American Psycho

Кейт тут. Весьма предсказуемо, что этот кровавый след куда-то ведёт. «Но ведь Кейт... она... в Улье? То есть...» Мысли Пастернака путаются, сцепляются, как играющие котята, и также царапаются — прямо по мозгу когтями, когтями. Фонарь дрожит во вспотевшей руке. Палец нервозно теребит кнопку переключения. — Кейт? — имя гулко отражается о невидимые стены. Брайану кажется, что он сейчас находится в огромной кастрюле, поставленной на плиту, а не в здании «Синтракорп». И прохлада, как в ледяной пещере, — затишье перед бурей, предвестие того, что сейчас кто-то вот-вот включит газ на полную. Точнее, она... Та-кого-нельзя-называть, Та-кого-надо-убить. — Кейт. Кейт стоит под тревожным рубиновым светом, в окружении стопок листов, они образуют бумажный город с одноэтажными домиками и высокими небоскрёбами, на их фоне подруга — Алиса в Стране Чудес, съевшая пирожок. Как там у Кэрролла? «Бедные мои ножки! Кто же будет надевать на вас чулочки и туфельки?!» Пожалуй, Кейт надо горевать не по ножкам. Под туфельками растекается сочно-красная лужа и омывает нижние этажи бумажного мегаполиса, но ноги целы и невредимы. Кровоточит голова Кейт. Кап. Кап. Кап. Звуки в помещении такие отчетливые и ясные. Шум капель образует ритм, из пустоты раздаётся мелодия женского голоса, а дополняет музыку мерное и спокойное дыхание Кейт. Образуется воздушное, мечтательное звучание. Пастернак замирает, не дыша. Он не знает, как реагировать, но чувствует помесь неверия, шока — и радости. Кейт держит собственную отрубленную голову в руках. По ладоням течёт кровь. На шее, на месте среза, виднеется мясное содержимое цвета красного лосося — выглядит нереалистично, как-то мультяшно, не видно позвоночника, трахеи, вен-артерий и прочих деталей. Выглядит... «вкусно». Эстетично. Кейт удивляется появлению Брайана: раскрывает глаза и рот, недоумённо порхает ресницами. Непривычно видеть лицо собеседника на уровне груди, а ещё непривычнее видеть кровоточащую голову, впрочем, всё случается в первый раз. — Кейт... — Пастернак не знает, что ещё сказать. Кап. Кап. Кап. Она прикрывает глаза, смирённо, как Иисус, а её губы сжимаются — и через пару секунд расцепляются, явно, чтобы что-то сказать, но они остаются маняще-открытыми несколько нервных вдохов-выдохов и вновь замыкаются. «Думай и делай, что хочешь», — наверное, так можно это понять. «Мне нечего сказать». «Я сама не знаю». От уголков глаз идут алые дорожки, Пастернак не может понять: это слёзы в красном свете или... кровь? Брайан завороженно наблюдает, ноги сами движутся вперёд. Фонарик мокрый от пота и липнет к коже, как дохлая селёдка, его неприятно держать — а дипломат такой тяжёлый и громоздкий. Пастернак бросает то и то, освобождает руки и вытирает о штаны. Фонарик пару раз недовольно мигает — и больше не светит; из дипломата выскальзывает ведьмина бумага, но полностью не выходит, придавленная чем-то, только развевается на неосязаемом ветре. Как флаг. Кейт открывает глаза, мокрые от слёз, и в её лице проскальзывает изумление. Она не зажмуривается. Она следит. Пастернак переступает через маленькие стопки, но всё равно задевает одну, и та рушится на отдельные листочки. Бумаги образуют рой и с шумом, похожим одновременно на шелест и жужжание, улетают вверх. Один листочек касается щеки Брайана. Ау! Пастернак хватается за место контакта и находит там порез. Кровь. Липкая. Кейт вздрагивает. Брайан идёт дальше. Туфли опускаются в лужу и чавкают, хлюпают с каждым шагом. Хлюп. Чавк. Хлюп. Чавк. Кап. Кап. Кап. Пастернак останавливается в двух шагах от Кейт и растерянно смотрит на подругу. Та всё понимает, и тело само протягивает голову, а кровь струится с ладоней на запястья, по запястьям — под рубашку и пиджак, и в итоге локти намокают, становятся тёмными от жидкости. Брайан осторожно принимает «дар» в руки и чувствует тепло. Кисти тут же становятся липкими и влажными, но не от пота, а от крови. Тело опускает руки. Выражение глаз у Кейт грустное и сочувствующее. Нижняя губа у неё подрагивает. — Кейт, — говорит Пастернак, — помнишь насчёт моей домашки, заданной психом Дюмонтом? Кивнуть невозможно физически, но Кейт кидает проникновенный мимолётный взгляд и моргает. — Мне задали подружиться. — Голос надтреснутый и дрожащий, на грани плача. — И знаешь что? Я хотел подружиться с тобой. Ха-ха. Она слегка улыбается. — Так вот. Давай будем друзьями? Кажется, они оба знают, что имеется в виду кое-что большее, чем дружба, но Пастернак не успевает объясниться и начинает просто плакать, только еле выговаривает: «Кейт... можно я тебя... обниму?» Кейт немного молчит. Закрывает глаза. И говорит. — Да. Внезапно все стопки листов сносит, как сильным ветром, они кружатся в дикарском танце, летят ввысь и терзают Пастернака сотнями лезвий: кромсают костюм, режут кожу, стараются проникнуть в плоть. Брайан сжимается от страха, но загораживает собой напуганную Кейт. ... Спина ноет от боли, по ней струится что-то теплое. Брайан прижимает голову Кейт к груди и судорожно всхлипывает. Ноги не выдерживают и подкашиваются. Брайан падает на колени. Прямо в лужу крови. Брайан падает на бок. Прямо в лужу крови. Эта кровь холодная, неприятная, в ней нет жизни, в ней нет теплоты. Но Кейт тёплая. То есть... её кровоточащая голова? Тело встаёт возле Пастернака, присаживается рядом и успокаивающе его гладит. — Прости, — говорит Брайан. — Пожалуйста, прости. Слёзы. Кровь. И голос из пустоты. Это всё выдумка, мираж, фантазия — просто реалистичная. Кейт мертва. Пастернак не смог её спасти, он долго возился с Дот Матрицей, долго лежал без сознания, долго выбирался из бассейна. Когда вентиль был закручен, стало уже слишком поздно. Кейт даже не выбралась из шкафчика. Она там лежала. Зелёная. Мёртвая. Без головы. И с кровавой надписью на стенке: «KILL THE WITCH», — жестокая насмешка, тонкий намёк. И чуть ниже два слова. «Ква. Ква».