***
Небольшой баварский город N славился в середине 19 века своими видами и яркими праздничными ярмарками. В нескольких милях от него лежала деревня, окружённая редким лесом на западе и густой чащей с иных сторон. В этом месте маленькие уютные домики, окружённые зелеными тенистыми деревьями, дымили от каминов, возле которых проводили вечера счастливые семьи. Вольф жил в одном из таких домов, окружённых деревянным забором, с уютным двором с множеством цветочных клумб. Белые занавески с кружевной отделкой колыхались ветром, разгоняющим запах яблочного пирога по улице и дому. Родители мальчика много времени проводили на заработках, чтобы их сын смог получить хорошее образование и вырваться из оков нищеты. Мать работала прислугой в одном богатом доме, добрые хозяева которого время от времени передавали её сыну разные гостинцы. Отец – мастер дел столярных – прославился на всю округу своими работами и часто уезжал в город в свою лавку. В тот год зло пробудилось в тихой деревне – начали пропадать дети. Суеверный народ приписывал всё тёмным силам, разбойникам, но чаще всего звучало имя Лесного Царя. Деревенские люди боялись, что пробуждение великого духа сулит начало тяжёлых болезней. Слухи ветром донеслись до города, на каждом углу шептались о неведомой хворобе, отбирающей детские жизни. Мало-помалу страх сковывал всё общество от низов и до верхов, на что бургмистр постановил: не пускать без особой надобности жителей со всех деревень в город, на всех воротах досматривать торговцев. Такое решение усложнило жизнь деревенских жителей. Вольф часто слышал сказки о злом Лесном Царе, но, будучи простым десятилетним мальчишкой, не обращал особого внимания на просьбы родителей не гулять с друзьями допоздна и особенно рядом с лесом. Он был спокойным ребёнком и практически никогда не нарушал родительских правил, за исключением пары раз. Но всё заканчивалось благополучно, так что мальчик знал: ничего плохо с ним не приключится. В начале сентября Вольф и его друзья гуляли на небольшом пустыре на окраине деревни. Лес угрожающе темнел за тонкой полосой пробегающего мимо ручья. Дети пинали, кидали, ловили старый кожаный мяч, собранный из лоскутов разного цвета и набитый соломой (его сделал отец одного из мальчишек – он был сапожником). «Ай-да, его! Сюда, сюда! Эх, мазила!», – доносилось то с одной, то с другой стороны. Самый высокий тощий мальчишка пнул мяч с такой силой, что кожаный шарик перелетел через весь пустырь и скатился в заросли за ручьём. – У-у-у. Ну и кто пойдёт за ним? – сказал один из детей, сын сапожника. – Папа новый мне не сделает, только выпорет хорошенько. – Вольф, ты же у нас самый смелый! – предложил кто-то. – Да и ни разу ещё за мячом не бегал – давай ты, – тощий мальчишка хлопнул по плечу друга. Вольф неуверенно посмотрел на густую зелень. Какое-то суеверное чувство страха говорило ему, что не стоит перебегать ручей ради мяча. Прочистив горло, он робко заметил: – Но ведь это ты его туда закинул. – Но ведь вы могли его поймать! Почему я должен за вашу неудачу отвечать? Маленькая девочка, младшая сестра пекарского сына, с детской наглостью и ехидством сказала: «А может он боится?». Мальчишки начали наперебой подначивать Вольфа, стараясь больнее задеть самолюбие сына столяра. Дескать, он же самый умный и в сказки не верит, что ему до царей хоть лесных, хоть морских. Его толкали: в спину, в бок. Громко смеялись, называли трусом. – Я не трус! – крикнул Вольф и, засучив рукава рубашонки, направился в сторону мяча. Трава была острой и, казалось, резала ноги через штанишки. Плотная тень от вековых деревьев нависала над головой мальчика. Подул сильный ветер, а вороны с гвалтом слетелись поближе. «Всё хорошо, мяч не мог закатиться далеко. Это чистая физика», – мысленно успокаивал себя Вольф. Белые ручки раздвинули ветки кустов, а васильковые глаза быстро осмотрели тропу впереди. Мяч лежал прямо перед густыми зарослями ольшаника. Мальчик подошёл к нему и хотел было наклонится, как сухие, жилистые старческие руки, посеревшие от дряхлости, подняли кожаный мяч и подали ребёнку. Испуганный Вольф быстро поднял глаза и увидел, как из серебряной листвы на него смотрели два сияющих, серых как сталь глаза. В том взгляде было что-то больное, что-то сковывающее движения. Мальчик словно одеревенел, его пальцы впились в цветные лоскутки кожи, его шаги назад были такими же медленными, как у спящей улитки. Холодный липкий пот охватил ребёнка. Глаза распахнулись, как у вспуганной птицы. Промямлив благодарность, он рванул что есть сил обратно на пустырь, где было солнце и не было ольшаника, вперившего в него свой дикий взгляд. Вольфа ждали. Тощий мальчишка стоял насупившись – его отчитывали за то, что он так сильно бил по мячу – при виде бегущего друга он сначала воспрял, но, рассмотрев бледное от страха лицо, опять похмурел. – В-вот м-мяч, – заикаясь и тяжело дыша, Вольф протянул игрушку. Он то и дело оглядывался на лес. – Ты что, испугался чего? – поинтересовался сапожников сын, принимая злочастную сферу. – Д-да, там… там волк проходил, – соврал Вольф. Дети поспешили по домам: нельзя гулять рядом с лесом, если волки близко подходят к деревне.***
Настало время Визн – прекрасного времени национального фестиваля. Даже в деревне, не столь близкой к Мюнхену и переживающей свои тёмные времена, проходили праздничные гуляния. На центральной площади раскинулись шатры с кушаньями, свежей выпечкой и пивом, чуть поодаль от шатров расположился балаган: куклы, руководимые актёрами, рассказывали байки. Местный вечно пьяный шпильман, когда-то пришедший в это селение, ужасно фальшивил и пытался хоть что-то выжать из своей старой скрипки , у которой осталось всего 3 струны. За его ужасное пение селяне одаривали горе-музыканта гнилыми помидорами и яйцами, а кто по сердобольнее – угощал пивом. Вольф и его друзья вовсю веселились: смеялись у балагана, воровали брецели и задирали девкам юбки. Самый невысокий и младший из мальчишек – Руди сын кузнеца – захотел попробовать ярмарочного пива. – Мы же дети, кто нам даст? – возмутился сын сапожника. – Да и вообще, мама говорит, что оно не вкусное. – Вкусное! Ещё какое вкусное! У меня пиво в жилах течёт, я его с материнским молоком пить начал! – храбрился Руди. Он рванул на шее мешочек с монетами и, потрясая им, направился к шатру с пивными бочками. – Я вам покажу, как настоящие мужчины пьют пиво. Высокий и тощий парниша – Вальмар по имени – тот самый, что закинул мяч в ольшаник, фыркнул и вразвалочку пошёл за младшим товарищем, свистом он позвал остальных за собой. Вольф и компания неловко помялись на месте и пошли следом. У шатра с пивными бочками стояли плотные, блестящие от пьяного пота рослые мужики. Они громко спорили о чём-то с торговцем, хохотали и тыкали друг другу в пивные животы. Гогот притих в тот момент, как рыжий мальчуган с важным видом подошёл к толпе и, с нарочито высокомерным взглядом одного не прищуренного глаза, сказал: – Кружку пива, господа! Мужики переглянулись и взорвались ещё большим хохотом, отчего остальные мальчишки, кроме Вальмара, остановились не доходя до бочек. Торговец положил сальные руки на ремень, заправив большие пальцы в пояс и постукивая остальными, толстыми как сосиски, пальцами по животу: – Га-а, мальчишка захотел пива? А не маловат ли ты для пива, га? Молоко на губах поди не обсохло, а он «кружку пива, господа», ха-ха-ха, – остальные подхватили и начали передразнивать ребёнка, который от злости покраснел, как раскалённое железо в отцовской кузнице. Затем лицо торговца стало серьёзным, кустистые брови надвинулись на глаза и он гаркнул: – Пшёл отседова! Пятки Руди так и сверкали. Тут подошёл расхлябанной походочкой Вальмар, хмыкнул, подкинул брошенные товарищем монеты и словно фокусник, заставил их танцевать на кончиках мозолистых худых пальцев. – Дядь, а дядь, я не маловат для пива? Чего мелочи-то пропадать. Я бы её на дорогу в город потратил, да только в праздник неохота ехать и в подмастерье наниматься. Другие мужики переглянулись и, опасаясь как бы мальчишка, шустрый и смекалистый в действительности не уехал (а Вальмар был разнорабочим и с радостью за любую копейку принимался за работу, лишь бы помочь прокормить ораву младших сестёр и братьев) и не лишил их дешёвой рабочей силы, подкинули ещё монет торговцу и, потирая потные шеи, промямлили: – А пацанёнок-то хорошо работал весь год, ай-да кружку пенного ему, вон тощий якой, ему не помешает. Зашипела густая пена и деревянная громадная кружка наполнилась хмельным напитком. Вальмар с лёгкостью поднял её одной рукой и той же походкой лоботряса направился прочь от шатра. Руди первым подбежал к другу и начал бегать вокруг, прося хоть глоточек, но длинная рука товарища тормозила его. Когда компания друзей отошла достаточно далеко от пивных бочек, тогда Вальмар остановился и сказал: – Сейчас я дам каждому по глотку. Пить будем по старшинству, только мелкая пить не будет, – он ткнул пальцем на пекарскую дочь. Все выстроились по возрасту, первым пил Вальмар, последним – Руди, не только за возраст, но и за поведение. Вольф пил предпоследним. Самое вкусное – пенку – выпили старшие. Вольфу не понравилось, пиво было горьким и неприятным, он тут же сплюнул. Руди же, смотря как его товарищи сплёвывают напиток, морщился, а когда пришла его очередь – то напоказ смаковал свой долгий глоток (если бы Вальмар не выхватил кружку, то рыжий выпил бы ещё больше). – Хорошо, – протянул он. Дети пошли смотреть фейерверки, которые решили запустить взрослые. Руди стошнило в ближайшие кусты. Над ним смеялись до самой обзорной площадки, а он всё оправдывался, что самое вкусное выпили и вообще он хотел сделать себе пенные усы. На улице уже стемнело, и толпы селян смотрели в пустое небо в ожидании огненных всполохов. Дети пробивались ближе к крышам, чтобы лучше видеть как по небу распускаются пороховые цветы. Вдруг они наткнулись на высокого старика в старом, потрёпанном изумрудном плаще. Он резко повернулся, но на лице его была только сладкая ласковая улыбка. – Спешите на праздничный фейерверк? Возьмите конфет на закусочку, – сухая рука достала жменю разнообразных конфет, каких мальчишки и не видели отродясь. Они стайкой налетели на сласти, а старик всё раздавал и раздавал сладости. Вольф не любил толкаться, поэтому он подождал, когда его друзья, набив полные карманы, не отойдут. Старик дал конфет и ему, серые старческие руки вложили яркие обёртки в мягкие детские руки и пальцы-коряги обхватили их, сжали и долго-долго трясли. – Кушай, кушай конфетки. Они полезны, – приговаривал дед. Настороженный мальчик поднял глаза, и перед ним встала картина из ольшаника. Он тихо поблагодарил и развернулся, чтобы уйти к друзьям. По телу разливался холод, он чувствовал холодные руки. Его ноги тряслись, а насыпанная горсть конфет жгла ладони как угли. Вольф отдал конфеты друзьям, сославшись на то, что ему достались самые нелюбимые. Во время взрывов фейерверка он вздрагивал и оборачивался, боясь увидеть глаза из ольшаника где-то в толпе. Домой Вольф пошёл раньше других. Он шёл быстро, очень быстро, стараясь как можно быстрее покинуть ярмарку. Мальчик чувствовал, как что-то тёмное следует за ним, оно уже давно висит над его головой и теперь ему никак не избавится от тени из ольшаника. Вольф не верит в сказки, потому что он знает – есть вещи страшнее. – Ах, Вольф, почему же ты бежишь от меня? – голос скрипучий, как старое дерево, которое валят в лесу, холодный как октябрьский ветер доносился до ушей мальчика. – Не бойся, Вольф. Я не обижу, ты мне нравишься. Я дам тебе всё, что ты захочешь. Будем играть и веселиться дни на пролёт! Мальчик прибавил ходу, он запыхался, ему было холодно. Запах ольшаника ударил в нос, его ветви словно облепили со всех сторон. Страшно, страшно, страшно. Бежать. Скорее бежать домой. Его держат за плечи, за руки, за ноги. Он бьется, кричит. Вольф вырвался и на пределе сил добежал до дома. Он закрыл дверь. Он плакал.***
Октябрь был непривычно холодным и дождливым. Листва начала раньше опадать. Городские ворота всё ещё были закрыты для большинства сельчан. Осенью в деревне стало сложнее. А родителей Вольфа ещё отягощала странная болезнь их мальчика, симптомы которой не могли распознать местные целители и единственный старенький врач, практикующий кровопускание. Вольф был страшно бледен, он плохо ел или не ел вовсе сутками. Он много плакал и бормотал что-то о лесном царе, который опять найдёт его. Ему мерещились глаза из ольшаника. Мальчик постоянно рисовал их в своём альбоме. Глаза в ветвях соседствовали с множеством сухих, сморщенных рук. По углам страниц неразборчиво вилась лента из повторяющегося «леснойцарьлеснойцарь». Отец был угрюм, а мать от отчаянья плакала вместе с ребёнком, прижимая его к себе. Родители не знали, что делать. Вольф перестал выходить на улицу с тех пор, как пару раз поздно вернулся с уроков письма при местной протестантской церкви. Их сын очень редко опаздывал, а чтобы придти под ночь с занятий – никогда. А этот горячечный бред, сжигавший ребёнка изнутри, про ольшаник, про мифического лесного царя – к чему это? Мальчик был смышленым, всегда критичным, вряд ли старая легенда могла его напугать до полусмерти. – Я отвезу его в город, – отец закурил трубку, смотря на серые улицы. – Его нужно показать специалистам и отдохнуть подальше от нашей глуши. У меня есть хорошие друзья, я бы сказал – состоятельные. Они помогут найти хорошего врача. – Дорогой, я страшно боюсь за него, – тихонько плакала мать. – А что если с ним по дороге что-то случится? Ах, я не переживу этого, не переживу! Мы должны просить помощи у старого сержанта, у священника, да хоть у той старой ведьмы Марты! Я не могу больше видеть как наш сын страдает! – Я не буду медлить. Мы поедем сегодня же! Ночью проще проехать мимо охранников на южных воротах. Я писал в город – нас ждут. Он накинул дорожный плащ и кивнул жене. Та покорно склонила голову и пошла будить Вольфа, который заснул несмотря на горячку. – Сынок, проснись, батюшка сейчас тебя отведёт к доктору. – Мне не поможет доктор. Он такое не лечит. Это всё ольшаник и Лесной царь. Они сделали мне больно, – бормотал мальчик. Резко открывается дверь и заходит отец, на ходу раскрывая ещё один большой шерстяной плащ. Он садится на край кровати и нежно гладит сына по голове: – Вольф, мальчик мой, наши хорошие друзья из города нашли доктора, который тебе поможет. Едем, – длинные отцовские руки начали кутать сына в тёплую ткань. – Всё будет хорошо, ты выздоровеешь и всё станет как раньше. Глаза ребёнка стали большими от испуга. Ехать в город, через лес, мимо ольшаника. Нет, нет, нет, отец не может быть с НИМ за одно, в лесу нет защиты. Вольф начал жаться к стене, сворачиваться в клубочек и повторял только одно: «Нет, нет, нет, только не в лес, не надо, пожалуйста, не надо». Родители переглянулись. Мать хотела было просить оставить ребёнка здесь, хотя бы до утра, но отец решительно подхватил исхудавшего сына на руки и понёс во двор, где уже покорно ждала осёдланная лошадь. Вольф упирался, слабо бился в отцовскую грудь, плакал и просил родителей не вести его в лес. Отец спешно взобрался на лошадь и, покрепче прижав к себе ребёнка, пустил лошадь как можно быстрее. Мигом пролетели деревенские улочки и началась дорога в город. Погода стояла прохладная и седой туман заволок пустой лесной путь. Вольф продолжал заклинать отца вернуться. – Отец, пожалуйста, давай вернёмся. Он здесь, он ждёт в засаде, пожалуйста, поверни назад. – Всё в порядке, тут никого нет. Смотри какой туман, никто по лесу в такую погоду не ходит. Мы скоро приедем. Ночь сгущала тени, плотные облака ещё с вечера скрыли небо. Ни луны, ни звёзд не видно, ездок полагался только на свою память и чутье верной лошади. Резкий холодный ветер бил в лицо и трепал одежду, промораживал до костей. Вольф не прекращал своих просьб вернуться. – Отец, он совсем близко, я чувствую это, пожалуйста не отдавай меня. Пожалуйста… – Всё хорошо, мой мальчик, всё хорошо, мы на полпути к городу, сейчас мы приедем к доктору. Постарайся заснуть, тогда тебя ничто не будет тревожить. Они минули широкую часть дороги и свернули на узкую, ведущую к южным воротам. Деревья плотно обступили путников, угрожающе белели их силуэты. Вольф в последний раз крикнул: – Он здесь, он здесь! Отец, пожалуйста… – и приник. Отец прижал к себе крепче сына и приговаривая, добавил ходу, едва не загоняя лошадь. Ему показалось, что мальчик устал, что он спит, что теперь они доедут до города и сыну станет лучше. Толстые и высокие оборонительные стены южных ворот слабо подсвечивались факелами, несколько человек в тёмных одеждах ждали ездока. Отец Вольфа резко остановил лошадь, лишь когда вплотную подъехал к воротам. Там его ждали давние друзья и крепкий молодой врач, которому сразу был отдан Вольф. Запыхавшись, отец слез с лошади, объясняясь с другом: – Я скакал так быстро как мог. Бедный мой мальчик, он всю дорогу бредил. На силу удалось его успокоить. Хорошо, что он заснул. Теперь ему будет легче. – Господин, – подал голос врач, который держал на руках Вольфа и прощупывал пульс, – боюсь, что Ваш сын… он мёртв. – Нет, нет. Он всего лишь заснул. Сейчас мы его разбудим и Вы сможете его осмотреть. Да, мой мальчик? – отец подошёл к врачу и коснулся лица сына. Но это была холодная маска, а не лицо лихорадящего ребёнка. – Господин, мальчик мёртв, – ещё раз повторил врач, тихо и мрачно.***
На похороны маленького Вольфа собралась вся деревня и некоторые городские знакомые семейства. Священник прочёл молитву над маленьким гробиком, который был самым лучшим творением отца покойного. Родители мальчика были серы от горя, и слёзы на их лице не высыхали уже много дней. Товарищи по играм растеряли всю детскую весёлость и задор, сейчас это были грустные маленькие взрослые. Сильнее всех скорбел Руди, который знал Вольфа дольше остальных. Он положил на крышку гроба маленькую подкову с выгравированным четырёхлистником – мальчуган хотел подарить её болеющему другу на удачу, но не успел, ведь в тот день Вольфа увезли в город. Старый сержант полиции, друг отца из города, подошёл в безрадостной чете. – Примите мои глубочайшие соболезнования, Вольф был прекрасным ребёнком, – спустя несколько минут тяжёлого молчания сказал сержант. – Он так хотел повидать мир, мой мальчик, он мог столько всего нарисовать, столько всего увидеть. Почему я не оставил его дома, как он и просил, – отец прижимал к груди альбом в толстой кожаной обложке. Горячие слёзы текли по резко постаревшему лицу и капали на грудь и руки. Крепкая рука полисмена сжала его плечо в знак поддержки. – Могу я посмотреть? – Да, да, конечно, – отец нехотя отдал детский альбом с рисунками. Старый сержант стал листать кремовые листы, испещрённые угольными рисунками. Тут были и местные виды, и портреты людей, изображения разной живности. Последние рисунки были мрачными и совсем не похожими на прежние зарисовки. Появилась угловатость, схематичность, небрежность. Много лабиринтов, деревьев, странная хижина, нарисованная со всех углов. Седые брови насупились, эти рисунки что-то напоминали сержанту. Через пару листов было нарисовано тёмное старческое лицо, злобное и пугающее: густая светлая борода сплеталась с ветвями деревьев, морщины на лице походили на узор древесной коры, голова венчалась короной из спутанных корней и листьев. – Кто это? – спросил сержант. – Вольф называл его Лесным царём. Местная легенда, он был очень впечатлительным. – Кажется, я знаю, где живёт этот Лесной царь, – угрюмо сказал сержант. Он осторожно вырвал лист из альбома. Через неделю на городской площади был вздёрнут старый лесник по прозвищу Лесной царь. Дети перестали пропадать.