In unseren Schatten

      — Ты думаешь заходить? Вот так просто?        Тараэль убрал руку с каменной ручки, обернувшись на её голос. Девчонка топталась за спиной, в замешательстве его разглядывая.        — Что не так?       — Если это твоя комната, то надо звать Отца, так ведь?        — Рано. Сначала проверим.        — Ну…        Возражения он дослушивать не стал — толкнул дверь, едва ли поддавшуюся. Что-то подсказывало, что не будет сразу за плотоядным залом следующий, ещё страшнее в своей непознанности и извращенности. Ралата годы напролёт втолковывала о силе волнения Моря, ощутимой уже для всех и каждого, кто подберется к Комнате Полотен. Здесь же пока не чувствовалось практически ничего.        Но как бы ни был долог оставшийся путь, мысленно Тараэль уже дошёл до той самой заветной двери и был исполнен решимости. Всё оправдалось и всё получилось — ради этой минуты. Нашёл он, нашёл один, свой человек прикрывает тыл — план сработал. Какое-то липкое чувство распирало изнутри, сладкое и удушающее одновременно. Он не решился давать ему имя, но только сильнее толкнул дверь под аккомпанемент треска лоз — с другой стороны вся стена поросла скверной. Ноздри защекотал более холодный, но при этом тяжёлый воздух, какой бывает на дне огромной пещеры, давно оставленной человеком. Или наоборот — куда тот не успел ещё добраться со своей жизнедеятельностью и ремеслом, растревожить древнее оцепенение. Тараэль почувствовал спиной близкое присутствие: наёмница выглянула из-за плеча, всматриваясь в открывшийся проем:       — М-да, не вижу никаких картин…       Он скользнул внутрь, напрягая все чувства, но опасности не было. Из густого мрака проступили очертания квадратных колонн перед высокими стенами слева и справа, обрамляя широкий коридор. Свод прятался в зыбкой темноте, тревожа воображение то ли клубами пара, то ли мерзким танцем лоз. А через несколько десятков шагов начиналась лестница, приглашая спуститься куда-то дальше, вглубь. Тараэль прошёл вперёд и остановился на первой ступени, медленно вдохнув вязкий воздух. Неприкрытую плоть мелко закололо, обозначив магический гул.        — Чувствуешь? — бросил он через плечо.       Девчонка, догнав его, перехватила ножны.        — Чувствую. Не нравится.        — Мы близко.       — А если есть другие входы? Если кто-то ещё прошёл? — негромко и тревожно зазвучало из-за спины, пока Тараэль начал спускаться, осторожно подбирая место для каждого шага — скверна покрыла пол плотным слоем.        — Убьём.        — А если?..       — Хватит, — прервал он поток домыслов. — Спустимся — увидим.        — Ну да, планировать что-то на всякий случай ты не любитель, это я уже усвоила…        Он не стал отвечать. Не стал даже задумываться и не смог понять, взаправду ли из-за спины донёсся грустный вздох, или так решила его натерпевшаяся голова. Что-то иное и новое пыталось пустить в разуме корни. Что-то, что ещё два пролёта назад трусливо ютилось в самом пыльном углу сознания, но теперь потиху расправляло перепончатые крылья.        Спуск практически закончился, открыв взгляду зал невиданных размеров. Пространство внутри скалы вместило бы в себя всю яму Невезения, не иначе. Тараэль поднял голову — головокружительная высота путалась в прутьях древней решётки, теряясь в полутьме. Напротив, через зал — нет, даже целое поле, выстланное сосудами и светящимися коконами, — мрачнел страшный в своих размерах провал: коридор с лестницей, ровно такой же, как тот, по которому они только что спустились. Девчонка точно так же оторопело вертела головой, пытаясь осознать размах, но замерла, уставившись влево следом за Тараэлем, как только он повернулся.        — Ну вот теперь точно нашли… — донёсся её тихий голос.        Он едва кивнул, справляясь с нарастающим чувством немой тревоги. Мягкий и тягучий сумрак поддался любопытным взглядам и отступил, явив то, в чем нельзя было уже ни усомниться, ни ошибиться. Широкая лестница поднималась к вратам в пять человеческих ростов, и размашистый узор, что исколол древний металл, будто вырываясь из проема, перелез на стены и породил скульптуры тварей, каких не доводилось видеть ни в одной книге, пусть даже самой запретной, самой ветхой и древней. Безглазые и безухие, будто тупомордые змеи, но на крепких лапах, две огромные гадины застыли по каждой стороне врат и сторожили проход. Над ними, прячась за резными нервюрами, мостились в стене гигантские человеческие лица. Глаза их были закрыты, и обманчивый покой создавал ощущение сна. Если бы не одно единственное из них, зацепившееся в самом дальнем и высоком углу: рот его исказила гнусная усмешка. В углублениях стены на стыках вычурных колонн то тут, то там мигали несмело сиреневые огоньки, подсвечивая всё, до чего могли достать. Но главное в этом нелепом и в то же время необъяснимо завораживающем нагромождении камня разместилось в самом верху, будто избегая трусливого света: человеческая фигура, словно вырвавшаяся из стены, стремилась в отчаянном жесте куда-то вверх, к своду. Вся её поза и вид внушали ощущение сродни трепету, смешанному с даже не беспокойством, но самым настоящим ужасом. Искалеченный мукой и лишениями человек, жуткая оболочка живого, рождённая мертвой под чьей-то скарпелю. И настолько правильным казалось его присутствие, настолько естественным и закономерным, что Тараэль утвердился в мысли — ничто другое венчать вход в Комнату Полотен и не могло.        — Пойдём, нужно осмотреться… — обратился он негромко к наёмнице. Она кивнула, не отрывая взгляда от врат.        — А если эти твари…       — Что?        — Ну… Оживут?..       — Ты собираешься внутрь?        — Нет…        Тараэль склонил голову набок.       — Выглядит, будто они сторожат врата. Подходить к ним близко не будем, и всё тут. Идём.        Через поле, вымощенное кишками, пришлось пробираться, выискивая пригодные для шага участки пола — хоть здесь скверна и вела себя относительно смирно, испытывать удачу лишний раз и переть по прямой решился бы лишь полоумный. Перед вратами обнаружилась чистая площадка: по какой-то причине склизкие лозы держались осторонь, словно уступив место чему-то более важному. Магический фон здесь уже не просто тревожил потусторонним покалыванием, но моментами цеплял голый череп так, будто норовил слизать кожу. Тараэль против своей воли поежился и оглянулся на наёмницу. Та, судя по выражению то ли омерзения, то ли боли на бледном лице, ощущала то же самое, если не хуже.        — К этому нужно привыкнуть, прежде чем...        — Угу, — поморщилась она и подняла тревожный взгляд на нависшие уже почти над самой головой статуи. — …Страшно.        Страшно…       Затылок кольнуло осознанием. То, что он несколькими минутами ранее не успел назвать по имени... То, что жалось в тугом комке, но сейчас разбухло как самая мерзкая опухоль… Страх. То, чему он не давал поднять голову практически ни разу за долгие, долгие годы, теперь победным маршем занимало мысли одну за другой, болезненными вспышками отдаваясь в висках с каждым ударом сердца. И случилось непоправимое — страх породил сомнение. Потому что не может обычный смертный совладать со всем этим. Не может обычный смертный нащупать, где Море Вероятностей плещется через край и мало того — направить его брызги. Способен ли на это Отец?.. Ведь убить обычного смертного — вопрос одного удара меча. Убить же того, кем возомнила себя безумная тварь… Тараэль не мог знать, насколько это было оправданно. Не было за восемь лет ни единой возможности выяснить, с чем наверняка придётся иметь дело, не было и единого достоверного слуха, чтоб располагать хоть толикой такой нужной, но недоступной информации. Было перепугавшее наёмницу обстоятельство — пленённые Отцом вершители Весов. Россказни, которым опять же не нашлось за годы подтверждений. Но если это было правдой, и если этот ублюдок действительно силён настолько, что способен подчинять себе суть вещей… Что может противопоставить ему никчемный и лишённый даже самой малой магической искры выкормыш пещер, чьи достижения могут измеряться только в числе загубленных судеб таких же, как и он сам?..        Тараэль скосил взгляд на девчонку. Видела ли она это всё? Понимала? Осознавала? Ради чего пришла умереть?.. Хотя спохватилась ведь часом ранее, когда стало уже поздно. Но знал это только он, а наёмница сделала свой выбор, одолев сомнения, сама.        В очередной раз в нем готова была заговорить уязвимость, и он не стал её сдерживать.        — Я хочу сказать… — начал он, но запнулся.        — Да?.. — едва слышно отозвалась она, не отрываясь от врат.        — Я… понимаю, что… К черту. Спасибо, что ты сейчас со мной.        Будто чужие слова вложили в уста — настолько противоестественно и непривычно звучал сейчас собственный голос.        — Я помню, почему я здесь, — перевела на него охладевший взгляд наёмница, и Тараэль поджал губы под маской. — Умрем в бою за правое дело. Хорошая смерть.        Ты забыл верное имя. Не уязвимость. Благодарность.       Он не ожидал от неё серьезности. Не мог смириться, что серебрятся её глаза сейчас ледяной сталью, а не изменчивостью ртути. Так выглядело принятие. И если даже она тверда уже в своих мыслях, то что внезапно случилось с ним?..        Из омута смятения его выдернул глухой грохот: из-за спины с противоположного прохода в неизведанную глубину храма выкатилось облако пыли. Наёмница схватилась за оружие сразу за Тараэлем, и оба отскочили поближе к стене.       — Что это? — донёсся её шёпот.        — Там тихо, — прислушался он. — Пойдём, нужно проверить.        Дойти до второй лестницы заняло некоторое время, но не изменилось ровно ничего — тишину нарушить было некому. Путь вверх преодолели быстро. Девчонка сперва пряталась от не успевшей осесть пыли в сгибе локтя, но очнулась и вспомнила, что на шее болтался шарф. Тараэль же прижал плотнее к лицу маску.        За наполовину обвалившейся аркой, что века назад вмещала в себя дверь, обнаружился короткий коридор, совсем лишенный света. А за ним — небольшой зал. То, что от него осталось.        — Не верю, что оно само…— шепнула сквозь шарф наёмница, оглядывая нагромождения камня. Она ступила вперёд, но Тараэль успел схватить её за локоть, заметив неладное первым: за поваленными колоннами завиднелся человеческий силуэт.        — Ты гляди, — опомнилась девчонка, указав туда рукой.        Клубы пыли тем временем явили ещё одну фигуру, маленькую и щуплую, в нескольких ярдах от первой. Тараэль присмотрелся: очередной храмовый выродок собирался окучивать непутевую жертву.         — Надо что-то сделать, — тихо сказала наёмница.        — Что? Ты знаешь, кто это? — поднял он бровь.       Ответ не заставил себя ждать — пыль рассеялась достаточно, чтоб разобрать, что за женщина в замешательстве уставилась на уродца.        Сестра Лживость.        Тараэль ступил вперёд. Культистка не отреагировала, порождение храма тоже. Впрочем, разницы никакой не было. Кем бы ни оказался этот человек, жизни его суждено было оборваться в этом самом зале. Путь на поверхность обрушился и здесь, что оставляло Лживость последним живым существом, способным хоть как-то помешать плану. Не считая мерзкого монстра, хоть язык и не поворачивался назвать это живым.       Уродец протянул к Лживости когтистую лапу и липко заурчал, будто пританцовывая, поддавшись нетерпению.        — Доченька?.. — несмело отозвалась культистка. — Дочь, это ты?..       Тараэль свел брови на переносице. Лживость присоединилась к Ралате раньше, чем он, и едва ли была единственным ралаимом, оставившим мир Спящих из-за горя утраты семьи…       — Дочка… Марта, — протянула руку в ответ Лживость.        Тараэль знал всего одну Марту. Костлявого подростка, нескладную, но дерзкую девчонку, уже не первый год помогавшую ему с личными делами. Удивительного везения ребёнка, чей отец сумел с младенчества заботиться об обузе для любого работяги… Потому что мать этого дитяти пропала бесследно многие годы назад.        — Марта, это он тебя сюда отправил, да? За его проклятыми книгами? — затараторила Лживость.       И любые сомнения уже рассеялись. Тараэль не единожды видел её у лавки Цоркбана, где Марте нашлась хоть какая-то работа, но теперь всё встало на свои места. Горе-мать, сбежав от годовалого ребёнка в секту, пожалела о решении и пыталась выхватить хоть краткий взгляд на уже почти взрослую дочь…       — Прости, прости меня, пожалуйста, — заскулила Лживость, двумя руками хватая протянутую лапу монстра. — Я с тобой теперь, я тебя не оставлю…       — Нужно что-то сделать, — опять начала своё наёмница, сдернув с лица шарф. — Эта тварь же её разорвет…       — Ты хочешь спасти её? — глянул на неё Тараэль в легком недоумении. — Помочь?        Она раздула ноздри, не найдя слов для ответа. Для него самого же вариант был один и единственный: дать уродцу сделать, что он хочет, а позже убить, чтоб не оставлять в тылу. Девчонка должна была понимать, что дарить жизнь культистке нельзя…        — Убей её ты, — сорвался с её губ резкий вздох, когда монстр начал тащить жертву к буйно поросшей кишками стене. Те пришли в движение, почуяв едва ли сопротивляющееся подношение.       — Убей ты! — повторила наёмница, уперев в Тараэля отчаявшийся взгляд. — Помоги хоть так, мать твою!        Помочь, убив?.. Девчонка просит о легкой смерти для преданной гнилой религии культистки? Для бездушной мрази, оставившей родное дитя?..       — Убей сама, если её жалеешь, — напряжённо ответил Тараэль, рассматривая, как лозы начинают цеплять Лживость за ноги.       Наёмница сперва перехватила мечи, уставившись туда же, но нерешительно отшатнулась, переведя на него уже молящий взгляд. Что мигом сменился на выражение упрёка и даже злости, напоровшись на немое безучастие.       — Это твоя «сестра», не моя.        — Тогда так тому и быть, — приподнял брови он, чувствуя одно лишь презрение.        Донёсся визг — Лживость очнулась от наваждения. Слишком поздно. Храмовый уродец притащил её почти к самой стене и теперь толкал в спину, пока кишки тянули жертву одновременно и к себе, и во все стороны. Наёмница отвернулась и зашагала прочь из обрушенного зала, оставив его наедине с очередной страшной казнью. Тараэль отвёл взгляд и начал считать про себя.        Раз.       Визг сменился на истошный вопль.        Два.       Заслышался треск ткани и кожи.       Три.       Вопль перестал быть похож на человеческий и оборвался с ещё более жутким и чавкающим треском.        Это было быстро.       Он поднял взгляд спустя вдох, стараясь уловить движение собравшегося пировать монстра, пока омерзение боролось в первенстве с гневом.       Девчонка правда считала, что стоило подарить Лживости быстрое избавление? Помочь этим? Да никогда в жизни. Горе-мать заслужила свою смерть. Сострадание? Жалость? Милосердие? Он разве что был благодарен, что Лживость насытила его растерянной по пути ненавистью. Каких малодушных уродов скопил вокруг себя Отец... Теперь уж точно настала пора с ним кончать.       Тараэль согнулся в поясе и выудил из-за голенища метательный нож. Затем легко запустил его шевельнувшемуся храмовому монстру в голову. Тот свалился замертво прямо в клубок кишок на ошмётки разодранного человеческого тела — с оружием можно было прощаться.        Ещё раз оглядевшись и убедившись, что никого совершенно точно не осталось, Тараэль развернулся на пятках и направился за наёмницей, оставляя за спиной проклятый зал.        Сири неслась по темноте коридора, избегая оборачиваться и прислушиваться. Благо, последнему помогал зашумевший в ушах пульс. Возмущение ли было причиной или обида, смешавшаяся со страхом, — она не хотела выяснять. Хотелось только, чтоб наниматель внял ей, сделал что-то, а не… не это. Но поделать ничего уже было нельзя — участь последнего ралаима определилась бездействием.        И не только бездействием Тараэля, но и её. Ведь имела возможность и милостивое позволение нанимателя, но не убила сама. Не избавила от ужасной смерти.       Многим ли ты лучше?       — Лучше хотя бы тем, что об этом задумалась… — процедила она едва слышно сквозь зубы, пока взгляд напряжённо, но совершенно бесцельно проскользил по сырости стены.        Конечно, понятно было, что нельзя оставлять культистку в живых. Но сделать хоть малое у Сири не хватило духу. Убить беззащитного, безоружного… Убить человека, не являющегося угрозой, не жаждущего отнять твою жизнь самому… Это ведь сложнее порой, чем драться насмерть.       Его это не волнует уж точно. С каких пор это волнует тебя?       Перед глазами мигом расцвела картинка солнечного зелёного утра в Мрачной долине. Кровь в быстрой воде веселого ручья, вырванное сердце с ошмётками сосудов, что блестело на камне рядом, и развороченный труп его хозяйки, что точно так же едва ли представляла угрозу.        Это другое.       Сири сжала зубы.       Сложно упростить тяжелую моральную задачу до нехитрых логических переменных, практически невозможно учесть всё. Особенно здесь. Особенно сейчас. Нанимателю же это было как раз плюнуть. Он попросту не захотел, не сомневаясь ни секунды. И сама собой родилась мысль, вполне закономерная и в равной мере неприятная. Правое дело, правое дело… Борется за справедливость, а так ли благонамерен сам?..       Она одернула себя. Ответ был известен и однозначен с самого начала. Тараэль никогда всерьёз не говорил о первенстве вселенской справедливости. Он хотел справедливости малой, для одного лишь себя, пусть и создал обманчивое впечатление вершителя суда у подножия Вечных троп. У него собственная правда. И так лишь совпало, что их взгляды относительно одного вопроса из сотен возможных сошлись.        И сейчас, глубоко вдохнув пыльный воздух над широкой лестницей и хоть немного остыв, Сири стала видеть и другое. Вмешаться означало очередной риск. Направить на себя гнев порождений храма она не хотела бы, как поняла только сейчас. Наниматель, очевидно, понял это раньше. С другой стороны, монстр был всего один, и мелкий. К тому же, только у Тараэля была возможность его достать не приближаясь…        От прыжка в очередную петлю рассуждений вынудил оторваться душераздирающий крик, донёсшийся из темноты коридора за спиной: вопрос решился окончательно. Наниматель не заставил себя ждать и явился через полминуты, не бросив на неё даже короткого взгляда и пройдя мимо. Сказать было нечего, и пришлось сосредоточиться на принятии. Потому возвращались к вратам в колючем молчании, где каждая никчёмная мысль завести хоть какой-то разговор разбивалась о тянущую и ноющую неприязнь. Но ясно было, что не долго суждено наслаждаться полнотой ощущения — огромный зал снова раззявил пасть, впуская их.        — Пора кое-что обсудить, — вздохнула Сири.        — Что? — бросил Тараэль через плечо.        — Как поступать будем? Как Отца звать, как зубы заговаривать, нападать… Очередность действий какая? Кто что делает?       Наниматель долго не отвечал, а затем коротко выдохнул, оставляя позади последнюю ступень.        — Я не знаю.        — Не знаешь?..       Он повернул к ней голову. Во взгляде тяжелело напряжение с едва заметной растерянностью.        — Твоя магия. Она развалила мой первоначальный план.        Сири вздернула брови.        — Потрудись объяснить.        — Сама не понимаешь? Я не хотел бы заявлять Отцу, что я здесь не один, — сдержанно ответил он и развернулся обратно к Вратам, аккуратно прокладывая себе путь между ленивых лоз. — Но если твоё присутствие почувствовал Ненависть, то Отец почувствует тем более. Нет смысла тебя прятать.        В ответ вышло только фыркнуть. Тараэль был прав в своих рассуждениях, и поделать с этим всем она могла ровно ничего — дикую магию в горах не утаить. И, как оказалось, даже слабые колдуны света вроде Цары способны почуять её на такой высоте, не говоря уже о ком-то, как Отец…       — И что делать тогда?.. — спросила Сири неуверенно, направившись за нанимателем.        Ответ последовал через долгие минуты чавкающей под сапогами тишины и воя сквозняка под высоченными сводами. Тараэль наконец преодолел путь до чистой площадки перед Вратами и, сняв перчатки, полез в карман за крошечным серебряным клубком кловни и камнем-якорем — неизменной комбинацией для самого надежного магического перемещения. И, без сомнения, самой дорогой его опцией. Сири с любопытством задержала взгляд на искрящейся нити, заскользившей в пальцах у нанимателя. По рассказам знала — кловню камнем-якорем «прибивают ко дну», но никогда не доводилось видеть своими глазами.        — Отец выходит из портала, затем я его закрываю, — заговорил он. — А дальше… Я хочу, чтобы он вспомнил, за что умрет.       — Приговор зачитаешь? — Она перевела взгляд на его лицо. Сиреневые отсветы огоньков меж статуй над Вратами будто обжигали, отражаясь от его зрачков.        Тараэль глубоко вдохнул, прежде чем ответить.        — Да.       — Это уже решённый вопрос?       — Да.       Значит, на любую внезапность рассчитывать не приходилось уже окончательно. Сири поджала губы. Но и не понять нанимателя было нельзя — в чем суть и смысл возмездия, когда преступник может и не знать, чем удостоился казни?       Тараэль бросил на неё вопросительный взгляд, напряжённо поведя плечом.        — Давай. Некуда оттягивать, — выдохнула она, разминая запястье с оружием. — Сообразим по ходу.       Он коротко кивнул и расправил ладонь, дав серебристой нити соскользнуть вниз. Та словно живая заплясала под ногами, накладываясь на себя крест-накрест и разгораясь тусклым мерцанием. Свет задрожал тонкими полосами, паучьей сетью расползаясь по плитам. Сперва совсем несмело, но с каждым сполохом разгораясь ярче и чётче, пока внешний контур не замкнулся.        — Готово.        Тараэль отступил на шаг и поднес к лицу чёрный камешек-якорь, рассматривая. Затем перевёл взгляд на Сири.       Ну вот и всё. Довольна?       Она набрала в грудь воздуха. Внезапно пробрала злость, что спутник решил так учтиво «переспросить», прежде чем пересечь отметку невозврата, дав время родиться сомнению. Чего нельзя было допускать уже ни в коем случае. Сири тряхнула головой, пытаясь освободиться от бесполезных мыслей, и твёрдо кивнула. Он кивнул в ответ. Затем легко бросил в светящуюся паутину камешек, но тот так и не достиг пола, замерев вместо этого над центром печати. А после сжался до едва заметной точки.        — Отец! — позвал Тараэль.       Ответом стала тишина, но точка задрожала, будто мечась из стороны в сторону.        — Отец?! — крикнул он снова.        И точка разверзлась мраком.        — Брат Гнев?.. — прозвучало глухо из черноты бесформенного пятна, затрепетавшего над печатью. Постепенно разрастаясь, оно съедало пространство, пока не остановилось, став два человеческих роста в высоту.       — Да, Отец. Я нашёл Комнату. Портал стабилен.        — Как она выглядит?       — Большие врата, скульптуры над ними, лица…        — Хорошо.       Тьма портала пошла волнами, выталкивая из себя силуэт. Поначалу высокая фигура топталась, не сдвигаясь и не давая мраку отпустить себя, но едва она отошла на шаг, её место заняла следующая, такая же длинная, но несколько тоньше. Она прошла сквозь чёрное зеркало, оказавшись спиной к Тараэлю. Свет наконец достал её, и Сири смогла разглядеть — это и был Отец. Слепая маска уставилась на врата, пока спрятанное за ней существо не торопясь заложило за спину руки. Первый мужчина же отошёл на пару шагов вправо и замер, безучастно опустив голову. Тяжёлый капюшон скрывал его облик, но именно таким Сири его и запомнила — брат Горесть, тот, с кем нанимателю «не хотелось бы связываться». Дерьмо.       Она украдкой посмотрела на Тараэля — тот в замешательстве таращился на громадного ралаима, но почувствовал её взгляд. Однако невысказанный вопрос прервал голос, каким могло бы говорить с равным успехом сухое дно реки и болотная трясина.        — Я горжусь тобой, Тараэль. Я не испытывал сомнений, что из всех моих Голосов именно ты…       Наниматель наконец очнулся, сбросив оцепенение. В его руке что-то блеснуло, и зияющая дыра портала в один миг сжалась в горошину и разбилась о пол со стеклянным звоном.       — Я не твой Голос, «Отец».        Фигура впереди обернулась, а Горесть полез за оружием.       — Я голос забытых. Преданных, проданных и перерезанных.        Тяжёлый фламберг блеснул в тусклом свете, описывая полукруг, но Отец остановил своего защитника кратким жестом.        — …И прежде чем я заколочу меч тебе в глотку, — продолжил Тараэль, даже не оглядываясь на второго ралаима, — я хочу, чтобы ты хорошо понимал, за что.        — «Проданных»?.. — переспросил задумчиво Отец.        — Твоя гнилая башка сносилась за все эти годы? Хотя что для тебя детские жизни? Двое, пятеро, несколько дюжин?! Всё ведь едино!        — Я убью их, Отец, — подал голос Горесть.        — Постой. Это поразительно… — с неподдельным восторгом зашелестело из-за зловещей маски. — Ты правда помнишь?.. Но прежде чем продолжим… — Вес взгляда невидимых глаз обрушился Сири на плечи. — Кто ты?        Она покрепче перехватила рукоять.       — Какая разница?        — Отказываешь в беседе? Всё же мне интереснее, кем ты назовёшь себя сама.       Сири неуверенно оглянулась. Чего он может хотеть от неё? Почему Тараэль молчит? Точно так же ничего не понимает? Если бы только можно было скосить взгляд… Но темнота глазных провалов маски приковала, не давая даже вдохнуть полной грудью.       — Не о чем мне с тобой разговаривать, — отчеканила тихо она.        — Жаль, что ты так думаешь. Но и этого достаточно, — с нескрываемой ухмылкой в голосе ответил Отец и перенёс наконец тяжесть взгляда на нанимателя. — Вот он, брат Гнев, твой южный берег. Мне знаком этот акцент. И теперь мне многое стало ясно.        Фигура Отца внезапно дернулась, сдвигаясь с места, и направилась к Сири. Мелкими шагами он приближался, на ходу протягивая вперёд руку, и ни она, ни Тараэль не смели и шевельнуться. Будто что-то парализовало тело, и пусть всё естество сопротивлялось и хотело отскочить испуганной ланью прочь от серой перчатки, получилось только отступить на полшага.        — Не нужно бояться, — прошуршало из-под маски. Ладонь приблизилась ко лбу, о кожу мазнуло грубой тканью, и свет на долю секунды пропал. Но сознание сохранило ясность, порождая новый вихрь вопросов. Отец же успел вернуться на прежнее место и продолжил говорить, пока Сири ловила на себе оторопелый взгляд нанимателя. — Жаль ещё больше, что ты не смогла отозваться на мое приглашение. Вторая и главная часть вести о приближении Рассвета волей занятных обстоятельств прозвучала из чужих уст. Да, Тараэль?        Наниматель шевельнулся, но не успел ответить.        — Ты вырвал заложенное в её разум псионическое зерно. Прости, что пришлось соврать тебе тогда, но мне нужно было время подумать, как это произошло. И сперва я остановился на мысли, что это случилось при вашей телепортации из Айсолона. Вы, однако, окажетесь правы, заметив, как грубо я ошибся — ты тогда ещё не успела заглянуть в наш дом, наёмница. В своё оправдание могу только сказать, что я попросту отказывался видеть правду, а других забот, не теоретических, хватало с головой и так... Я не мог и подумать, что ты пойдёшь на такое. — Укутанная в темное фигура снова повернулась к Тараэлю. — И всё думал, кого же благодарить за обвал в моих старых лабораториях. Там-то ты и вытащил лишнего из чужой головы, пытаясь сбежать, верно? Скажи мне, брат Гнев… Ты не задумывался, почему умеешь так перемещаться? Почему так умеет брат Горесть? Сестра Надменность умела тоже, но никогда так и не попробовала…       Звенящая тишина в этот раз явно предполагала ответ.       — Какая нахуй разница? — растерянно, но с неприкрытым раздражением отозвался Тараэль.       Отец покачал головой.       — Вы трое, вы особенны… И пусть ты сходишь с ума как Надменность, я думаю, ты заслужил знать. Но пока позволь и мне утолить любопытство…       Отец сжал ладонь в кулак и отвернулся от нанимателя к Сири. И сразу же её руку с зажатым клинком пронзило болью, будто свело судорогой даже самые тонкие, самые незаметные мышцы. А следом и всё тело — словно оно боролось за собственную волю. И вместо крика из груди вырвался только свистящий вздох.        — Я научился управлять… Здесь же… Поразительно… — чавкало где-то за гранью восприятия через страшный писк в ушах. Но боль унялась так же быстро, сотворив из Сири, однако, всего лишь наблюдателя — тело перестало ощущаться совсем. И никакое усилие не возвращало хоть каплю контроля. Не было ничего, кроме её глаз, что не моргая уставились на нанимателя. И руки, что направила на него главный меч Цары.       — Какого хуя ты творишь?! — зазвучало оторопело из-под плотной маски, пока его брови ползли на лоб.        Она охотно ответила бы, но вместо этого тело шагнуло вперед, а рука со вторым клинком заняла позицию защиты. Тараэль же не стал раздумывать — отскочил от уже занесённого меча и ударил левой рукой в спину. Запела сталь — тело успело извернуться и подставить второй клинок поперёк темного росчерка гладия. А затем картинка смазалась, не давая различить, что и где наниматель парирует, атакует или уворачивается. Звон мечей обратился звоном в ушах, непрекращающимися и пронзительным. И когда даже ощущение верха и низа потерялось совсем, наступил момент ясности — голову над левым виском обожгло резкой болью. Зрение вернулось на краткий миг, успев выцепить у лица металлический блеск. Затем мир устремился вверх. Под левым ухом что-то липко чавкнуло, разорвав белой вспышкой разум, и свет погас.        Тараэль рвано выдохнул, бросив короткий взгляд на свалившуюся к его ногам девчонку. Что произошло — оставалось только гадать, но дралась она как глиняная кукла — нелепо и неуклюже, ни в какое сравнение с тем, что он видел раньше и чего от неё ожидал. Но в то же время заставила его сейчас восстанавливать дыхание, хоть и плясать пришлось от силы вдохов двадцать.         — Спасибо, что привёл её, — зазвучал ненавистный голос, и он обернулся. — Мир полон секретов, доселе непознанных. Занятно, что ты решил не убивать её… Но я и так бы не позволил. Однако вернёмся к насущному вопросу. Как я уже сказал, я научился управлять не телами, но душами. А ты вместе с другими детьми помог мне в этом.       — Какого хера? Помог тебе?       — Возможно, даже больше остальных, — горделиво загудело из-под маски. — Ты всегда был лучшим из моих творений.       Тараэль крепко моргнул.       — …Творений?       — Ты прав, для моих исследований мне нужны были дети. Вознесение — отделение души от тела — требует понимания механики процесса. Детский разум как незрелое вместилище человеческой души необыкновенно податлив по сравнению со взрослыми. Материала лучше не найти. И ты снова окажешься прав, что некоторые дети умерли в результате моих экспериментов. Но этого было не избежать и так.       Новый вдох запнулся о невидимую преграду, так и не проникнув в грудь. Не получалось осознать, что несёт это чудовище. Да хоть бы даже понять, что оно говорит. Смог только бездумно повторить конец его фразы, надеясь сохранить смысл.        — И так?..       — Легочная гниль. Её переносят крысы Подгорода. Все дети были ей заражены, и ты тоже. Если вспомнишь кашель…       — Лечить хотел? — перебил Тараэль. — Ещё и платил старой пизде за это? Не верю.       — Ты хорошо осведомлён. Не хотел. Во всяком случае, не это было моей целью, к тому же лёгочная гниль неизлечима. Понимаешь ли, я в первую очередь учёный. Я пекусь о своих собственных задачах. Я не пытаюсь улучшить мир, но и причинять ненужные страдания мне нет интереса. Дети получили шанс на исцеление, продвинув мои исследования. Обмен пользой, с позволения сказать.       На миг показалось, будто лозы под подошвами сапог пришли в движение, плиты пола ушли из-под ног, и липкое чёрное нечто тащит вниз, схватив за щиколотки. Как шумящий в камнях темнейшей пещеры рукав реки — свалишься, зачарованный смертельным плеском, и спасения не будет.        Но Горесть чуть сменил позу, перенеся вес меча в левую руку, и этой капли движения хватило, чтоб вернуться к реальности.        — ...Как?       — Извлекал душу и пытался пересадить в искусственное тело, — с тенью улыбки в голосе продолжал Отец. — Не стану скрывать — не получалось. Хотел повторить успех пирийцев. Наверняка ты успел где-то прочесть, что они знали как переселять души в физические объекты… Но в моей же практике — безуспешно, вынутая душа превращалась в то, что помещают в камень душ, распадалась в чистую магическую энергию. В лучшем случае я получал симулякр — фазмалитическую марионетку, лишенную любого намёка на личность. Однако потом случился прорыв и дети засыпали в гниющих телах и просыпались собой же в новых.       — Что?..       Течение подхватило, заставив искать опоры и топтаться на месте в нелепой попытке осознать заново собственный вес. Если бы он знал наверняка, как бьется о скалы море, если бы понимал, как яростно волна бросается на камни, то определил бы себя именно туда.        — Да, Тараэль. Твоё тело — результат сложного магического процесса. Как и тела остальных.        Море ещё раз качнуло и выплюнуло на каменистый берег, протащив по острым краям. Тварь под маской чуть склонила голову в ожидании ответа, и Тараэль понял — ему заговаривают зубы. Потому что не он растерялся, а «отец». Потому тянет время.       Потому что не может быть.       — Бред! Ложь!       — Твои слова только подтверждают качество моей работы. Всё так, как было задумано, — едва заметно пожал плечами Отец. — Искусственное тело принимало форму старого, вплоть до каждого волоска и свежего пореза. А позже оно должно было и взрослеть. Всё, чтобы обмануть душу, заставить верить, что всё… обычно. Но это оказалось невозможным. Практически. Стало происходить то, что я звал отчуждением. Ощущения странности, «тающие» лица… Несса была из последних, прежде чем я отказался от затеи совсем. Поломка образца была вопросом недели. Исключения появилось три — Гнев, Надменность и Горесть.       Тараэль бросил взгляд на замершего справа громадного ралаима. Тот не шевельнулся. Слышал уже эти сказки?..        — Да, ты мое дитя и творение, — продолжал клокотать до зубного скрежета омерзительный голос. — Сначала и ты проявил признаки отчуждения, и я избавился от твоей плоти. Но спустя восемь лет ты в здравом рассудке пришёл в храм, и я почти решил возобновить исследования, будучи шокирован твоим появлением. А затем и сестры Надменности. Но планы изменились… Я узнал о Комнате Полотен. А потом заметил очередные проявления отчуждения за Нессой…       — Ладно, достаточно, — перебил Тараэль и усмехнулся. — Твоё дитя… Творение…       В груди защекотало, и он разразился безудержным хохотом. Какой же абсурд и первосортный бред способно выдать это мерзкое существо, предчувствуя свой конец…        — Мечи видишь, «отец»? — продолжил он, отдышавшись. — Пора бы…       — Хватит, — подал голос Горесть, и заблестело в тусклом отсвете лезвие фламберга. — Ты должен быть благодарен.       — Закрой ебло, — процедил Тараэль.       — Брат Горесть, сними маску, — отдал приказ Отец. Ралаим подчинился и сбросил капюшон, перекинув вес меча на одну руку. Следом он стянул с лица прошитую ткань. — Подойди ближе, Тараэль. Вдруг узнаешь?..       Будто против собственной воли он внял звенящим под самым черепом словам и несмело сделал шаг.        «Вдруг узнаешь?..»       И неродившееся любопытство обернулось пронизывающим страхом. Потому что с ещё одним шагом стало ясно, что не скудный свет заставляет казаться кожу Горести смуглой. Не от тусклых сполохов огоньков серебрятся его глаза.        — Нет…       — Сестра Надменность, ты и я обязаны своими жизнями Отцу, — проговорил ралаим совершенно безучастно.       В горле забился пульс, а к лицу и ушам прилила кровь, зудя колючим жаром.        — Не может быть… Ты?.. Жив?..       — Да, Тараэль. Лето, — зашумело из-за спины. — Он умер в тот самый момент, когда я пересадил его душу... Я подозреваю, что именно в этом и кроется причина отсутствия его «человечности» как мы её знаем. Но в то же время это состояние будто защищает его от отчуждения. Я не заметил ни одного симптома за все эти годы, и сомневаюсь, что они появятся.        Взгляд впился в однажды знакомые черты, жадно переползая с широкой круглой челюсти на изъеденные мелкой сеткой ожогов щеки — совместная награда. Дальше — на изгиб губ, крупный нос и едва раскосые глаза, однажды внимательные, но теперь полностью угасшие… неживые.        — Лето?.. — сорвался вздох с губ. — Ты узнаёшь меня?..       — Тараэль, в этом нет смысла, — донеслось из-за спины. — Это уже не тот мальчик, которого ты однажды знал. Мне жаль.       — Лето! — снова позвал он брата. — Что этот ублюдок с тобой сделал?!       Метка Раласа на лице напротив дернулась.        — Довольно кощунства. Я убью его, Отец.        Лето убьёт тебя, слышал?..       Где-то на грани сознания плавно проскользило лезвие фламберга.       — Он должен решить сам, — загудело то ли сзади, то ли сбоку. — Скажи, что принимаешь правду, брат Гнев.       Зазвенела сталь — руки выставили защиту.        — Лето!        Тараэль вернул себе равновесие и обратил полный надежды взгляд на брата. Глаза — родные глаза, единственные такие во всем мире — выражали тоскующее безразличие. Пока руки снова заносили меч. Не всерьёз, но будто играя, Лето атаковал, заставив отступать и пятиться, отводить удар за ударом и отскакивать от свиста лезвия.        — Лето, пожалуйста! — взмолил Тараэль, уворачиваясь от двуручника. — Ты же узнал меня! Ты знаешь, кто я!        — Ты неблагодарный предатель, — безжалостно отрезал брат.        С каждым его выпадом всё сложнее становилось парировать, отходить и поворачивать, не давая выгнать себя с площадки на лозы. С каждым ударом всё быстрее и громче стучало под горлом. Голова, словно заговоренная бреднями Отца до состояния липкого транса, очнулась, и лихорадочно вспоминала как мыслить, разрываясь одним-единственным бешеным ритмом. Будто вся кровь, что вмещало в себя тело, поднялась к вискам и вот-вот брызнула бы из ушей — так истошно тарабанило сердце.        Вот же он, вот он, вот он!        Перед тобой!        Живой!        Спустя двенадцать лет!       Едва успел присесть — фламберг впился бы остриём в череп.        Вот он! Лето!       …И он убьёт тебя. Слышал?..       В волнистом лезвии, пронёсшемся перед лицом, узнался отблеск собственного зрачка.        Значит, заслужил?..       Потому что перестал искать. Потому что восемь лет жил бок о бок и не видел. Потому что вот цена всей братской любви.        Но ты не мог знать.       Едва успел поймать гардой очередной удар и отскочить под руку, стараясь сохранить дыхание. Как бешеные понеслись в голове мысли, бессмысленно перебирая варианты, пытаясь ухватиться за хоть что-то, пытаясь обойти.        Обойти очевидное.       Лезвие фламберга чиркнуло по кольчуге на плече — замешкался.        Он же узнал тебя.       Тараэль увернулся от нового размашистого выпада, еле устояв на ногах.        Он знает, кто ты.       Натиск крепчал, и со следующим замахом вышло только немного поднять для блока руку. Недостаточно. Удар меча пришёлся точно на застежку наруча — повезло, иначе пришлось бы проверить, выдерживает ли недюжинную силу кость. Замок же со скрипучим лязгом треснул, и волна пронзительной боли проскользила вверх до самой шеи. Тараэль прижал предплечье к себе, не выпуская рукояти меча из ладони, пока левая рука кое-как выставила второй клинок для защиты.        — Лето, пожалуйста! — снова выкрикнул он, уже почти понимая, что брат не отзовётся. Ненавидя себя, что практически смирился с этим за жалкие секунды неравного противостояния.        Скажи, что принимаешь правду.       A разве остался выбор?        Выбор вытравил свист фламберга, рассекло надвое скорое лезвие, обескровила рваная рана от провернутого острия.        Все эти годы.       Лето знал. Он видел младшего брата практически каждый день. Он выбрал хранить молчание сам.        И подлые мысли услужливо облекли позорную идею в такое удобное слово, уже звучавшее его устами. Скрежещущее с тех пор под самым черепом. Обратившееся против.        Предатель.       От быстрого взмаха двуручника уворачиваться уже не стал — поймал лезвие между своих двух и отвёл в сторону.        — Лето!        Ты не докричишься, ещё не понял?..       — Почему?!        Ответом стал стремительный удар в грудь. Каким-то чудом получилось в последний момент нащупать путь в пустоте и скакнуть брату за спину. Вспышка ослепила обоих, и хорошо, что первым очухался не Лето. Тараэль воспользовался секундной заминкой, чтоб размять ушибленную руку, и скривился от боли. Как всё ещё получалось поднимать и направлять гладий, он искренне не понимал. Но блеснувший сиреневым отсветом фламберг опять вынудил выставить меч перед собой. Плечо отозвалось резкой болью на лязг стали, и Тараэль попятился.        — Лето…        Это бесполезно. Он хочет твоей смерти.       Новый взмах двуручника заставил решиться на финт. Затем ещё на несколько — выиграл себе немного времени, пока разум искал ответы.        Как могло так выйти? Что есть причина?       Неужели правда предпочёл старой семье новую?        Ведь верно, какой толк от мелкого заморыша, когда в покровителях внезапно оказывается глава культа?       А на что обрёк брата? Неужели решил, что по своей воле Тараэль примкнул к секте? Что ради дурной прихоти убивал, резал, калечил? Изничтожил в себе всё человеческое?        Не всё.        Остался гнев.       Гнев породил жажду мести, гнев и ярость вели все эти годы, и один лишь гнев уцелел сейчас, голодным зверем вгрызаясь в горечь обиды, жадно и стремительно набивая гниющее брюхо.       Тараэль ведь отдал ради потерянного брата всё. Он отдал им своё имя, свою оболочку, свою самость… всё, что делало его тем, кем Лето его помнил. Но брат… Брат не наградил его за восемь лет ни единым словом.        И реальность начала стремительно гаснуть, уступая алым всполохам, застилающим глаза.        Предатель.       Предатель.       Предатель.       Новый финт перешёл в полноценный удар и оба гладия напоролись на вовремя преградивший им путь фламберг. Ничего не выражающие серые глаза остались безразличны. Но вот ремиз заставил Лето отступить на шаг. А резкий выпад вынудил его качнуться, спешно перенося вес на другую ногу.       Ты знаешь своё дело.        Единственное, что ты знаешь в своей жизни.       Но и брат Горесть знал своё. В следующие секунды что-то мгновенно переменилось, и леность пропала из движений двуручника, сразу освежив в памяти, кто его направляет.        Победишь лучшего мечника Ралаты быстрее, чем совсем выдохнешься?       Сталь запела бесперебойным звоном, когда оба вспомнили каково это — бить в полную силу. На висках проступил липкий пот, и Тараэль снова скакнул Лето за спину. Но тот поступил так же, ослепляя белым всполохом и появляясь уже там, где его бы не достали гладии.       Не ты один так умеешь.       Краткая вспышка ясного сознания, пробившаяся сквозь багровый туман, принесла понимание: победителем останется не более умелый, но тот, кто дольше протянет.        Ты всегда был слабее него.       И слепо атаковать больше не выйдет, вложи хоть всю свою кипящую ярость, покрой хоть всё лезвие фламберга глубокими зарубками. Преимущество одного — гибкость и юркость перед грузным противником. Другого — телесная сила и ясность ума.        Но как быть? Опять скакать за спину, надеясь урвать момент? Или же…        Череп снова заколол магический сквозняк, когда Тараэль оказался спиной к Вратам, выхватив момент прервать безумный танец клинков на краткий вдох. А с выдохом скорее почувствовал, нежели понял: никакой путь в пустоте и не нужен. Незачем куда-то прыгать. Всего, что ему действительно нужно, он может достигнуть слабым усилием воли.        Фламберг со свистом пролетел сквозь предплечье, потянув за собой вязкий сиреневый дым. Затем полоснул по поясу, ровно с тем же результатом. Развоплотиться в проклятом храме Весов не стоило даже головной боли — с такой яростью бурлил магический фон.        Тараэль поднял взгляд. Что-то едва различимо переменилось в серых глазах. Прочлось нечто новое, невнятное и ничтожно малое, чтоб назвать это удивлением, но уже не скучающее безразличие. Нечто безумно далекое, как короткий сполох факела на дне самой глубокой и отвесной пещеры. Когда проще объяснить себе, что разум играет злые шутки, нежели поверить, что кто-то взаправду нашёл путь вниз. Но так тешило это ощущение, так злорадно клокотало внутри чувство превосходства в этом коротком моменте, что Тараэль ядовито рассмеялся.       — Ты ничего не можешь мне сделать, братец.        Двуручник рассек широким взмахом почти что пополам, от ключицы к бедру. Тараэль даже не попытался увернуться. Едва заметно защекотало ставшее полупрозрачным тело, самое большее — кольнуло у пупка.        Триумф распирал, пока растерявшийся соперник завертелся, нацеливая новый удар. Тараэль же мерно приблизился и направил к лицу ралаима оружие. Вывести гладии из пограничного состояния — даже не мысль, даже не немая команда Морю, но едва обозначенное умом намерение — вышло быстрее, чем ударилось дважды сердце. Противник же прервал очередную попытку атаковать, очевидно, поняв её напрасность, и равнодушно уставился перед собой.        Мечи сошлись накрест перед его горлом.        Тараэль развел руки.