Секреты лесной сторожки, или Гнездо Королька

— Посторонись!       Кямран прижался к стене, пропуская санитаров с носилками, на которых лежал скрюченной фигуркой бедно одетый мальчик лет десяти. Он задыхался. Лицо, бледно-серое, было покрыто потом. Его мать семенила рядом, держала сына за руку. Кямран успел обратить внимание на непомерно опухшую шею ребёнка.       Несмотря на ранний час, коридор был уже заполнен больными. И дети, которых привели родители, и пара взрослых — все выглядели болезненно и вяло. Они морщились, видимо от боли в горле, кто-то громко кашлял, кому-то даже дыхание давалось с трудом. Голоса санитаров, то чьё-то болезненное мычание, а чей-то непривычно громкий лающий кашель, тяжелое дыхание, распоряжения медперсонала — всё вместе создавало сплошной тревожный гвалт.       Медсёстры Уфтаде и Халиме направляли тех, чьё состояние, по их оценке, было критическим, сразу в стационар, а тех, которые могли перемещаться сами, провожали на осмотр в кабинеты врачей. Доктор Аслан, что теперь занимал должность, когда-то принадлежащую Селиму, с явными признаками усталости и бессонной ночи на лице, сдавал ночное дежурство другому врачу. Профессиональное чутьё подсказало Кямрану, что причина наплыва больных, явно, общая для них всех. Он тут же подошёл к коллегам. — Боюсь, это то, что я подумал… — Так и есть! Я тоже опасался, что случаем *дифтерита (устаревшее название «дифтерии»), что мы наблюдали на прошлой неделе, мы не ограничимся. Этого и следовало ожидать. Хорошо, что мы заблаговременно подготовились и запаслись противодифтерийной сывороткой — спасибо Мурат-бею! Только, бьюсь об заклад, что хоть мы и центральная больница и снабжаемся лучше других, её может не хватить, если болезнь будет распространяться такими темпами — у неё довольно короткий инкубационный период. Да ещё наверняка, придётся делиться с другими городами. Я слышал, что в Бурсе тоже зарегистрированы случаи.       Разговаривать было некогда, ибо было понятно, что в городе, и скорее всего, уже и за его пределами, произошла вспышка *дифтерита — смертельной болезни, способной унести человеческие, и чаще всего, детские жизни. Не впервые заползает она в восточные города. Особенно сейчас, в летнюю жару ей это проще сделать. Поэтому задачей медиков было — не только помочь заболевшим, успеть спасти их, но и не дать заразе перекинуться на другие поселения. Слишком свежи были воспоминания о недавно пережитой чуме, которая чуть было не стоила жизни Сейфеттин бею, да и самому Кямрану. Allah korusun! (Упаси Аллах! — тур.)       Кямран решительным шагом вошёл в свой кабинет, тщательно вымыл руки, надел халат и без промедления начал принимать больных, которых направляла к нему медсестра. У всех обнаруживались одни и те же симптомы — отёк горла, боль при глотании и характерный серый налёт на миндалинах, будто всю носоглотку и гортань затянуло плотной плёнкой, практически неотделяемой от тканей, страшное начинается, когда они постепенно отмирают. И всё это на фоне температуры и тошноты. Он лично шприцом вводил спасительную сыворотку каждому, а затем помощница провожала людей в больничную палату на дальнейшее лечение, которое по большей части заключалось в снятии жара и полоскании горла, а также надежде на действие противодифтерийной сыворотки — большого достижения науки. Отпускать домой никого было нельзя, дабы не дать очагу болезни разгореться сильнее, как уже случалось в прежние годы. Памятуя о том, что вирус передаётся по воздуху, он закрыл лицо марлевой повязкой — так, что остались видны одни его чёрные глаза. Впрочем, так поступил и остальной больничный персонал. В аккурат после позапрошлогодней эпидемии чумы с подачи доктора Лазара эта практика была перенята у французских врачей и стала обязательной и в стамбульских больницах.       Весь день Кямрана слился в сплошную череду больных — схожая картина болезни у каждого, и всем до единого он был обязан помочь. Отдельным испытанием для Кямрана стало — сделать трахеотомию ребёнку, который вот-вот мог скончаться от удушья. Ошибёшься на миллиметр и случится непоправимое! Руки помнили эту процедуру со времен учёбы, но практики-то не хватало! Позвал доктора Араса, чтоб подстраховал и помог, да и просто для уверенности. Всё-таки не каждый день приходится разрезать и дырявить скальпелем чью-то шею и вставлять трубку в трахею! Тем более, у детей всё такое маленькое и хрупкое. Действовать надо было быстро и чётко. Мать мальчика в отчаянии рыдала и умоляла Аллаха и всех вокруг спасти сына. Отец, с виду типичный ремесленник, старался держаться и успокаивал её: — Да не голоси ты так! Для чего-то ж Аллах подарил нам сына, значит убережёт его! Доктора, поди знают, что делают! Услышав эти слова, Кямран чуть не выронил скальпель — это что ж получается, он сейчас в роли Всевышнего?! Если так, то пусть же Аллах всемогущий направит его руку и не даст ей дрогнуть! — Bismillahirrahmanirrahim («Во имя Аллаха, милостивого и справедливого» — тур.) — он нащупал нужное место на шее, рассёк кожу, затем выверенным движением разрезал хрящи, добрался до трахеи и осторожно, дабы не повредить кольца и не задеть заднюю стенку, сделал аккуратный разрез. Доктор Арас уже держал наготове расширитель и трубку. Внезапно мальчик перестал дышать совсем. Но уже через несколько секунд закашлялся, как и должно было быть по правилам — значит, поступил воздух. Уже пол-дела сделано! Но облегчённо вздохнуть Кямран смог только после того, как они зафиксировали небольшую трубку в горле маленького пациента и зашили разрез. Çok şukür! (Слава Аллаху! — тур.)       Забегая вперед скажем, что за несколько дней последующих дней он набил руку, проведя ещё не одну такую операцию.       В тот день Кямран успел пару раз попить сладкий чай, который принесла Уфтаде (спасибо ей), что-то съел на обед — даже и не запомнил, что именно. После обеда периодически проверял больных в палате. Особенно беспокоило состояние одной девочки. Кямран не подавал виду — шутил, улыбался, старался каждого подбодрить, хотя осознавал, что жизнь некоторых находится на грани. Принял сколько-то пациентов и с другими проблемами. Домой вернулся к ночи и сразу грохнулся спать — от стресса и усталости совсем не хотелось ужинать. Не стоило контактировать с домашними, хоть в больнице и попросил медсестру сделать ему инъекцию сыворотки на всякий случай. И вообще, лучше пока пореже появляться дома — хоть это считается детской болезнью, не дай Аллах, чего случится!       Назавтра ему предстояло прожить такой же трудный, похожий на предыдущий, разве что более предсказуемый день. Перед выездом на работу он написал короткое письмо в Текирдаг — чтоб не ждали его в эти выходные. Для кого выходные, а для Кямрана это были самые что ни на есть рабочие дни! Чтоб справиться с наплывом тяжелобольных, было решено увеличить число дежурных врачей — три врача на ночь оставались в больнице, так что дома получалось спать не каждый день. Под конец недели Кямран так вымотался, что перестал различать дни недели и время суток. Все это очень напоминало те времена, когда они с Селимом боролись с чумой, увы, не всегда успешно. И в этот раз не обошлось без трагедий. В среду, несмотря на все его старания, не справилась с болезнью и умерла та самая девочка. Её звали Мелек. Она была почти одного возраста с Мунисе. Не смогли спасти одного подростка и женщину. Видимо, болезнь зашла так далеко, что лекарство уже оказалось бессильно. Таким образом, вмешавшаяся в жизнь города инфекция оттеснила все планы.       Кямрану даже фантазировать о Фериде было совестно, будто он совершает предательство по отношению к своим пациентам, думая не о том, что ещё сделать для их выздоровления, а о собственных удовольствиях. Все мысли о Фериде и Мунисе сводились к беспокойству о них — двух дорогих ему людях. Только бы с ними ничего не случилось, и чтоб Аллах уберёг их от несчастья! По идее, не должно бы — ведь они не ходят в бедные районы или на базар, где наиболее велик риск заразиться. Надо было предупредить, чтоб без надобности вообще никуда не выходили, а проводили больше времени дома, раз такое кругом творится. Главврач сказал, что и в Бурсе, и в Измире много случаев заражения. Лишь бы не пришлось ехать в провинцию и помогать местным врачам там! Сколько же это ещё продлится? Кто знает?       Вот и эта неделя пролетела. Несколько дней назад наш доктор был уверен, что субботним утром будет мчаться по волнам Мраморного моря к пристани Текирдага. Представлял, как купит самый красивый букет у цветочника, с колотящимся от волнения сердцем взлетит по ступенькам крыльца и увидит любимую… Глядя в родные глаза, протянет цветы и крепко обнимет её. Надеялся, что повезёт, и им посчастливится поцеловаться прямо на пороге — если остальные родственники не вывалят встречать его всей толпой, а деликатно догадаются, что этого делать совсем не обязательно. Как бы то ни было, но едва они с Фериде уединятся (надо же ему отдохнуть с дороги), он бы воплотил все свои неуёмные фантазии, что не давали ему спокойно уснуть ночами. А главное, пора бы и осмотреть её — как-никак, он несёт и врачебную ответственность за свою беременную жену. Ох, непросто быть и мужем, и лечащим врачом одновременно. Не всякому выпадает в жизни такое испытание! Как раз, совмещение этих двух ипостасей немало будоражило его воображение. Он уже подумывал, где в гостевой спальне тётушкиного дома удобнее всего было бы расположиться для этого занятия и что бы такое привнести, чтобы оно больше напоминало игру, нежели врачебный осмотр, а то Фериде, как всегда, застесняется. Интересно, за две недели, что он не видел Фериде, она хоть немножко поправилась, округлилась? Пожалуй, рановато пока… Вот здорово будет, когда её грудь увеличится! Стоило ему в редкие минуты уединения в своём кабинете углубиться в подобные думы, у него непременно привставал (хорошо, что в халате незаметно!) А в целом, Кямрану было не до фривольных мыслей. Ну или почти не до них… Позавчера поздно вечером дома всё ж с устатку накатил ракы и перед тем, как уснуть, помог себе расслабиться. Полегчало.       Что же делать? Махнуть на всё рукой и съездить повидаться? Или всё-таки остаться? Прошли всего-то считанные дни с начала вспышки заболевания, а работы в больнице как прибавилось! Возможно, он мог бы отпроситься на пару дней — неужели б без него не справились? В конце концов, у него там беременная жена, с которой они, считай, полмесяца не виделись! Главврач разрешил бы. Но, с другой стороны, отлучаться со своего поста в такое время, когда от его знаний и умений зависят многие жизни, причём, детские, было бы непростительным предательством по отношению к своим коллегам, своей клятве, что дал, получив диплом врача, а больше всего — ко всем своим страждущим пациентам. Разве сможет он наслаждаться близостью с женой, зная, что где-то в Стамбуле находится совсем иной мир, в котором доктора пытаются остановить нешуточную болезнь, невзирая на усталость и личный комфорт, облегчают страдания больных, подчас, как ни высокопарно это звучит, вырывают их из лап смерти? Ни один из коллег — от санитара до главврача даже не заикнулся об отдыхе. Фериде поймёт. Поймёт, как никто другой! Скорее всего, она уже узнала обо всём и из газет. Чалыкушу, столь чувствительная и сострадательная, особенно к невзгодам детей, скорее всего, и сама настояла бы на том, чтобы муж остался там, где он теперь нужнее. Он сейчас же ей напишет, почему и на этот раз не состоится их встреча. Напишет, чтобы не беспокоилась о нём, ведь ей сейчас вредно волноваться. С ним всё будет в порядке. Он приедет! Вот только расправится с этой напастью и тут же со скоростью ветра помчится к той, кому навеки принадлежит его сердце. Вот уж тогда… Держись, овечка!