёшь, выпить не смогу? — выпалил Чуя, наклонившись вперёд. Рыжая прядь упала на нос, он яростно подул на неё, пытаясь скинуть. — Давай сюда! — Милости прошу, — усмехнулся Осаму. Чуя выхватил бутылку, закрыл глаза, зажал нос рукой и сделал несколько крупных глотков. Он, наверняка, продолжил бы, если бы Дазай не спохватился вовремя. — Выжирать всё сразу — дурной тон, — как бы невзначай заметил он. Чуя прикрыл рот рукой, наклонился вперёд и вздрогнул, но быстро вернулся в исходное положение. Вместе с хлопком двери. Какая-то милая престарелая женщина решила сходить в туалет. — Учись, — игриво прошептал Осаму, вытаскивая из-за спины бутылку Он, не жмурясь и не закрывая носа, повторил Чуин подвиг, стараясь, однако, пить медленнее. Жалко, всё-таки, переводить хороший алкоголь на спор. Услышав щелчок замка на туалетной двери, Дазай оторвался от бутылки и с невозмутимым лицом спрятал ту за спину. Когда женщина скрылась за дверями вагона, он резко наклонился и уткнулся в рукав пальто. Пахнет дымом. Лёгкий привкус спирта приятно перебивается, а тепло — остаётся. Не отрываясь носа от рукава, он поднял взгляд на Чую: тот сидел, обняв колени и внимательно рассматривал его. Голубые глаза словно улыбались. — Ты… убедил, давай вино, — с ноткой веселья протянул Чуя, забрал бутылку, покрутил, сорвал с горлышка упаковку и уставился на плотно закупоренную пробку. — И что делать собираешься? — А как ты без меня их открывал? — уточнил Осаму. — Я покупал либо в пакетах, либо с обычной крышкой. Как с минералки. Дазай хотел бы полюбоваться, как Чуя попытается выйти из ситуации, но почему-то это не казалось дельной идеей: портить такой хороший день. Он достал из сумки ключи от квартиры в областной столице и начал умело вдавливать пробку внутрь. Раздался хлюпающий звук. В этот самый момент вагонная дверь снова открылась. Рюноске уставился на них и тяжело выдохнул. Шагнул к мусорному отсеку, на котором сидел Чуя, так непривычно улыбчиво рассматривающий его, шагнул обратно. Смял упаковку от печенья, засунул в карман и быстро вышел из тамбура. Они снова переглянулись. И синхронно рассмеялись. Осаму хотел было смеяться всё дальше и дальше, до бесконечного, но вдруг понял… Чёрт. Как же это… больно? Смотря на человека, в которого влюблён, в пору испытывать необъятное тепло, но, вот беда, его не было, не было!.. Глаза Чуи сияли, взгляд казался таким бесконтрольно искренним и открытым… А вдруг это в последний раз? А вдруг Осаму больше не сможет придумать уловок, чтобы сесть с ним в один поезд, когда последний сезон подойдёт к концу? Что случится с ними, когда олимпиадные годы помашут с перрона на прощание? Осаму сглотнул. Он не хотел об этом думать. Сознательно заблокировал мысль. Чуя блаженно закрыл глаза. Осаму мимолётно пробежался взглядом по его расслабленному лицу и последовал примеру. До покалывания немели кончики пальцев. Осаму осторожно поднялся и встал рядом с Чуей. Тупо уставился на рыжую макушку. Чуя запрокинул голову, как будто сейчас разразиться тирадой, мол: ах ты, рыбина, выпендриваешься, смотришь свысока?! Но до сих пор монотонно стучали колёса да скрипели сцепления. И Чуя не крикнул. Он тихо, словно потаённо, спросил: — А что дальше, Дазай? — Ну… — уклончиво усмехнулся Осаму. — Когда бутылка кончится, нас уже не будет волновать, где взять новую, так что… — Тц, — цокнул Чуя. — Да я не об этом. — Да я знаю, — выдохнул Осаму, скупо отхлебнув виски. И снова стучали колёса. И снова никто не хотел высказывать мысль, что ещё со вчера застряла в сознание рыбьей костью. Хотелось смеяться и думать о завтра, хотелось думать о мечтах и целях, но словно частицы пыли в холодном воздухе тамбура зависло удушающее «дальше», зависло желание заглянуть в глаза да уткнуться в волосы. Осаму не волновали сантименты, но то ли новая стадия опьянения, то ли весенняя дурь, а сейчас он готов был прокричать на весь вагон несуразные обещания, что вертелись на языке! Он резко опустился на корточки, по-щенячьи улыбнулся. Сунул шершавую ладонь под шерстяной рукав Чуиной кофты и сжал тонкое запястье. Выдохнул. И сказал: — Пойдём в вагон-ресторан. Чуя выронил бутылку. Благо, ловко подхватил, не разлил. — Мне нечем закусывать, — быстро добавил Дазай, а сам всё смотрел, смотрел на широкие зрачки и не понимал, что происходит. Он потянул Чую за собой. И нажал на ручку. И дверь щёлкнула… …И безвозвратно захлопнулась. А они, эти двое, лишь рукой помахали, стоя в обнимку и улыбаясь так сладко, что хотелось облевать крыльцо. А рюкзак тянул вниз, во двор, за калитку, туда, где ждало такси. В районе истинных академиков стоял золотой август. Сосновый воздух душил и давил на гортань похлеще жгутов и ошейников. Осаму во второй раз хлопнул дверью — на этот раз низкой чёрной машины. — Ты… — замялся таксист, разглядывая хмурого одиннадцатилетнего ребёнка. — А скоро мама выйдет? — Я еду один, — через силу улыбнулся Дазай. — Оплата на карту. Водитель, кажется, всё понял. И смиренно кивнул. Кто-то считал, что пятый класс — это слишком рано, чтобы пускать ребёнка доехать до школы, даже если это в том же районе, даже если без пересадок. А кто-то, что пятый класс — это тот самый период, когда пора перестать полагаться на авторитет учёных родителей и начать самостоятельно искать цели и создавать имя. Создавать в доме бабушки и дедушки, всего пару месяцев с выжившими из ума стариками тет-а-тет, всего пару месяцев, пока родители не уладят дела и не переедут на малую родину. Не переедут, чтобы всё с той же тошнотворной улыбкой следить за успехами да трепать макушку вечерами. Всего пару месяцев. И всего пять лет, до того момента, когда они дадут согласие, скажут, что он вправе вернуться в столицу, если, конечно, хочет, если всё-таки смог добиться таких вершин в захолустье. Вот только рано взрослый ребёнок ответит той самой мерзкой, с каплей патоки, улыбкой. И нечем её больше будет вытравить да извести. Машина плавно тронулась. Дазай не любил машины, но сейчас отчётливо понял — есть в них что-то хорошее, что-то связанное с отцовской любимой статистикой. Есть что-то обворожительное в транспорте, который в математическом приближении опаснее акул. — Пристегнись, — снисходительно мягко напомнил водитель, и тогда раздался третий щелчок, но сразу же за ним — четвёртый, тихий. Мальчик незаметно отстегнул ремни. Если что-то в этом мире способно парой слов выдернуть его с нагретого места, почему что-то другое не способно с корнем вырвать крепление ремня и разорвать подушки безопасности в клочья? Зачем сковывать плечи, когда вселенная решает за тебя? Мелькала трасса, отбойники, кромка леса. Чёрная машина неслась к центру областной столицы, но лишь за тем, чтобы проехать насквозь, как ножом по маслу и кнутом по спине. Пора бы уже начать решать за вселенную, загнать эту тварь в выверенную модель и… И Осаму вспомнил эти лица, улыбнувшись зеркально гадко. Он может решать, и он будет! Он сделает мир таким же скучным массивом, как таблицы Брадиса. И предскажет всё: минута за градусом, секунда за минутой. Водитель ехал тихо. Пять, шесть. Осаму щёлкнул замками на рюкзаке и воровато откинул крышку. Достал на две трети пустую бутылку из-под отцовского виски. Семь, восемь — закрыл рюкзак. Осаму снял крышку. И глотнул. Подряд. Раз, другой, подавляя тошноту. Хотите, чтобы он стал рано взрослым? Получайте. Получайте! Получайте, получайте, подавитесь! Девятый глухой звук. Бутылка упала на пол, в ноги, к рюкзаку, а водитель и не услышал за занавесью звуков магнитолы. — Остановите! — кое-как сдерживая тошноту крикнул Дазай, и машина тут же припала к отбойнику. Благо, вечер был поздний — ни пробок, ни потока. Десять. Дверь машины. Осаму упёрся ладонями в пыльную обочину, упал на четвереньки и закашлялся. — Тебя укачивает? — спокойно уточнил таксист. — Да, — натянул улыбку Осаму. Он снова просчитал звуки — от одного до десяти — и решил, как мог под давлением мутной пелены, серьёзно: он предскажет всё, секунда за минутой, а как только ни в одной из секунд не останется искорки, как только, так сразу он… он разорвёт… он все ремни… Воспоминание словно скрутило вместе с желудком, и вот он уже стоял там, где должен был оказаться, там, где Мария Дмитриевна пила сладкий чай, не вынимая ложки из керамической кружки. Там, где кто-то звал по имени… … — Осаму! Осаму, блять, ты там нормально?! В вагоне-ресторане было по-пьяному шумно, но этот голос словно возвышался над шумом. — А? — откликнулся Дазай и поднял взгляд. В стакане из-под кофе алело вино, но Чуя, почему-то, выглядел алее. От кончиков будто горящих лохматых волос, до словно красным лаком накрашенных ногтей. Неиссякаемая искра, бездна пламени, что смотрела на него. С опаской, но, чёрт возьми, прямо на него! — А, я… просто вспомнил кое-что. Знаешь, со мной тоже случалось детское дерьмо. — М, — Чуя скептически повёл бровью и отхлебнул из невинной (что вы, в ней точно не вино!) на вид кружки. — Что, тоже как котёнка ссаными тряпками на балкон выгоняли? — Нет, скорее я как щенок искал конуру, — ответил Дазай, подхватив тон разговора. Чуя пьяно улыбнулся и протянул руки к противоположному краю стола, уцепился за кромку кончиками пальцев. В миллиметре от солнечного сплетения Осаму. Этого не могли предсказать ни таблицы, ни вселенная, ни даже Дазай. Это обжигало сильнее той пустой бутылки хорошего виски и вина в кофейной чашке. И Дазай абсолютно точно не знал, что произойдёт в следующую секунду, но был уверен, что обжечься ему не позволят. А в следующую секунду поезд остановился на крупной станции. И Дазай от неожиданности сам ухватился за протянутые запястья. Словно заразился бесконтрольностью и, чёрт его, второй раз за день ощутил приступ человечности. — Давай прогуляемся до площади? — пробормотал он, не в силах отвести взгляд, не в силах перестать ритмично поглаживать эту кожу кончиком большого пальца. Всё равно не вспомнят, а и вспомнят — спишется на концентрации, смирится. Но Чуя замер, словно не в силах смириться. — Мы не опоздаем? — наконец-то отозвался он. Лишь уточнил. Лишь это. — Здесь правда большая станция. Мы ведь переходим Урал. Они вышли из поезда незаметно, словно тени, через чужой вагон, даже не разомкнув рук, ведь каждый считал своим долгом не потерять другого в сходящейся толпе. — Никогда не думал, что мне светит его перейти. Осаму ухватил Чую за вторую руку и, непривычно светло улыбнувшись, ответил: — Да кто в силах тебя остановить, чиби? Зиг-загом пробираясь сквозь толпу, проходя под резными, словно музейными, пролётами, мимо медных барельефов, они выбрались наружу, на вокзальную площадь. Из громкоговорителей играла тихая музыка. Этот то ли джаз, то ли вальс идеально накладывался на закат, а закат — на огненные волосы. Чуя вывернул руку и, кружась легко, словно те мириады пылинок на солнце, пропрыгал до кованого забора. — У Земли тоже есть ускорение, Осаму? — как бы невзначай спросил он. Дазай кивнул. Чуя улыбнулся во все зубы. И, вскинув руки, завертелся, как юла. Мир смягчился и шатался. Осаму шагнул вперёд и неуверенно протянул руку. Раздался торжественный гудок, и музыка резко изменилась. На военный марш. Тот самый, которым иногда провожают главный поезд страны, ту самую первую «Россию», ту самую, что от края до края. Славянка прощалась с путниками. Чуя поймал протянутую ладонь и утащил Дазая за собой. По кругу. Осаму быстро сориентировался и ухватил неожиданного партнёра за талию. — Я не дотянусь до твоего плеча! — как ни в чём не бывало рассмеялся Чуя, шагая вправо и неловко путаясь в ногах. Осаму не выдержал и засмеялся в ответ. Чуя неловко подпрыгнул и таки уцепился за плечо. Ногтями за пальто. Работники вокзала аплодировали машинистам и проводникам на всю площадь. Поворот, ещё поворот, по квадрату. Дазай прекрасно умел танцевать вальс, но сейчас ему казалось, что ещё мгновение — да и повалятся они на брусчатку! Музыка снова сменилась на фоновую, а они всё кружили по площади. То ли пытались замедлить время, то ли не могли урезонить самих себя. Чуя смеялся без остановки, а Осаму вдруг почувствовал, что мир стал совсем шатким, что он давно так не напивался, что он, кажется, сейчас заплачет впервые за шесть лет, как дитё, разрыдается! Он замер. Заставил замереть Чую. Тот задрал голову и посмотрел на него так, словно и он на грани реальности и винной бездны, на грани улыбки и слёз. С надеждой через край. С блеском веры в это ваше завтра. Всё равно всё смирится, спишется на концентрацию? Чуя Накахара встал на цыпочки и до одури неловко прижался губами к пересохшим губам. Чуя Накахара был на вкус как вино, а волосы пахли дешёвым мыльным шампунем, туристическим, из маленьких пакетиков. Восхитительно пахли. Осаму понял, что, как ни старайся, лишь запах и останется. Всё равно всё смирится, на концентрацию спишется. И правильно — это будет правильно. Лучше смириться и списать, ведь завтра сто тридцать девятый поезд прибудет на конечную.