Невернувшиеся

Лукас вытащил ключ из-под цветочного горшка. Наверное, весь город знал о его тайнике, но поживиться у Лукаса было почти нечем, да и никто из местных не станет красть у копа. Зато одним непрекрасным вечером, в который он допьется до пули в голову, не потребуется ломать дверь. Он постарался открыть замок тихо. Когда он услышал шум на кухне, то подумал об Иззи, но она никогда не возилась со сковородкой, обходилась пиццей. Потом он вспомнил о Старвэе и посмотрел на часы, чтобы убедиться – он не проспал, стрелки показывают ожидаемые семь часов. «Ну и ранняя пташка. Надеюсь, он быстро съедет. Когда там заканчивается круиз Алисы?». Иначе ему придется просыпаться в такую же рань, потому что звуки прекрасно расходились по всему дому, а единственным спальным местом помимо кровати был диван в гостиной, на котором Старвэй с его ростом не поместился бы. Лукас пожалел, что не присутствовал при моменте, когда тот в первый раз вступил в его родовое гнездо. Когда-то ему удалось заставить Иззи, росшую в трейлере с шестью другими членами семьи, высоко поднять брови. Он хотел бы сам наблюдать, как Эйвери Старвэй подъезжает к двухэтажному особняку, построенному на три поколения почтенной южной семьи, открывает бронзовым ключом двери, через которые может проехать пикап, понимает, что в прихожей не включается свет, проходит через эту декорацию к фильму о проклятом доме в гостиную мимо широкой парадной лестницы, где, наконец, зажигает лампочку. И видит ободранные до досок стены, потертый паркет с квадратами, выдающими места нахождения родовой мебели, и ансамбль из потертого дивана с дешевым телевизором на ящике из-под бананов. Можно было бы решить, что помещения готовы к ремонту, если бы не акварели в деревянных рамочках – простенькие пейзажи и незатейливые натюрморты. Картинки казались вышедшими из-под руки ребенка, но, возможно, Эйвери задержал на них взгляд. Все, кто видел их, говорили о появлении тревожного чувства – разум видел странность, но не мог сказать, в чем она заключается. При этом из сотни рисунков Лукас отобрал два десятка тех, на которых пейзажи еще отличались от натюрмортов. На каждой раме он написал имя одного из дядей, теть или кузенов, каждый из которых очень радовался известию о том, что получит кое-что на память о его матери после смерти Лукаса. В конце завещания он выражал надежду, что им понравится новое украшение для гостиной, и сообщал, что все остальное имущество переходит Фонду Пурпурного сердца. *** – Доброе утро, – поприветствовал его Эйвери Старвэй, когда Лукас добрался до кухни. – Надеюсь, ты еще не ложился, – пробормотал Лукас. – Я только что поднялся, – Старвэй растерянно улыбнулся. – Будешь завтракать? Я приготовил на двоих. Лукас обычно не употреблял ничего плотнее кофе со сливками – и иногда виски – до полудня, но не пропадать же отличной яичнице. – Как тебе дом? – спросил он, надеясь немного компенсировать упущенный момент первого впечатления. – Интересная обстановка, – улыбка осталась на губах Эйвери, но теперь казалась натянутой. – Очень… лаконично. В стиле… как его? Нео-модернизма? Иззи когда-то назвала стиль его интерьера «ободермизмом», а Лукас про себя употреблял слово «мародеризм», но оценил вежливость Старвэя. Он никогда бы не признался, что на самом деле случилось со «старушечьим хламом». И в том, что если бы картин прибавилось еще на пару дюжин, он лишился бы не только безделушек и старой мебели, но и стен с крышей. Цены в пансионате с круглосуточным присмотром кусались, но он не был готов ради экономии поставить замки на спальне и платить сиделке, держащей в курсе психического состояния его матери весь город. – Значит, готов остаться? – спросил он, отгоняя воспоминания о том, как дождливой ночью вернулся в дом и ощутил, что в нем стало одним призраком больше. – Пока агентство не найдет мне какое-нибудь пристанище. Я займу диван и не буду сильно… – Займешь кровать, – прервал поток заверений в незаметности и нетребовательности гостя Лукас. – Я посплю на диване. – Ты уверен? – Эйвери нахмурился. – Я видел диван, и он не слишком… – Я на нем постоянно сплю. Технически Лукас не врал, но обычно он вырубался в гостиной под старый боевик после нескольких банок пива, и у него каждый раз жутко ныла спина наутро. – Ладно, – кивнул Эйвери. Вероятно, в ближайшее время он постарается купить спальник. Лукас подумал, что если круизный лайнер еще не на подходе к Оукли, им стоит купить вторую кровать. Может быть, Иззи раздобудет ему где-нибудь раскладушку или тахту по сходной цене? *** Может, Старвэй обошелся бы и без застольной беседы, но Лукас ненавидел есть в тишине настолько, что готов был терпеть тупые викторины и болтовню Иззи о соседях, и хотел послушать, как новичок будет выкручиваться – есть пределы, за которыми уже нельзя не врать. – Итак, как тебя занесло в нашу дыру? – закинул он удочку. Эйвери посмотрел на него укоризненно, словно не одобряя выбор слова. – По-моему, милый город, – выдал он, когда Лукас уже заподозрил, что его не удостоят ответом. – И жители добрые и приветливые. Лукас едва не подавился тостом. – Добрые и приветливые, – повторил он, пытаясь найти на чужом лице признаки сарказма. Старвэй казался совершенно искренним, и Лукас пометил себе, что не стоит садиться с ним за покерный стол, если только игра не на раздевание. – Я вызвался поехать, когда капитан Фокс сообщил, что вам нужен новый офицер. – Вот как, – хмыкнул Лукас. – Интересно, через сколько дней ты попросишься обратно. «И что тебе ответит капитан Фокс, в чью чудесную команду ты, похоже, не вписался». – Почему ты думаешь, что мне здесь не понравится? – удивился Старвэй. – Посмотрим, что ты скажешь о «приветливых людях» ближе к лету, – Лукас готов был поспорить на месячное жалованье, что его предсказание сбудется в точности. – В этой дыре не происходит ничего значимого… и поэтому каждый твой пук обсуждается всем городом. – Ты преувеличиваешь. Лукас подумал, что здорово повеселится в тот день, когда реальность разобьет розовые очки, через которые Старвэй видит местную жизнь. – Я вчера узнал, в каких позах мои соседи пытались зачать ребенка, потому что не хотят брать «белую шваль» из приюта, а я всего-то хотел купить пива. Старвэя, кажется, чуть проняло. – Поэтому ты ездишь в Оукли по выходным? – спросил он. – Чтобы никто не узнал, что ты гей? Он, наверняка, не сомневался в удачности хода, но Лукас парировал невозмутимо. – Весь город знает, что я гей. С тех пор, как меня в четырнадцать лет выгнали из церковного хора. Как выяснилось, несмотря на форму, а также комментарии братьев Иззи, мальчишек в хоре интересовали ноты и выступления, а не то, что Лукас думал. – Поэтому я стараюсь, хотя бы, не дать им возможности говорить о том с кем, сколько раз и в каких позах, – добавил он. Эйвери почему-то посмотрел вбок со странным выражением лица. Лукас глотнул кофе и понял, что привлекло его внимание – фотографии. Фотографии на холодильнике, без слов повествующие безыскусную историю. Большой снимок их взвода, на котором только он не улыбается, а Билли стоит слишком близко и держит руку на его плече. На втором Билли улыбался также широко, окруженный траурной рамкой. Человек, которого Льюис нашел семь лет назад, в армейской учебке. И три года спустя навсегда потерял. – Как его звали? – спросил Старвэй. Сочувствие в его глазах раздражало настолько, что на мгновение Лукаса накрыло желанием рассказать истинную историю, разрушив тот образ, что Эйвери создал в своей голове. Но стоило ему представить, как в эти красивые серые глаза вернется осуждение, виденное им в «Тихой гавани», только возведенное в степень, он мгновенно передумал. Снисхождение к душевной травме могло ему пригодиться: заставить Старвэя разоткровенничаться однажды или обеспечить Лукасу секс – в том случае, если одного из них все-таки переведут в другой город. – Билли, – ответил он честно. Как тактичный человек Старвэй не стал спрашивать подробности, а Лукас умолчал, чем история закончилась на самом деле. В появлении фальшивой версии он винил самопальный виски, Иззи, ну и немного себя, полночи выпытывающего темно-магический ритуал «вуду или покруче», в результате чего и появилась черная рамка. К тому часу, когда сходная с благородным напитком лишь цветом дрянь вывелось из организма, история о его трагической потере уже разошлась по городу, и Лукас, которому вообще не хотелось о ней говорить, не стал ничего опровергать. Лишь немного удивился скорости распространения – не иначе как живущая напротив степенная чета вышедших на пенсию финансистов Гудбергов обзавелась биноклем, но так и не удосужился купить шторы. – Я… сочувствую, – произнес Старвэй искренне. «Я ведь ему не вру, – мысленно напомнил себе Лукас. – Ни слова лжи. Он все сам додумал… Да и что поменялось бы в моей жизни, если бы Билли сыграл в ящик, а не свадьбу?!» Билли на самом деле мог отправиться на тот свет, если бы Иззи своевременно не отобрала ключи от машины у заправляющегося виски для решимости Лукаса. – Лет уже порядком прошло, – ответил он осипшим голосом. Вид версии себя самого с фотографии уже пару лет заставлял его думать о том, что неплохо бы бегать по утрам, а еще заменить кофе овощными соками, а то новую форму того и гляди придется брать на размер больше. – Но ты не забыл. – Я всегда буду помнить, – вздохнул Лукас. Некоторые события составляют фундамент, на котором строится судьба человека, а встреча с Билли стала для несущей стеной в конструкции всей жизни Лукаса.