***
Сверху приятно потянуло теплом. Борис откинул ржавый люк, положил замок и ключи в карман, подтянул за собой рюкзак. В такие моменты Легасов жалел, что не может снимать на камеру всё подряд — каждый мегабайт и процент заряда на вес золота. Но падающие лучи, пронизанные тенью железок старой лестницы, и протянутая сверху рука создавали эдакий библейский сюжет. Первые перекладины давно превратились в ржавую труху, как в прочем многое другое в этом здании. Разгулявшаяся без человека природа забралась даже сюда, под крышу многоэтажки, — вот между отошедшим плинтусом и стеной живёт зелёный кустик. Во время дождя капли ползут к раме люка, просачиваясь через трещины, по стенам, следя грязными потёками. Пока Легасов заталкивал ношу наверх, успел весь обмазаться этой пылью со стен. Вновь протянутая рука на этот раз предназначалась уже для него. Валерий снова отметил уже подсохшее пятнышко крови на рукаве. Мужчина же без труда подтянул парня наверх, но не отпустил руки. Неожиданно для себя крепко обнял Легасова, зарывшись носом в его волосы. На спину аккуратно опустились тёплые ладони. Оба закрыли глаза, вздохнули. — Ты чего? — слегка удивлённо прошептал парень. — Да так. Просто, — ещё тише ответил Борис. Стало так спокойно. Теплом ветер трепал волосы и расстёгнутые куртки, под новым порывом внизу зашумели кроны. Легасов не совсем понимал, чьё сердце сейчас так колотится сквозь ткань одежды, что в целом было не важно. Парень обомлел и расслабил руки. Борис чуть отстранил его — за слегка перекосившимися очками блестели и щурились яркие глаза, подсвеченные сбоку солнцем. И очень, очень довольная улыбка превратила губы в тонкую полоску. — Всё ещё просто? — ехидно спросил Валерий и поднял бровь. Щербина сощурился и облизнул губы: — Всегда ищи простоту, Легасов. Сложности сами найдутся. Энергично развернувшись, Борис подхватил свою сумку и зашагал к западному краю крыши. Всё ещё обескураженный, парень усмехнулся, закинул рюкзак за спину и стал догонять.***
Дикая лошадь трусливо ступила на бетон. Хруст снизу — уши нервно дёрнулись. Животное развернулось и побежало от опасности к спасительным деревьям. Последняя арматура всё ещё сцепляла две бетонные плиты. Вдалеке из марева замаячила крыша автомобиля.***
— Всё достаточно просто, смотри ещё раз, — лекция Легасова вновь повторилась, Борис с той же неохотой вертел в руках пульт от дрона. — Это сюда, это — вверх, эти — в стороны, камеру я сам поправлю с приложения. Это же весело, ну! — Сейчас я твоё веселье за сотню баксов отправлю в лес. И не побегу за ним. Дрон отчаянно завизжал и рванул вниз, почти задев верхушку дерева. Парень влепил себе ладонью в лоб и мысленно прожёг дырку в Борисе: — Мы имеем дело с катастрофой, которой этот мир еще не видел. — Сам ты катастрофа, отстань, — сдался Щербина и вернул пульт управления. — Ой, ну вот не кисни только, давай лучше фотоаппарат, одну кнопку я нажать сумею. Погода подходила идеально: красивые мазки облаков, растянутые белыми реками на юге, дома и растительность залиты канареечно-жёлтым, лёгкий ветер для живости картинки носит листья и пыль. Вдалеке по стальной конструкции нового саркофага, конфайнмента, над АЭС бегут солнечные блики, лениво сползают вниз, к лесу, плотно облюбовавшему всю зону отчуждения. — Знаешь, Борь, так вот посмотреть и не страшно. Совсем не думаешь, что там, под парой листов бетона и металла, притаилась самая настоящая Смерть. Всепобеждающая, безразличная и беспощадная, только и ждёт, чтобы снова начать выжигать всё живое. Ты знаешь, мы стоим сейчас тут, развлекаемся, а там люди до сих пор работают, — Легасов вздохнул, наблюдая за дроном. — Стронций, цезий, плутоний, америций… Эдакая бомба медленного действия: жопа экологии, рост раковых заболеваний, я уже молчу про угрозу терроризма. Ещё двадцать четыре тысячи лет понадобятся, чтобы радиация полностью исчезла. — Двадцать четыре тысячи, — Борис задумчиво пошарил в кармане, вытянул сигарету, сунул пустую пачку обратно. — Время. Хех, одной рукой даёт, другой забирает. Много чего. Под недовольный крик ласточки дрон плавно двигался по дуге. Щербина сделал ещё один снимок, встал справа от студента. Внимательно взглянув в лицо Бориса, Валерий вновь отметил эти морщинки между бровей и в уголках глаз. Вылетел первый клубочек дыма. — Не помню, кто сказал. Прошлое, настоящее и будущее в реальности как бы одно и то же: для человека все они — сейчас. Снова немного помолчали. Где-то внизу залаяла собака. «Астат ещё внизу?» — спросил парень, отрешенно глядя в небо. Борис не ответил. Очередной клубочек дыма. — Валер. — М? — Знаешь, почему я не люблю философию? — Ты? Не любишь философию? Никогда бы не подумал! Мы довольно долго философствовали, прошу заметить, очень успешно. На востоке появилась фиолетовая дымка — сомнения развеяли наручные часы. Вечереет. Так быстро. — Я завидую этим двадцати четырём тысячам лет, — с кислым лицом признался парень. Под его прыткими пальцами дрон послушно шёл на посадку. — А я нет. Я счастлив, — от тембра Бориса Легасов зажмурился. — Часов не наблюдаю. Совпадение, что дрон успел приземлиться, или Борис просто подождал этого, чтобы избежать возмущений? Он не коснулся его ничем, кроме губ. Во рту Валерия загорчило — мятный дым скользнул внутрь под нажимом сухой и слегка потрескавшейся кожи. Парень послушно вдохнул его, выпустив через нос. С момента их встречи они оба вообще не брились — подбородок и часть шеи Бориса покрывала частая каштановая щетина. Ещё чуть-чуть, и ее тяжело будет не назвать бородой. Легасов же лишь слегка загрубел. Ощерился, как выразился как-то сталкер. Дыхание Бориса стало неровным, горячим. Кажется, кое-кто действительно решил больше не терять времени. Довольно грубо обхватив лицо Легасова, прикусывая губы до боли, мужчина толкнул его от края крыши. Под ногами возник рюкзак — никто его не заметил. Повалились на вещи. Щербина ухватил парня под локти, спиной приняв удар, пусть и смягченный. Парень с довольным лицом уселся на бедра сталкера, поставил локти на грудь. Снова эти сползающие очки — дотянувшись, Борис аккуратно снял их и сунул в боковой карман рюкзака. Уставились друг на друга: в глазах — умиротворение, на лицах — широкие улыбки. «Слушай…» — начал было парень, но Щербина резко оборвал его. Просто заткнул рукой рот. Под телами зашуршали вещи, и вот уже сталкер с надменной улыбкой наседает над студентом. Под пальцами стало жарко и влажно. Сквозь тяжёлое дыхание Легасов тихонько заскулил, когда подушечки пальцев Бориса прошлись по языку, упёрлись в его основание. Горячо и глубоко. Воздух ускользал вместе с остатками приличных мыслей, а на лбу выступил пот.\ Снова стон сквозь зубы. Одну руку Борис зажал в своей, вторую примял коленом к бедру. Даже через плотную ткань джинсов напряжённый член парня отчётливо пульсировал, упираясь в пах Щербины. У Бориса загудела голова, перед глазами поплыли белые, словно пыль, точки. С кончика пряди взмокших волос на скулу Валерия упала капля. — Я хочу жарко оттрахать тебя, но не буквально же, — шепнул сталкер и ослабил давление, вынув мокрые и скользкие пальцы — за ними тянулась тонкая серебряная ниточка слюны. На потрескавшийся пыльный гудрон полетела кофта. Под слегка загоревшей кожей замерли в напряжении мышцы, на правой руке закончившись лёгкой судорогой. Борис заметил удивление Легасова, знал, на что он смотрит: несколько уродливо сросшихся длинных шрамов, две отметины от пулевых ранений. Обе на правом боку, оба раза мимо важных внутренних органов. Что-то во взгляде Легасова в мгновение вывело Бориса из себя. Жалость? Парень так проникся тяжёлой долей бывшего солдафона, что решил поплакать на дорожку? Зачем весь этот фарс? Бред! В секунду ухмылка Щербины превратилась в тонкую, острую линию. И Легасов порезался. Осекся, обжёгся и не смог бы правильно объяснить охватившее его чувство, боясь вконец испортить момент. Солнце хоть и наклонилось к горизонту, всё ещё жгло своими лучами кожу, но не было причиной жара, разъедающего тело изнутри. Нет ничего хуже этой мерзкой сострадательной жалости. Борис, подцепив парня за ремень штанов, рывком перевернул его. Боль снова обожгла плечо — тогда на реке его действительно застала судорога, и после боль возвращалась всё чаще. Под опустившимся коленом Валерия, в сумке, раздался крошащийся хруст. Но парень смолчал, проглотив такое бесцеремонное отношение. Облокотившись, ему удалось подцепить край кофты — нужно было сбросить температуру, иначе сплавится мозг. Без слов Борис перехватил его и сам грубо сдернул одежду, его просто колотило от этой реакции Легасова. Решив прервать дальнейшие прелюдии, мужчина подхватил парня под солнечное сплетение, навалился сзади, тесно прижавшись бёдрами. Студент всё ещё опирался на одну руку и предплечье, стараясь сместить их с шершавого покрытия кровли на сброшенную куртку. Борис хмыкнул и прихватил одной рукой оба предплечья Валерия за спиной, стянул их своим ремнём, парень впервые за долгое время коротко вздрогнул, упал щекой на кровлю, попытался взглянуть на мужчину через плечо. — Ты дрожал. Каждый блядский раз, когда я к тебе прикасался, даже когда я просто смотрел на тебя, когда просто находился рядом, — больше терпеть было невыносимо, гнев и мучительное желание, едва не рвавшее ширинку, били в голову поочередно. — И лучше ты будешь бояться меня, чем оплакивать моё тело и здоровье. Жалость — самое худшее чувство, что ты мог предложить мне. Как и всегда, самым ужасным и восхитительным хриплым рыком на свете, пригрозил Щербина. Раздался звук падающей пряжки. Она ударилась о ботинок, когда Борис приспустил штаны и бельё. Он ещё сильнее навалился сверху, подмяв под себя Легасова, подбородком прошёлся от плеча к позвоночнику. От удара по ягодице парень выгнулся и прикусил себе язык. Он был несильным, но чувствительным, до ужаса обидным… и таким опаляюще пленительным. По низу живота и внутренней стороне бёдер пробежали мурашки, через зубы вырвался короткий вздох. Боковым зрением парень заметил движение тени — через секунду Щербина снова прижался к нему всем телом, на этот раз буквально взяв всё в свои руки. Мокрая головка тронула мошонку Легасова, протиснулась через сведённые ляжки под пульсирующий член. Грубая кожа ладони доставила небольшой дискомфорт, но как только оба члена немедленно толкнулись в один кулак, на крыше вновь рассвирепел пожар. Щека Бориса несколько раз оцарапала скулу Легасова, сам же парень даже не замечал, как после каждого маха бёдрами на прижатой к бетону щеке стирается кожа. В какой-то момент Борис просунул руку ему под горло, достав до обделённых вниманием сосков, и сильно сжал один. Парень охнул и очень постарался не терять сознание. Рука сжала плоть сильнее, а во рту Легасова снова оказались эти длинные пальцы, вымарывающие все остатки нравственных начал. Очень пошло, с определённым звуком, Борис провёл языком по губам парня, по своим же пальцам, медленно смакуя между ними паутинки влаги. Отпустил горячую плоть и упёрся этой рукой о крышу. Легасов почувствовал прикосновение к себе, мокрое и прохладное. Он был готов и не готов, но очень хотел. Это было совсем не похоже на порно, которое, как и все парни его возраста, Легасов частенько посматривал на сайтах с клубничкой. Лишь раз он ради интереса заходил в ту самую постыдную категорию, недостойную настоящих мужчин, как говорили его знакомые. Говорили и заглядывали посмотреть, каково это, когда далеко девчонка похотливо заглатывает с причмокиванием твой хер по самые гланды, как стекает по чужим яйцам сперма. Это было не похоже на порно. Стало мокро, больно и неприятно. Борис совершенно не подумал отвлечь его от этого тяжёлого ощущения, хотя бы немного продолжив ласки рукой. Жжение под давлением на нерастянутое, совсем тугое анальное кольцо переходило за грань терпимого. Валерий всхлипнул и задрожал, не в состоянии даже подложить руку под голову. Смутно услышал звук удара кожи о кожу, и, кажется, снова удар по заду, на этот раз совсем не слабый. В какой-то момент всхлипы и сильный спазм мышц спины смутили Бориса до красноты. Вскипев по сути от пустяка, от неверно истолкованного взгляда, он решил во что бы то ни стало вернуть «утраченное уважение». Так сказать, остаточный побочный эффект после армейской службы. Это делало Щербину твердокожим, но и периодически абсолютно непрошибаемым в плохом смысле. В первые дни после знакомства, когда парня лихорадило от одной мысли о чем-то настолько неправильном, как просто поймать взгляд другого мужчины, Щербина упивался. Сам того не замечая, сначала ради насмешки вызывал в них обоих это странное чувство, как будто совершаешь гадость и знаешь, что тебе за это ничего не будет. А дальше — больше. Узко, невероятно тесно и жарко. Толчок за толчком, резкий, ещё один. Акт получался болезненным, как нельзя менее похожим на тот, что он представлял себе. Под его грубыми ладонями кожа на ягодицах Легасова покраснела, а его член всё ещё напряжённо упирался в резинку спущенных трусов. Он охнул, остановился, виновато тронув красные следы. — Прости меня, — неожиданно, с решимостью, хоть и сквозь слёзы, сказал Валерий. Парень неловко пошевелил затёкшими руками, перехваченными ремнём, повернул голову в попытке увидеть лицо мужчины. — Прости. Да, я переживаю, и, — коротко всхлипнул парень и не удержал слезу на ресницах, — и волнуюсь за тебя и за себя, но ни о чем не жалею. Даже сейчас. Ещё не договорив, Легасов смог подложить край куртки под руки, положил на них голову — Щербина почти сразу опомнился и распустил ремень. — Всё это время я метался, думал, размышлял и понял, что совершенно ничего не потерял, а наоборот - нашёл. Как самый настоящий сталкер, тут, очень редкую вещь. Пыльную, потрёпанную, но такую живую и трепетную… Человека. — Пожалуйста, Валер, не надо… я сам виноват, — за очень, очень много лет Борис впервые ощутил этот пугающий ком в горле. Легасов перекатился на спину, без сил привалившись головой на сумку. На скуле, груди и плечах были в кровь растёртые пятна. Щербина добела сжал кулаки, с ненавистью опустив глаза. Однако, через секунду ощутил на коже холодные, занемевшие ладони. Они огладили мышцы, добрались до плеч, потянули. — Я совсем не злюсь на тебя. Лишь обидно, что ты не дал объяснить. Это было… как раз то, что я нашёл. Увидел это. Снова. В твоих глазах, на твоих шрамах, Борь. Твоя искренняя и неподдельная открытость. Это не была жалость. Я просто не смог оторвать от тебя взгляда… и, — и он снова заплакал, подбирая последнее слово, на этот раз без стеснения. Ветер слегка подсушил мокрую солёную дорожку на подбородке, но все остальное Щербина сцеловал сам. Бережно обхватив лицо Легасова, шептал ему извинения. Потеревшись носом о висок, Щербина наконец тихо сказал что-то неразборчивое, заставившее парня улыбнуться. — Знаю, Борь. И, кажется, я тебя тоже, — облегчённо выдохнул Легасов, аккуратно прижимаясь всё ещё не потерявшим напряжения членом к животу мужчины. — Я не смогу за это извиниться, — предупредил его Борис, прижимая лоб ко лбу, разводя его ноги шире. Взглянули друг другу в глаза. Валерий усмехнулся, увидев такую же мокрую дорожку на щеке Щербины, как он чувствовал на своих собственных. — Я никогда не буду жалеть. На этот раз Борис сделал всё, что мог. Было тяжело: он не мог игнорировать боль на лице Валерия, но остановиться было невозможно. То же понимал и сам Валерий, закусывая кожу на предплечье, а второй рукой помогая себе закончить. Сверху на его ладони лежала ладонь Бориса, и это помогало заглушить тупую, пульсирующую боль в заднем проходе. Резкий толчок, ещё один, ещё. Кажется, сейчас он вошёл на всю длину ствола, виновато оглаживая живот и бедро Валерия. Мужчина бурно кончил первый раз, заполнив собой и без того узкое пространство внутри. Частично, такое обилие смазки слегка облегчило ощущения, но не так, как того хотели бы оба. Стараясь не двигаться внутри, — он кончил, кончил внутрь его Легасова!, — с рыком закусил кожу его живота и, сильно сдавив яйца, второй рукой быстро надрачивал твердый член парня. Валерий чувствовал, как горячая крайняя плоть елозит и размазывает смазку по чужому животу, максимально расслабился, откинул голову назад. Бессознательно сжал бедро и часть ягодицы мужчины, отчего тот, доведённый эмоционально и физически до исступления, кончил ещё раз, даже не прикасаясь к себе. Валерий сделал это чуть раньше, на несколько секунд забыв, как вообще нужно дышать.***
Марево и запах тёплого гудрона постепенно заглушило благоухание озона. Свежесть принесло с востока, где ещё несколько часов назад не было ни одной тучки. Сейчас же там отчётливо проглядывали как будто бы свинцовые горы. Легасов заметил первую молнию. Лень и бессилие после секса отходили на второй план — захотелось отправиться в путь. Если бы сейчас кто-нибудь зашёл на крышу, то не подумал бы абсолютно ничего эдакого: две заросшие мордахи в одних штанах и ботинках развалились на вещах, загорают, подобрав руки под головы. Валерий даже успел обгореть. Пустая голова от взгляда на огромный, горящий кармином диск солнца, наполнилась свежими мыслями и вопросами. Повернув голову в сторону Щербины, парень негромко спросил: «Поедешь со мной обратно?». Ну, если на чистоту, то он знал, что не получит ответа — вот уже пару-тройку минут Борис с приоткрытым ртом непринуждённо сопел. Что ж, сон не по расписанию, нужно торопиться, чтобы не спускаться с крыши в потёмках. Плюс Валеру совершенно внезапно стукнуло по голове понимание: плана по ночлегу у них не было. Борис ему ничего не сказал, но постоянно делал какие-то пометки на обратной стороне бумаги-разрешения. Тщательно избегая всего шуршащего и хрустящего, Валерий подтянул к себе не свою сумку и запустил руку в наружный карман. Нащупал полиэтиленовый файл с несколькими бумагами, перевернул. На обороте последней крупным и неровным почерком были разбросаны пометки, какие-то стерты и переписаны поверх, какие-то вычеркнуты. Особенно яростно были зачёркнуты «подвал» и «АЭС» с коротким примечанием «делать там нечего». Нелегко было разобраться в этой мешанине дат, цифр, подписей и заметок, но на сегодняшний день оставались ещё два пустых квадратика без галочки. Валерий сдался, решив будить Бориса, и только хотел убрать всё лишнее на место, как откуда-то из страниц вывалился блекло-жёлтый квадратик с синей печатью. «М, врач Ледмарковских та-та… ага... клиновидная резекция, химиотерапия… заключение?» — пробубнил парень и с недоверием перевернул листок. Пусто. Не без труда сел на зад, сжал челюсти, встал. На этот раз специально громко копошась, Валерий с психом засунул в сумку то, чего предпочёл бы вообще не видеть. Чуть не подпрыгнул от прикосновения к голени, обернулся сверху-вниз. Борис уже сидел, свесив руки через согнутые колени, внимательно ждал. — Ну, давай. Скажи, что это не твоё, — серьёзно буркнул Легасов, поднимая с крыши свою кофту. — Не смотри так на меня, куда уже запущеннее? Я хочу знать правду. — Правду? — после секундного молчания хмыкнул сталкер. — Хорошо, тогда собирайся.***
И снова Щербина не обманул. Они быстро собрались, перекусили, посидев немного на обваленной бетонной коробке вентиляции. Как будто каждому нужно было время приготовиться, подобрать слова, обдумать их. Встали. И Борис заговорил. В кармане снова звякнули ключи, громыхнул люк.***
— Не буду вдаваться в детали, скорее всего, они не так уж интересны. Знаешь, я особо не думал тогда. О чем? Да вообще ни о чем, мне просто нравилось быть человеком дела. Я был молод, одержим духом новаторства, рвался вперёд. Затем вся эта фигня с ракетами на востоке. Ну, с перерывом в два года, разумеется. Но военных операции было две, и вот как раз на второй меня отметили этим. Причём первую пулю всадил по ошибке свой же. Перепутал, испугался, так сказать. Вторая пуля, чуть выше, застряла в ребре… да, я обещал быстрее к сути. После ухода из армии, я не знал, куда податься. Не верь этим американским фильмам про вьетнамские флешбеки и обязательное пост стрессовое расстройство. Дело было совсем в другом. Бесконечные соболезнования, жалостливые причитания, ненужная сердобольность… Вот, чего я впервые в жизни не смог вынести. Развёлся с женой, которой оставил всё, детей у нас не было, порвал с остальными родственниками и подался мир смотреть. Может, ты слышал выражения про чистый лист и новую жизнь? Ага, я тоже так думал. Мол, не получится, человека не переделаешь. И с последним я даже согласен, но! Новых открытий никто не отменял. И я влюбился, представляешь, Валер? Эх-хе, нет, в природу. Посмотри направо? Видишь этот тоненький подлесок? Семь лет назад мы сами притащили сюда саженцы и инструменты. А впереди? Да, это бывшие розы, превратившиеся в шиповник из-за недостатка внимания. Нет ничего плохого в шиповнике, просто он не, м-м, не выездной, так сказать. А тут себе цветёт, никто его не тревожит. Я, своего рода, тоже такой вот шиповник. И ты, и все другие люди, кто идёт сюда по разным причинам. С западной стороны ещё пробивался закат, с востока же всё сильнее тянуло влажным холодом. Пёс Астат, как самый что ни на есть хороший мальчик, встретил мужчин у подъезда, гавкнул. Получил две крепких порции поглаживаний. Кто не обомлеет от нежности? Мужчина посмотрел на крутящуюся собаку, достал тот самый список, в ерунде которого Валерий ничего не понял, пошуршал уголком. Под нетерпеливый скулёж Астата, мужчина достал ещё и два фонаря. — Ну так вот, десять лет назад всё это завертелось. Попервой, думал заняться фотографией или живописью. Потом выбросил абсурд из головы, приезжал с ребятами посмотреть и побродить, на рыбалку, охоту. По итогу выяснил, что проще одному. Но тогда ещё к дядькам пришёл, недолго мы с ними ходили, правда. Злыми они чертями оказались, знаешь, металл фонящий таскали, плитку сдирали, песок из подвала таскали в квартиры. Пидоры, короче. Ну, и как-то подалась их компания, косая уже такая, с новенькими молодчиками, за экстримом. Нет, какой там, прямо на станцию хуи надрочили. Ну вот тогда мы с одним мужиком и поняли, что или они сейчас убьются или… в общем, жалко нам стало реактор. Сбегали за балахонами и респираторами, прибежали, как привидения, к Чаркову, еле объяснили, кто и куда собрался. Взвинтили бедный ниссанчик, примчались почти вовремя. Двоих сразу упаковали, они даже не сопротивлялись, другого Леший повалил у забора, а мы с Чарковым кинулись уже через сетку. Вернее я, потому как у меня ж защита, армор, божественный щит и рывок. Ну, по итогу я его догнал. Точнее снял с арматуры, на которую тот рукой наделся. Легасов боялся спросить лишнего, иначе эта исповедь так и останется только для ребят с нимбами. Их подгонял ветер и пёс, шуршащий по знакомой тропке. Сзади раздался первый гром. — И вот я, весь в кровище, он навеселе, не замечает абсолютно ничего. И как ударит другой рукой в бок, ага, ровно туда. Я упал, он — на меня. Покатались малость в грязи, закатились в небольшую низинку, набили синяков. А потом он возьми и шарахни меня в лицо — респиратор сдёрнуло, морда в земле. Наглотались пыли, а вместе с ней и ещё чего похуже. А сзади уже несётся Чарков и истерично машет орущим дозиметром. Мой, оказывается, выпал, когда я через забор перелезал. Снова зашуршали сумки, они остановились промочить горло. Астат вертелся под ногами и прикусывал ткань штанов. Торопит, чует непогоду. Или не только её. — Были разборки, охрана, уголовное дело. А мы с тех пор с Чарковым заобщались, неплохой он, и вообще много кого тут знаю, если не всех. За столько времени чем мы только не занимались, кого мы только не искали, не снимали со штырей и из-под завалов не вытаскивали. А потом, — запнулся Борис, продолжая с меньшей охотой. — не сразу, конечно, замечать стал нехорошее. Пошёл к врачу, послушал, дверью хлопнул и ушёл. Как раз здесь и развёлся. Не мог себе представить, какого ей будет жить с такой вот правдой, Легасов. — Можно было пойти к другому врачу, люди иногда ошибаются в диагнозах. В конце концов сейчас же хорошо лечат. Даже такое, — наконец не выдержал парень, прислонив холодную ладонь ко лбу. Снова какое-то время шли молча, каждый думая о своём. В спину неприятно задувало — у Валерия замерзли руки. Вышли из подлеска на пологий холм, одна трава да кусты сухие. Астат сделал круг, пометил какое-то засохшее деревцо, начал спускаться. Впереди, через колыхающуюся чёрную листву, проглядывался маленький, но яркий квадратик света. Заморосило. Поплелись за собакой. — Знаешь, тогда мне об этом как-то не думалось. Но как ты сам видел, врач, скорее всего, не ошибся в диагнозе, — признался сталкер и чуть не споткнулся об укрытый травой камень. — Думаю, ещё не поздно начать лечение, — не надеясь на ответ, Легасов пожал плечами и сыпанул в кусты из кармана, как конфетти, вверенными ему сигаретами. — Теперь я тоже так считаю, — впервые за долгое время с облегчением выдохнул Борис.***
— Ну-сь, долго вы чивой-т, — у ветхого домика их встречала старушка сильно почтенного возраста. — Здравствуй, баб Язура, вот как ты узнаешь, когда к тебе гости идут, а? — хозяйка дома подошла к мужчине, крепко чмокнула в обе щеки. — Это Валерий, студент, отличник и просто красавец. Помогаю ему с учёбой. А собакен твой прям тащил нас сюда, стыдно было не зайти. — Добрый вечер, — немного устало, но искренне улыбнулся парень. Старушка поцокала собаке, сама же поцеловала в обе щеки Легасова, и пригласила всех в дом. Валерий как будто попал в старинную сказку: изнутри тёплая комната напомнила ему что-то среднее между шаманской хатой и избой бабы Яги. Приятно пахло сушеным укропом, лавровым листом, чесноком и луком. На многочисленных полочках почти до потолка растянулись корзинки, баночки с цветным содержимым и сундучки. На круглом деревянном столе, как и на скамейках, и на полу, лежали плетёные коврики. Свернувшийся на таком у печки, пёс с интересом наблюдал за суетой и новыми людьми. Ему всегда нравились новые голоса и запахи — даже уставший, заметно двигал хвостом. — Вот ещё, это от ребят, а это уже от меня, — Борис вытаскивал один за другим свёртки из сумки, освободив, как минимум, одну треть. — На следующей неделе меня не будет, но, у тебя и без этого хватает посетителей. — Хвата-ает, — согласилась Язура, скинув прищуренный взгляд с Бориса на Валерия. — Смарю, паренёк та твой усмяглый совсем, да и ты не сильник сегодня. Вещи свои тут бро-остье, а сами в баньку хоп! Ну-сь, вродь здесь я одна на ухо тугая была. Банька была маленькая, но злая. Жар камнем растекался по мышцам, а добравшись до головы вообще выплавил из неё любое содержимое. Мужчины сидели на деревянной лесенке, вытянув ноги, почти касаясь бёдер друг друга, замотанных в полотенца. — Товарищ Легасов, не спать, — шутливо хлопнул его по коленке Борис, наблюдая растущее красное пятно. — Точно, — ойкнул парень, до этого проваливающийся в сон. — Тут, такие мягкие. Деревяшки. Х-хо! Зевнул, за ним повторил Щербина. Долго смотрел на расслабленную ладонь Легасова, прежде чем положить на неё кончики пальцев. Посидели ещё минут десять. — Борь, помоги мне ковш найти, я без очков в такой темноте не вижу ничего. Мужчина хохотнул, но не собирался тянуть. Их обоих разморило так, что остаться спать прямо здесь казалось не такой уж плохой мыслью.***
— Ну вот-а, теперь можно и за стол! — зайдя в комнату, они чуть не упали от запахов. — А одежда? — мог бы не спрашивать Легасов, заметив мокрые вещи на верёвках внутри кухни. Бабка положила им на выходе из бани две чистых широких рубахи и штаны из грубой ткани, которая колола кожу просто везде. Ужинали славно: луковый суп, грубый серый хлеб, натёртый чесноком, чай на травах, мёд с сухофруктами. Хозяйка не скучала, суетилась по дому, покормила собаку, вышла куда-то, вернулась с маленьким мешочком. — Знаю, Валерик, что думается тебе, — тихонечко начала Язура, — и тебе, Бориска. На секунду стук ложек прекратился, мужчины переглянулись. — От дурни, аз не сказала ещё ж ничего, уже как два помядора багряные. За ирзультат не отвечаю, верьти-ниверьти — дело-ть ваше, меня не косовенное. Но чую шо, саму интерес берёт. На стол из мешочка высыпался с десяток мелких косточек, посчитав, старушка нагнулась к собачьей миске и взяла оттуда хрящик. Расправила ладонью, аккуратно переставляя некоторые косточки в нужные места. «Пойдем, это надолго, — шепнул мужчина Валерию. — Успеем со стола убрать и на посуду время останется». И опять Щербина оказался прав. Раскладывание заняло старушку с головой, так что они ещё успели повозиться с сумками и старым раскладным диваном. Борис тихо молился, чтобы под такой тяжестью тот не разошёлся пополам. Услышали, как по столу постучали пальцем, вернулись, сели. Хаотично разбросанные косточки собрались вокруг хряща. — Ты не сумлевайся, Валерик, воротишься ещё, сам причём, по доброй воле. У всех весной весна, а у тебя белым-бело будеть. Токмо сляди за песью внимательно, а остальное само придёт. Ежели сумлеваться перестанешь, конечно, — на сытый желудок и тяжёлую голову Легасов не понял ни слова, но благодарно кивнул. — А ты, Бориска, выбор выбирай. Больма жизнь тебе брезеть велит, прячешь от всех всё в себе, правильно и неправильно это, дай другим-то предпочесть. Коль все же решаешь, хоть тропочку, хоть дорожечку оставь, часом найдёться пеший по ней. — А если я знаю, что никому по такой тропочке пройти не пожелал бы? — скрестил руки Щербина, уловив намёки. — Это в твоей голове знание такое. К другим, ежели ты не карга старая, в чело не лезь. Сами решат, — настойчиво повторила Язура и одним движением смела ритуальные штучки в мешочек. — Ну, не кисни, твой друже уже пятый сон видит. Завтрича исчо потолкуем, а глядишь и дело произойдет сурьёзное. Борис собрал растёкшегося по столу студента под локти, довёл до дивана. Сказать, что Валерий хоть на секунду проснулся, было бы неправдой — тут же упал лицом в перьевую подушку и засопел. Баба Язура задула керосинку, пожелала доброй ночи и ушла на кухню к печи. «Дело сурьёзное. Ц, какое дело? И почему завтра?» — подумал Щербина, устроившись на второй половине дивана. Сон не шёл, сотни мыслей вихрем проносились от одного вопроса к другому. Валерий перевернулся на бок, просунув руку под подушку Бориса. В комнате слишком жарко — Борис снова положил кончики пальцев на руку парня. «Выбирай, выбирай, решай, решай, — беззвучно повторял мужчина, наконец закрыв глаза. — Зараза. Значит я все-таки решил… дать выбор другому». В жару снятся кошмары, не удивительно, нужно было приоткрыть окно на ночь. Сон был глубоким, тяжёлым и дурным. Ему снился снег, укрывающий лёд реки, и люди на другом берегу, которых он просил остановиться, не ходить. Но никто не слушал, протягивая к нему руки, они бежали и проваливались под лёд, их сносило течение. Сзади его окрикнули, но он боялся повернуться.***
Та самая трусливая лошадь вновь показала морду из листвы. Её привлек блеск крыши автомобиля на подъезде к шлюзовому мосту. Раздался скрип и грохот, закричали люди.***
— Борис, да что такое, ну! Вставай! — в который раз попытался растолкать его студент. — Что случилось? — резче, чем нужно, подскочил Борис, закружилась голова. — Который час? В окне еле-еле просматривалось тёмно-серое небо. — Что? А, пять утра с копейками, не знаю. Тут это! — указал он на стол. За ним сидела старушка, перед ней лежала поскрипывающая рация. — Бабуль, приём, — громко разнеслось по всей комнате, голос был очень знакомым. — Мы скоро подъедем, заберём этих двоих, они нам нужны! Ждите! — Что случилось? — снова спросил Щербина, подскакивая и рывком снимая с себя рубаху. Залаял Астат, шкрябая дверь лапой, старушка встала проводить гостей. — Там мост обвалился, шлюзовой. Машина с людьми в реке, её напором подминает вода… и её очень, очень много.