Две и четверо

Когда Rammstein куда-то выдвигались — самолётом на гастроли в другую страну, автобусом на концерт в другой город, автомобилем отдохнуть на природу — Паула всегда садилась у окошка. Рядом с ней частенько приземлялся Тилль — сам тихий, немногословный, он любил слушать неумолчную трескотню Кнопки, она отвлекала его от мрачных, депрессивных мыслей, поднимала настроение, заглушала голоса демонов в голове Тилля, когда он не хотел их слушать. Или Флаке, когда ему хотелось погрузиться в ностальгию по временам ГДР и Feeling B. Сама Паула предпочитала жить днём сегодняшним, но отказать Лоренцу в невинном удовольствии вспомнить день вчерашний не могла. Или непрошибаемый Оливер, которого ландерсовская болтовня не раздражала и который умел дремать с приоткрытыми глазами, изредка вставляя сонное "угу" в нужных местах. Или Рике, когда на неё находил стих обсудить чисто женские темы либо отчихвостить Кнопку за мнимые или реальные косяки на репетиции/концерте. Шнайдер рядом с Паулой не садился никогда. Официально озвученная им причина - он тоже любит сидеть у окна. Но вот на самом деле... Конечно, они давно закрыли ту болезненную для драммера тему. Конечно, они не были врагами. Друзьями, впрочем, тоже — приятели-коллеги, не более того. Конечно, они нормально контачили в компании, неважно — репетиция это, концерт или посиделки в баре. Вот только общения наедине Дум избегал всеми силами: чувство неловкости и постоянное ожидание удара в самое незащищённое место почти исчезало в присутствии других членов группы, но становилось огромным, пульсирующим и очень болезненным, стоило им с Паулой остаться с глазу на глаз. В последнее время она честно старалась стебать друзей не слишком жёстко, но где гарантия, что мелкая не вспомнит филинговские времена, когда юный Шнайдер был её любимым мальчиком для словесного битья и не решит снова превратить его в метафорическую подушечку для метафорических шпилек? В тот день ему не повезло. Задержался возле трейлера, пытаясь побороть приступ тошноты, и вскочил в салон последним, когда водитель уже завёл двигатель. Дверь с характерным шипением захлопнулась за спиной Шнайдера, он огляделся и понял, что попал. Всю прошлую ночь Шнайдер остервенело бухал и, похоже, Флаке делал то же самое — сейчас клавишник уже вовсю дрых, прикорнув на плече Оливера и источая перегарные миазмы. Тиллю в этот раз компанию составила Рике. Она в красках живописала здоровяку выходки маленьких Киры и Мерлина, а тот в свою очередь вспоминал номера, которые откалывала Неле, будучи в их возрасте. Свободное место было только одно. Рядом с Ландерс. Отлично, Дум. Вот тебе хренового дня глоток. Получи и распишись, блин. Просить кого-нибудь из ребят поменяться с ним местами не имело смысла. Настроение (как впрочем и самочувствие после ночных погуделок) всё равно ниже плинтуса, так что без разницы, чей подъёб опустит его ещё сильнее — от ребят на тему "ай-ай-ай, малыф Фнай хоцет к окофку" или от Ландерс абсолютно по любому поводу. Ладно. Нужно сделать вид, будто сразу заснул, тогда, может быть, обойдётся. Но стоило ударнику опустить зад в кресло, как гитаристка подала голос. — Фух, Шнай, ну и выхлоп! Даже не знаю — сочувствовать тебе или завидовать. Это ты с Кристианом так накидался? — Не, я один...— ляпнул Шнайдер и почувствовал, как его внутренности завязались узлом. Проболтался! Ну всё, теперь эта любопытная от него точно не отстанет. — Один?! Ты ж терпеть не можешь одиночное бухалово! Давай, колись, дружочек, по какому поводу решил переквалифицироваться из алкаша-любителя в алкаша-профессионала? Беда на личном фронте, м? Ну вот что за гадская чуйка у неё?! С первого раза в яблочко! Так, главное сейчас — не поддаваться ни на какие провокации, сидеть молча и постараться сохранять невозмутимое лицо. Нельзя, нельзя дать Ландерс такой шикарный повод для подколок! — Подожди, — заёрзала та. — Угадала что ли? Да ладно! У вас же всё так сюсипусечно, я аж зав... чуть не блевала от этих ваших бесконечных розовых соплей! Что за нелады в раю? Шнайдер громко засопел. Симпатичный, обаятельный, да ещё ударник рок-группы — девчонки вешались на Дума пачками и он вовсю этим пользовался. Впрочем, он скорее был Казановой, чем Дон Жуаном и ко всем своим девушкам питал искренние нежные чувства. Другое дело, что чувства эти быстро остывали, Шнайдеру становилось скучно и он устремлялся на поиски очередной любви всей своей жизни. Эффектная зеленоглазая брюнетка Хельга задержалась в жизни Дума почти на два года. Отношения были поистине безоблачными, они никогда не ругались, всё делали вместе, понимали друг друга с полуслова. Когда Хельга переехала к Шнаю, ему уже на следующий день казалось, будто они живут вместе много лет — так легко и непринуждённо девушка вписалась в его холостяцкий быт. Шнайдер буквально летал на крыльях любви; он всей душой поверил, что Хельга — та самая единственная, его половинка, его "долго и счастливо". Даже начал всерьёз поглядывать на кольца в ювелирных магазинах... — Поругались? — продолжала допытываться Паула. Шнайдер опустил голову и уставился на нервно сцепленные в замок пальцы. Эх, да какая уже разница, по любому скоро все всё узнают. — Хельга меня бросила, — тихо выдавил ударник. Узел, в который ранее скрутились его внутренности, казалось, подступил к самому горлу и почему-то к глазам. Он зажмурился, ожидая потока подъёбок со стороны согруппницы. Уголки его губ начали подёргиваться, длинный нос страдальчески сморщился. — Ох, Шнайдер... — на плечо парня легла маленькая ладонь.— Представляю, как тебе сейчас хреново. Это было настолько неожиданно, что Дум решил, будто ему померещилось или он стал жертвой какого-то особенно извращённого стёба. Парень повернулся к соседке и уставился на неё в упор, однако лицо Паулы было серьёзным и участливым, а в широко раскрытых глазах отчётливо читалось сострадание. — Не думала, что у вас вот так всё закончится. Должно быть, от удивления Шнайдер малость выпал из реальности, иначе как объяснить тот факт, что он неловко склонился в сторону Ландерс, уткнулся лбом в её узкое плечо и сбивчиво зашептал: — Не понимаю... Всё ведь хорошо было... Ну, я так думал... А вчера прихожу с репетиции — ни Хельги, ни её вещей... Только записка на столе... Что она так больше не может, меня никогда дома нет и всё такое... Почему?! Почему она вот так сбежала, даже не поговорила со мной? Это ж хуже всего, когда вот так... Паула молча протиснула одну руку между спинкой кресла и шеей парня и начала легонько поглаживать его непослушные кудри, а вторую руку положила на по-прежнему сцепленные пальцы драммера. — Что это у вас тут за интим-момент образовался, а? — громом с ясного неба обрушился на Шнайдера и Паулу голос Круспе. Риш возвышалась над ними, небрежно покручивая холёными пальцами незажжённую сигарету — явно собралась в туалет, покурить. Дум напрягся ещё сильнее, но Паулу смутить было трудно. — А то не видишь? Человек после ночного алкогольного заплыва, так хочет спатки, что его даже мои кости в качестве подушки устроили. — Вместе с Флаке, что ли, бухали? — продолжила расспрашивать Рике, но было видно, что она потеряла интерес к разговору и мыслями уже на перекуре. — Да фиг его знает. Проспятся — сама спросишь. — Умгу... — и Рике наконец скрылась за заветной дверью. Выждав с минуту, Паула легонько поскребла ногтем ухо Шная. — Эй, дружочек, хочешь сесть к окошку? И тут Дума накрыло. Он как-то весь расслабился, обмяк в кресле. На нос скатилась слезинка, затем ещё одна. И ещё, и ещё. Слёзы потекли непрерывным потоком, Шнайдер давился ими, пытался сдержать, остановить, но становилось только хуже. Он закусил кулак, чтобы потише всхлипывать и позорно ревел, заливая слезами ландерсовскую футболку. Паула, не сказав ни слова, обхватила его голову обеими руками и крепче прижала к себе. Флаке продолжал как ни в чём не бывало дрыхнуть, Олли тоже уже спал, улёгшись щекой на его макушку. Тилль на переднем сидении деликатно прикинулся слепо-глухо-немым. Когда туалетная дверь хлопнула и Рике прошла на своё место, обдав всех запахом дорогого табака, Дум уже успокоился. Судорожно вздыхая, он высвободился из захвата Паулы и руками попытался ликвидировать последствия слезоразлива. Ландерс выудила из кармана джинсов не очень свежий, но чистый платок, подала Шнайдеру. Тот благодарно утёрся, высморкался и протянул платок обратно. Кнопка фыркнула. — Оставь себе. Я тебя, конечно, люблю, но не настолько, чтобы коллекционировать твои козявки. — А, продержалась без подколов, сколько смогла? — Уел! — развеселилась Паула. — Продолжай в том же духе и глядишь, лет через двадцать сможешь претендовать на моё гордое звание шута горохового. Настала очередь Дума фыркать. — Двадцать? Лет девятнадцать максимум! Так что ходи — оглядывайся, — Шнайдер сделал из пальцев "козу" и махнул ею сперва на свои глаза, а затем на Паулу. И оба затряслись от беззвучного смеха.

***

Когда Rammstein куда-то выдвигаются — самолётом на гастроли в другую страну, автобусом на концерт в другой город, автомобилем отдохнуть на природу — Паула всегда садится у окошка. В соседнее кресло приземляется Тилль — он любит слушать неумолчную трескотню Кнопки. Или Флаке, когда ему охота погрузиться в ностальгию по временам ГДР и Feeling В. Или непрошибаемый Оливер, которому ландерсовская болтовня не мешает дремать. Или Рике, когда ей приспичивает потрепаться на чисто женские темы. Но чаще всего рядом с Паулой садится Шнайдер.