солнце, мне кажется ты устало светить солнце, мне кажется, ты просто устало. ляг скорей в облака, отдохни, я поправлю тебе одеяло.
Всё начинается жарким августовским днем, когда летний ветер треплет пшеничные волосы Бена и так и норовит вырвать из его рук газету. Бен сидит на веранде небольшого кафе, размеренно попивая черный, до невозможности сладкий кофе, и даже не подозревает, что через десять дней мир содрогнется в войне. В одну из августовских сред 1939 года Бен Харди впервые для себя думает о том, что не только девушки могут быть привлекательными. В одну из августовских сред 1939 года Бен Харди впервые встречает Джозефа. Рыжего, как закат на побережье Санта-Моники, и с тремя персиками в руках. Он шагает по одной из улиц Орландо, обдуваемый прохладным бризом. Бен завороженно смотрит на то, как легкий ветер треплет медные волосы парня, пока не натыкается на два бездонных озера ореховых глаз. Парень останавливается, пару секунд разглядывая Харди, а потом разворачивается на 90 градусов, исчезая в стенах кофейни. Его нет от силы пять минут, за которые Бен успевает пожалеть не только о том, что посмотрел в сторону рыжеволосого или пришел в это кафе, а и о том, что вообще родился. А когда он снова появляется, в его руках небольшая кружка кофе и улыбка на пол лица. — Здесь свободно? — с улыбкой в голосе доносится сверху, пока Харди. . .
В их первую встречу они пьют кофе, едят персики и, под звонкий смех Харди, напевают «Боже, храни Королеву» шагая к побережью. Второй раз судьба сводит их на следующий день всё в том же кафе, где Бен сидит почти два часа, стараясь сконцентрироваться на книге, но безуспешно ибо все его мысли сконцентрированы вокруг карих глаз и пламенных волос его недавнего знакомого. А потом из толпы выныривает рыжая макушка, приближаясь к нему. — Я уже и не думал тебя ещё раз встретить. — Я часто здесь сижу когда нет вдохновения. Джо вопросительно сморит на него и Бен, краснея под этим взглядом, добавляет: — Я художник. Пишу картины, а когда нет вдохновения, то прихожу сюда чтобы понаблюдать за людьми. — А портреты пишешь? — заинтересованно спрашивает Маццелло, выгибая бровь. — В основном пейзажи и натюрморты, но я бы с радостью тебя написал. — Так чего мы ждём? — подхватывает его под руку Джозеф, заставляя встать, поспешно хватая книгу со стола. В их вторую встречу Бен достаёт мольберт и холст, масло, палитру, кисти с карандашами и сажает Джо в три четверти напротив себя. Аккуратными линиями делает построение, про себя отмечая, что нос у парня пожалуй самый красивый из всех что он видел. А когда за окном темнеет и естественный свет исчезает, он показывает натурщику что получилось, ловя восторженные взгляды и комплименты. — Я только начал. У тебя будет завтра время ещё попозировать? Джо кивает, не отрывая взгляд от карандашного наброска с парой масляных мазков на жёлтой драпировке за его спиной. — Естественно будет. На то, чтобы закончить картину у Бена уходит девять дней и три часа. На то, чтобы влюбиться в Джо у Бена уходит два персика, полтора тюбика «агаракской красной» и восемь закатов на берегу моря. Джо представляет собой бурю из тысячи цветов и запахов, которые за несколько дней пропитывают собой Харди окончательно и бесповоротно, заполняя все мысли. По началу Бену кажется, что он в Маццелло нашел свою музу, потому что писать его на удивление легко и просто, будто цвет сам ложится на холст, а кисти по собственной воле оставляют мазки оранжевого на прядях и в уголке рта. А когда парень со сложной для написания фамилией на закате последнего дня лета хватает его за запястье и тянет купаться в океан, от холода прижимаясь всё ближе и ближе к горячему подтянутому телу, Бен понимает, что на девятнадцатом году жизни он встретил любовь. Они делят счастье на двоих и звонко смеются, когда непослушные волны смывают их тела, по пояс стоящие в воде, кубарем относя к берегу. А потом приходит война. Сначала о ней практически не говорят, лишь в газетах мелькает что-то про Германию и Польшу, пока Харди греет под боком спящего Маццелло и расписывает стены в их уютной белой комнате. Бен просыпается на порядок раньше Маццелло и иногда пишет небольшие акварельные этюды. К концу сентября его квартира уже доверху завалена ими, натюрмортами и набросками Джозефа в разных позах и ракурсах. К Рождеству Маццелло окончательно съезжает к Харди и пока юноша готовит хоть что-то съедобное, Джо приносит домой небольшого щеночка. — Джо, ты серьёзно? Нам ещё собаки здесь не хватало, — по началу негодует Бен, а потом пристально смотрит на маленькое чудо у ног парня и задорно спрашивает: — Как мы его назовём? — Её. — Это девочка? — Да. Решил, что пусть хоть какая-то девушка будет в твоей жизни. Харди слащаво лыбится, разворачиваясь обратно к столу, хватая в охапку имбирное печенье и с размаху кидает его в лицо Маццелло. — Придурок, — смеётся он. — Мне кажется, это не самая удачная кличка для собаки. Тем более для девочки. — Придурок в квадрате. — Тоже не годится. А что на счёт Френки? — А разве это не мужская кличка? — А какая разница. Их счастье начинает давать трещины, когда Джо впервые говорит о том, что не хочет сидеть в стороне, что хочет защищать родину от нацистов и япошек, совершивших нападение на Перл-Харбор. — Джо, не каждый мужчина должен идти на войну. Кто же тогда будет защищать город в случае чего. — Вот для этого и нужно идти на передовую. Чтобы не было этого «в случае чего». Их счастье дает трещину, когда Маццелло в апреле 1941 года записывается в ряды Морской пехоты. И Бен сам его хоронит, когда пятнадцатого апреля идёт на вокзал, когда сильно и как в последний раз прижимается к груди Маццелло, когда отпускает руку своей рыжей, пахнущей персиками, любви, когда взглядом провожает черный поезд, несущийся в неизвестность чтобы научить солнечного парня убивать людей. Джо очень везёт, потому что в доме напротив живет прелестная Беннет, которая даже сама предлагает, чтобы он писал письма Бену на её имя и адрес. Джо очень везёт, потому что она сдерживает слово и во время учений ему приходит небольшое письмо от этой самой Беннет, в котором почерком Харди выведено: «Мой дорогой Джозеф, я долго размышляла над тем, что тебе написать, но поняла, что ни одно письмо не сможет передать то, что я сейчас чувствую. Просто знай, что тот твой портрет, который я написала при нашей второй встрече всё ещё греет моё сердце. Иногда я гляжу на него и проклинаю свой дар, и то, как правдоподобно смотрят на меня не моргающие ореховые глаза с зеленцой возле зрачков. Просто вернись домой, мой дорогой и любимый Джо. Мне большего и не нужно. 21 мая 1941» А потом, спустя несколько месяцев, Джо возвращается. Совсем ненадолго, но Бену этого хватает, чтобы заключить его в объятья и не опускать до самого вечера. Только тогда он отпускает исхудавшего Маццелло, выходя на балкон и вдыхая теплый июльский воздух. — Как ты? — спрашивает Бен, нарушая многочасовую молчанку. — Лучше всех. — А разве так возможно? — Когда ты рядом — да. Они снова ходят на побережье, в полночь позволяя себе скинуть все лишние вещи и полностью отдаться волнам, прижимаясь друг к другу так страстно и так правильно. А в сентябре приходит заказное письмо на имя Джозефа Маццелло третьего с просьбой явиться в пункт записи на фронт, где он получит инструкции касательно своей дальнейшей участи, форму и снаряжение. — Ты снова уезжаешь? — спрашивает Харди, когда ловит хмурый взгляд карих глаз. — Да. — Ясно, — выдыхает он, на ватных ногах подходя к парню, обвивая руками его талию и пряча слезящиеся глаза и побелевшее лицо в ту выемку, где плечо парня переходило в шею. И Джо готов поклясться, что отчетливо слышит, как часто бьётся сердце Бена. И сердце Джо бьётся вместе с ним.солнце, забудь обо всем я отменю все метеосводки хочешь, я буду беречь твой сон — самый сладкий и самый короткий сон…
Бен сидит в своей мастерской — совсем один — и смотрит на солнце под самым потолком, которое в сентябре 1939 нарисовал двадцатидвухлетний Джо. Тот Джо, который звонко смеялся когда Бен чихал от аллергии на цветы и тот, который был за любовь, а не войну. Тот Джо, который со своими пламенными волосами и едва заметными веснушками сам был похож на солнце. Тот Джо, который сейчас неизвестно где, убивает людей. В руках у него небольшой, слегка потрепанный и испачканный конверт, который ему утром принесла светловолосая Беннет Стивенс, положив в корзинку с вишневыми пирожками. — Это чтобы ты хоть что-то нормальное поел. Совсем уже исхудал, — уходя произнесла девушка. Он благодарит её, относит пирожки на кухню, поднимается в мастерскую, спускаясь по стенке на пол и долго-долго теребит в руках конверт, не решаясь открыть. А когда открывает, обнаруживает, что внутри него лежит письмо, сложенное вчетверо. Бен смотрит на него, обнюхивает, целует и прижимает к груди, пока с его глаз текут горячие слезы. «Любимая Бени, прости меня за то, что я не слушал тебя, когда ты говорила, что война — это не только форма и призрачное уважение в глазах соседей. Я был дураком и теперь полностью признаю это. Как и то, что гордость не приводит ни к чему хорошему. За все те месяцы, что я служу, я повидал столько кишок и крови, сколько не видывал бывалый мясник за годы работы в своей лавке. Но несмотря на это я бы не смог остаться в стороне, как не смог бы спокойно смотреть в газету, видя в громких заголовках что какой-то город захвачен, а то и истреблен подчистую. Знаешь, за всё то время, что я на фронте, я перестал понимать за что мы боремся и почему убиваем