With you, my friend

Арена затихает. На выдохе он замирает, кажется забыв про все на свете, разглядывая что-то далекое и притягательное там, на самых дальних трибунах. Кацуки непривычно долго затягивает паузу, пропуская не первый такт песни, в то время как обезумевший гитарист сбоку перетягивает все внимание на себя, виртуозно озвучивая всю свою сольную программу, сочиненную года три назад на коленке. Пускай не звучащую, как того требуют правила, в некоторых местах, зато душевную и точно отражающую его внутреннее состояние уши. Состояние всех заблудших душ. Кацуки все еще всматривается вдаль, будто свет от прожекторов не слепит его, а, наоборот, освещает тот самый путь. Им было по семнадцать, когда у парня по имени Сэро появилась гитара. В семнадцать они познакомились с Каминари, их завсегдатым басистом, хоть и лажающим в самых важных местах. В Каминари был тот запал, та самая стойкость духа и качества лидера, которых не хватало Кацуки. В те дни, Кацуки нехотя принялся играть на барабанах, именно в то время он осознал, что такое «друзья» и почему они могут заменить дом. Никто из их троицы не умел петь. Да и казалось это лишним — это была не группа, а лекарство от всех проблем: ссор с родителями; косых взглядов одноклассников, просто из-за того, что они «не такие»; неловких первых поцелуев и разбитых сердец. В один из таких дней Каминари привел в их пристанище побитую и заплаканную девочку. Джиро быстро влилась их коллектив, разбавляя их проблемы своей музыкой. Она была сказочно талантлива и, по-своему, привлекала людей, но все без исключения находили себя в ее песнях, в музыке, которой она посвятила всю свою жизнь. В девятнадцать их группа уже имела статус и могла выступать в более менее известных пабах любимого города. В девятнадцать они достигли пика популярности просто из-за того, что у каждого душа была вскрыта и выброшена гнить в худшей канаве. Ты талантлив, пока у тебя ничего нет. И чем больше ты теряешь, тем ценнее становишься. Каждый переживал этот период по-своему. Джиро начала сбегать из школы-интерната для девочек каждую ночь, вопя во все горло душераздирающие песни под очередной стакан текилы. Она все еще хотела быть нормальной, иметь лучшую подругу и сплетничать с ней о любви. Но выходило лишь давиться собственными чувствами и слезами, выслушивая про очередного хахаля, который, межу прочим, приглянулся ее подруге, а ночью выплевывать желчь в унитаз, под горькие слезы безответной любви. Сэро потерял любовь всей своей жизни в восемнадцать. Он начал играть на гитаре, следить за собой и чаще улыбаться только из-за нее. Он был самым счастливым человеком в их группе, если бы не постоянные ссоры с родителями. Девушка Сэро была той еще стервой, не остававшейся ни с одним больше, чем на месяц. Они дотянули до десяти прекрасных месяцев, наполненных романтикой, страстью, настоящей любовью, изменами, ссорами из-за ее статуса, драками и битой посудой. Она покончила с собой в год их годовщины, оставив после себя лишь послание его родителям: «Надеюсь теперь, вы будете счастливы за вашего сына. Он остался без любимой, без смысла жизни и без души, но впредь не испортит ваше положение в обществе. Я убила себя только из-за огромной любви, принадлежащей только ему. До конца наших дней, любимый…» Каминари не мог делать и этого. Он честно пытался заводить отношения, не обращая внимания на пол партнера, старался вкладывать столько же, сколько ему отдавали, но все было тщетно. К девятнадцати он понял, что навсегда останется один, не имея ни семьи, ни радости жизни. Он был пуст и эта пустота душила его жгучими кнутами, такими же как и слезы Бакуго. Кацуки никогда не вписывался в общество, и уж тем более в его рамки. Он презирал всех, грубил, несчадно бил тех, кто просто случайно встречался с ним взглядом. В пятнадцать, когда он чуть не убил своего одноклассника в порыве ярости, его пришлось положить в психушку. Он проходил долгое лечение, сопровождающееся нудными разговорами с психиатрами и кучей антидепрессантов, но далеко не это помогло ему встать на ноги. Кацуки встретил парня, своего одногодку, заставившего его по-другому посмотреть на мир. Этот пацан был зависим от боли. Он радовался только тогда, когда его били, унижали или просто не давали спать, есть и пить. Бакуго бил его до багровых синяков, расходившихся по всему телу, резал спину и бедра, чтобы никто не заподозрил, кричал в его адрес ужасное множество оскорбительных слов и в какой-то момент, просто устал. Он так и не узнал его имени, но больше не мог, не хотел, делать больно человеку, так предано смотрящему на него. Неконтролируемая агрессия сменилась неприятным почесыванием кулаков и видом счастливого, практически мертвого мальчика в глазах. Бакуго больше не мог злиться, бить или угрожать как прежде, просто потому, что в его мозгу засел столь теплый образ бедного парня. Когда Кацуки начал играть на барабанах в качестве терапии, он уже во всю ходил в нормальную школу и даже завел друга. В момент, когда их группа начала делиться между собой личным, говоря о любви и ненависти, в голове Кацуки все еще вертелась та больница и недолгие два месяца, за которые он был безмерно благодарен тому пацану. В девятнадцать Кацуки начал сочинять. Он снова захотел встретиться со своим спасителем. Четыре года пролетели для него как четыре недели, нудные и однообразные. За эти четыре года Бакуго так и не встретил хоть какую-то симпатичную девушку или парня. Им интересовались многие, но Бакуго уже знал, что у его судьбы должны быть волосы до плеч, краснеющая от слез радужка глаз и такая добрая и притягательная натура, покрытая бесчисленным множеством шрамов. Через четыре года этого парня уже не оказалось на месте их встрече, а врачи давно забыли об очередном ненормальном пациенте. Кацуки начал сочинять, чтобы найти его. Он плакал ночами от безысходности и боялся, что парня могло уже и не стать, но неуклонно сочинял песни про открытые раны и бездушные, неживые глаза, в которые когда-то влюбился. Им по двадцать два, в жизни у каждого нет надежды на будущее, но у них есть «семья» из четырех человек, хватающихся друг за друга, как за последний шанс на жизнь. Они собирают целые стадионы, считаются самой популярной группой их поколения, но каждый их них умер еще в ту прекрасную, юношескую пору признаний и первых влюбленностей. Бакуго приходит в себя, вдыхает полной грудью и прежде чем начать петь, произносит речь, смотря все туда же вдаль: — Эту песню я написал для мальчика из моего детства, который помог мне двигаться дальше, чтобы он смог найти верный путь к новой жизни и ко мне. Надеюсь, ты жив и здоров, моя неразделенная любовь. Бакуго начал петь, подхватывая ритмы гитары, закрыв глаза и представляя их первую встречу. " Ты заслонил собой отравленный мир и предстал невинным цветком в моих глазах, Я бил тебя несчадно, но знал, что нет и страха, лишь кровь на руках. В плену своих чувств, я больше не смог калечить тебя, Но как мне скажи сделать счастливым того, кто губит себя?» — «16.10» — песня о нашей первой встрече, о первой любви и несбывшихся мечтах.