Ghosts of Utopia

Когда-то это место было маяком. Теперь о прошлом напоминали лишь осколки краски, пристыжено маскирующие оголенные кирпичи, винтовая лестница с металлическими сетчатыми ступенями и, впитавшийся в стены, плеск волн. Океан все еще был рядом. Но спасительный свет ему больше не требовался. Раньше он вел корабли на рифы. Здание обрастало новыми стенами. Пристройки, формирующие что-то квадратное, кирпичные заплатки, к которым вели ступени, накрепко влитые в скалы. Иллюзия защиты в виде цепи-перил. Это было единственной дорогой внутрь. Громоздкая дверь с окном, похожим на линзу фотоаппарата. Неро спрашивает себя «Какого черта…», но продолжает спускаться, минуя опоры, под которыми, далеко внизу, пенятся волны, старающиеся слизнуть постройку. У них не выходит, как и в предыдущие десятилетия. Он чувствует себя, как в детском кошмаре, когда лестница не заканчивается, уходит из под ног, начинает вести в обратную сторону, обрывается не там, где должна была. У Неро богатое воображение. Потому что, на самом деле, он приходит именно туда, куда было нужно. Ты тоже видел этот кошмар, когда был ребенком? Когда я увидел его впервые, мне было всего два дня. Громоздкая дверь поддается легко, хоть все вокруг и выглядит так, словно должно скрипеть и разваливаться от одного прикосновения ладони. Внутри темно и протянутые руки ищут любые ориентиры, находя вместо них следы сырой штукатурки, подтеки черного грибка и шершавый камень. Поворот. Еще поворот. Воронка новой лестницы поднимается в несколько колец. Под ботинками скрипит парадоксально сухое дерево пола. Новый дверной проем белеет стерильным светом. Невольно и абсолютно глупо Неро вспоминает строки из книги про Алису. Кажется, только сейчас он может с уверенностью понимать, о чем говорилось в этой полубезумной сказке для детей. Абсурд. Ей присудили жанр «абсурд». Льюис Кэрролл. В красный красят не только розы. Вы видели фотографии? Вы видели фотографии. И с этого момента сатин платья смялся до заломов, вывернул детство и натер имя до мозолей постоянным использованием. А-ли-са. Язык никогда не осилит путь в три шажка, когда он свернут морским узлом, глухо булькая отекшим горлом. Невозможно столкнуться о зубы, когда их уже нет. Белый свет дезориентирует. Комната собирается, пополам с плавающими пятнами, выпуская все новые и новые детали. Металлические полки вдоль одной из стен, вповалку заставленные цветными пластиковыми баночками с красками. Чернила. Иглы. Кожаное кресло, на первый взгляд, напоминающее медицинское. По мере сознания – менее опасное. Деревянная мебель с отпечатками пальцев на слое пыли. Неряшливо забытые книги. Недопитый чай в кружке. Эскизы на пожелтевшей бумаге, нашедшие место на боковой части книжного шкафа. Чужие. Ненужные. Изображающие хтонические лилии, выглядящие больной фантазией, мечтой о космосе и библейские картины: крылья ангелов, адские мучения, но никакой пошлой церковной символики. Рабочий кабинет, в котором живут. В дальней стене – арка, занавешенная цветной, но изрядно потемневшей тканью, пропускающей теплый, оранжевый свет. Текущая комната – не единственная. У всего есть двойное дно. Кажется, прийти сюда, было идеей Данте. У Данте всегда были идеи, которые оборачивались проблемами или ржавыми лестницами, по которым так не хочется спускаться. Он сказал «Оно того стоит», добавил «Мы давно знакомы». И уже, как всегда уходя, «…это поможет с твоими…мыслями». - Я знаю, какой рисунок тебе нужен. - Голос раздается за спиной, звуча размеренно, так же, как прикосновение трости ненавязчиво отстраняющей с пути. Ты шел за своей татуировкой слишком долго, Неро… - …мне казалось, ты будешь младше. Близнецам было около восьми. Так говорят. - Неужели? – Сложно определить, чему, из всего, адресован вопрос Неро. Он скрещивает руки на груди. – Ты думал над татуировкой? Над тем, как я выгляжу? И как ты представлял меня? Я не оправдал ожиданий? Он задает слишком много вопросов. - Над тем, как ты выглядишь. Никто из нас не знает, пока вы не придете. – Голос, обретший тело, миновавший гостя, касается подлокотника кресла, трогая, словно пытаясь разбудить напарника, которому предстоит долгая работа. Он пользуется тростью, но в воздухе нет звука её столкновений с полом. Только шорохи шагов. – Ты можешь сесть. – Обращение предназначено уже мальчишке. – Можешь дать мне руку. Руки – продолжение сердца. Он оставляет право выбора, тем не менее, уже снимая с пальца кольцо, чтобы беспрепятственно скрыть ладони белыми перчатками. Тянется к полкам, забирает инструмент, которому меняет насадку, чуть хмурится, подталкивая подвижную часть механизма и оставшись неудовлетворенным получившимся результатом. Сейчас нет времени все исправлять. Он подготовится лучше, к следующему сеансу. - …я считал, что это произойдет в твои шестнадцать. Но, похоже, ты задержался. С одной стороны, так даже лучше. У близнецов были проблемы с принятием. И не было выбора. К сожалению, я очень мало знаю о них за тот период. Неро стискивает зубы от повторного упоминания братьев. Светлые брови хмуро сходятся на переносице, между ними закладывается глубокая морщинка, а глаза чуть мутнеют. Небо, над морем, перед штормом. - Я не похож на них. – Голос звучит холодно. Сильнее его раздражает лишь обилие «можешь». Обманчивые обещания. Но Неро думает, что обратного пути нет. Что если он повернет назад, то круги лестницы никогда не кончатся и он так и не доберется домой, оставшись в темноте. И он делает шаг вперед, к креслу, затем следующий. Словно подписывает договор, о котором, уверен, пожалеет. Сев, он нарочито уверенно протягивает руку, внутренней стороной вверх, обнажая сухожилия и вздутые вены, протянувшиеся под кожей запястья как тонкие сине-зеленые змеи. Их накрывают чужие пальцы в перчатках. Неро задает следующий вопрос только теперь. - Как мне тебя называть? Он не использует шаблоны. Он знает, какая линия должна переплетать следующую. Он знает, какие краски использовать. Пахнет чернилами, дезинфекцией и ватными дисками. Руки V’tale холодные и это ощущается через перчатки. Откуда-то с потолка падает несколько иссиня-черных перьев. Там движение. Шорохи и глухое клокотание. Ощущение, что кроме Неро это никто не замечает. Или просто делает вид. - Они от прошлого хозяина. – Теперешний, может охарактеризовать так как инструменты, так и существо, смотрящее вниз с потолочных балок. Когда потолок стал таким высоким? Свет от лампы над креслом достаточен, чтобы способствовать работе, но его ничтожно мало для того, чтобы разглядеть, где заканчивается «вверху». Когда игла контактирует с кожей, боль минимальна. Изгиб локтя, костяшки пальцев – самое болезненное, что может встретиться там, где начинает располагаться рисунок. Только контур. Еще только контур. - В некоторых странах, кража эскизов, способа нанесения, приравнивается к осквернению святыни. Есть легенда, по которой, вор, забравший чужой инструмент и воспользовавшийся им, внес с чернилами под кожу самого дьявола. Есть легенда, где другой вор попытался зарабатывать чужим инструментом. Его клиенты умирали, истекая чернилами, заменившими кровь. Рисунки становились кровоподтеками. Узоры разъедали кожу. Эскизы оживали и ели своих носителей живьем. – Уголки губ V’tale дрогнули тенью улыбки. Кто-то другой, под потолком, отозвался звуком, отдаленно напоминающим скрип половиц. На самом деле, это было смехом. Пальцы не на долго замерли, поддержали чужую ладонь на своей и игла вновь прильнула к коже. Костяшки пальцев. - …но в твоем случае ни о чем таком беспокоиться не нужно. Как и о том, что я мог сравнивать с братьями. Вы все разные. Даже они сами, между собой. Контур, разрастающийся по чужой руке, выглядит как паутина и еще сложно судить, чем это станет позже. Когда Данте пытался произнести его имя целиком, у него получился ужасный акцент. С Вергилием было бы проще, он не использует обращений, когда говорит, что ему нужно. V’tale не нравится слышать, как искажают его имя, так же, как другим может не нравится смотреть на изуродованное лицо в осколках разбитого зеркала. - …предпочтительно, Ви.