Дом

*** Все уже смиряются с наступающей осенью, когда неожиданно на несколько дней август вспоминает о том, что он летний месяц. Теперь, после зарядивших на неделю холодных дождей, ненадолго вернувшееся лето отзывается внутри какой-то особой, пронзительно-тянущей печалью. Наверное, это оттого что оно действительно ненадолго — прогнозы погоды показывают плачущие тучки уже через три дня. Все откликаются по-разному. Странно, если бы было иначе. Слизеринцы вначале не замечают ничего необычного. В погребе, постепенно превратившемся в лабиринт коридоров-ответвлений-лабораторий с выделенными отдельно настоящими погребами для заготовок всегда сумрачно. И время течёт тихо и медленно. И погода всегда одна — сухая и прохладная. Только когда пуффендуйцы зовут их на обед (завтрак они уже пропустили), слизеринцы понимают, что что-то не так. Сперва они пугаются. И думают, что их отравили. Кто и зачем — непонятно. И как — тоже. Тщательный анализ ситуации ничего не даёт, сворачиваясь клубочком в голове и тихонько напевая смутно знакомую мелодию. Слизеринцы проверяют свою кровь на всевозможные зелья и не находят ничего. А потом они, отчаявшись, заходят к когтевранцам. И осознают, что это просто августовская печаль. И радуются, что они всего лишь змеи, впадающие зимой в спячку, а не перелётные птицы, которых влечёт неизвестно куда вечно ищущая странничья натура. Потому что когтевранцы выглядят ещё чудесатее чем обычно. И тоскливее, да. Пуффендуйцы носят им чай из запасливо собранных и засушенных ромашек. Говорят, успокаивает. По когтевранцам не видно — слишком сильно, слишком грустно, слишком мучительно бьются о рёбра запертые в грудинах птичьи сердца, одолелые зовом прозрачных серо-голубых небес. Когтевранцы, эти учёные до мозга костей, совсем забрасывают все свои изыскания. И переселяются на чердак. Музы, ветер и шарики принимают их как нечто само собой разумеющееся и тихо радуются. В эти дни они не пишут ни сказки, ни страшилки. Только стихи чёрной капиллярной ручкой в общем бесконечном дневнике, купленном давным-давно на каком-то рынке у старика с жёсткой ржавой бородой и льдистыми голубыми глазами. И ещё рисунки. Акварелью, обязательно акварелью. Зыбкой водяной туманностью вечернящегося неба с удивительно резкими тёмными силуэтами мчащихся за сердечным компасом вожака птичьих стай. Рисунки, хаотично разбросанные по полу, подбирают пуффендуйцы. Знают, что потом когтевранцы скажут спасибо и используют их как иллюстрации к третьей книге. Книге стихов. Но только потом. Когда небо снова затянется свинцовой пушистостью туч. Когда в груди успокоятся пичуги, рвущиеся на свободу из своих костяных клеток. Сами пуффендуйцы прячут такую необычную, непривычную, пробивающую навылет печаль в повседневных заботах. Пропалывают сорняки. Собирают налившиеся бордовым светом ягоды с невесть откуда взявшихся вишнёвых деревьев. А, нет, известно откуда. Дом говорит, что слизеринцы в подвале случайно ошиблись в латинских катренах и призвали души обитавших здесь тысячу лет назад маленьких добрых стариков. И эти души проросли узловатыми вишнёвыми деревьями на границе леса и сада. Пуффендуйцы благодарят за пояснения, гладят души по шершавой коре и говорят, что не имеют ничего против. Тем более, что вишню любят все. Или хотя бы варенье из неё. Это варенье пуффендуйцы варят в огромных бежевых кастрюлях, задумчиво помешивая багряную густоту со вспыхивающими алыми искрами ягод длинной деревянной ложкой. Потом разливают по банкам и ставят на полки погреба. А одну порцию, якобы по ошибке заносят в лаборатории. Слизеринцы потом возвращают тщательно вылизанную баночку. Пуффендуйцы крутятся на кухне, в огороде, в коридорах… Собирают мелиссу, гладиолусы, бархатцы. Таскают в дом корзины помидоров, огурцов и перцев. Недозрелые томаты лежат под временно покинутыми кроватями когтевранцев — наливаются краснотой. А вот яблоням, появившимся так же неожиданно, как и вишни, у Дома объяснений уже нет. Но яблоки вкусные. Бело-жёлтые, матовые, хрустящие. И, Мерлин, какие же ароматные. Однозначно быть шарлотке. Пуффендуйцы трудятся, возятся, суетятся… И только под вечер позволяют печали прорваться в мягкой, всё понимающей улыбке. А вот если взглянуть на гриффиндорцев, можно подумать, что они готовятся к концу света. Или что им сказали, будто через три дня они все умрут. А потому теперь им надо успеть всё, что не было сделано в тайком пробежавшее мимо призрачное лето. Они ни разу не ночуют в Доме. И порой даже всезнающие когтевранцы затрудняются сказать, куда путаные тропы и неутомимые ноги занесли озорников в алых футболках с золотыми львами. Тогда пуффендуйцы обычно идут к слизеринцам. Вечно хмурые обитатели погреба недовольно оставляют кипящие котлы (и когда только успели выкопать себе сорок шестое ответвление-лабораторию?). Выходят на порог, с тщательно скрываемым наслаждением потягиваются и всегда безошибочно указывают длинными тонкими пальцами на место стоянки огненных соседей. Никто уже не удивляется. В самом деле, они живут в разумном Доме, изобретают артефакты, варят зелья и обладают магией. Что такого, что у слизеринцев чутьё на их вечных тормошителей и соперников? Вот и правильно, удивляться совсем не надо. А надо метнуться в кухню, вытащить из духовки шарлотку, мгновенно рассеивающую в воздухе пряный и упоительно сладкий аромат. Отрезать ровно четверть (пришлось научиться отмерять даже на глаз, чтобы гриффиндорцы и слизеринцы не передрались, а когтевранцы не ущемляли себя, забирая куски поменьше, взвесив в уме последствия драки). Взять чайник-непроливайку — иногда слизеринцы изобретают что-то тёплое, милое и уютное (и всегда страшно смущаются, презентуя это что-то). К запаху выпечки мгновенно примешается аромат мелиссовой заварки, когда пуффендуйцы откроют крышечку. Потом надо посмотреть на уже отрезанную четверть шарлотки. Представить полутёмные чердак с погребом. И, вздохнув, завернуть с собой оставшиеся три четверти, созывая всех на спонтанный пикник. Ещё раз вздохнуть, когда никто не придёт. Свернуть из бумажек-приглашений с координатами маленьких журавликов и отправить этим немножко сумасшедшим обитателям подкрыши и подземелья. И с чистой совестью (и шарлоткой с чаем) аппарировать, попадая точно к импровизированному столику. Вот так — надо. Гриффиндорцы в это время обычно уже зажигают костёр. И учёные обоих полюсов Дома захватывают хлеб и зефирки, появляясь с недовольными лицами (недовольными мелким шантажом пуффендуйцев, унёсших с собой ВСЮ шарлотку) как раз тогда, когда над дровами взвивается яркое танцующее пламя. Вскоре всё недовольство с лиц смывает терпким маревом дыма, тихим потрескиванием дерева и сияющим за деревьями нежным персиковым закатом. Когтевранцы достают гитары. Совершенно непонятно откуда, но очень вовремя. На ум сами собой приходят старые песни, звучавшие как детство. Уютные, медленные и быстрые, мудрые, весёлые и в то же время печальные той самой, засевшей в сердце щемящей августовской пронзительностью. И всем совершенно ясно становится — ещё одно лето уходит в прошлое, уходит безвозвратно и неотвратимо. Пуффендуйцы чувствуют, что отчего-то плачут. И кладут руки на плечи друзьям, сидящим в кругу у костра. Слизеринцы, опустившие было головы, вздрагивают и озираются. Теперь становится заметно, как блестят у них покрасневшие глаза. Но никто не говорит ни слова об этом. Потому что все чувствуют то же самое. Потому что это не страшно. Когда кончаются песни, хлеб и зефирки, все неожиданно понимают, что безнадёжно заразились настроением гриффиндорцев. И уже никак нельзя просто вернуться в Дом, не совершив в эти три дня ничего сумасшедшего, никакого прощального летнего чуда. Действительно как перед апокалипсисом. И даже пуффендуйцы, обычно безжалостно гонящие всех спать (хотя это всё равно не помогает) просто молча гасят все огни. Костёр шипит, облитый водой и вспыхивает остаточной россыпью затухающих угольков. Дым стелется по земле прозрачным туманом. А в небе падают звёзды. Метеорный поток Персеиды — шепчут когтевранцы. И добавляют что-то про комету Свифта-Туттля. Слизеринцы всплескивают руками и тихо сетуют на упущенную возможность сбора уникальных трав. А потом все затихают. Потому что так надо. Потому что над головой горит Млечный путь. Потому что все желания вылетели из головы. Потому что лето уходит. Величественно и печально. Как падающие звезды.