***
Шарль де Голль очнулся от резкой боли. Боль от того, что по тебе пропустили электрический ток. Да, такую ни с чем не спутаешь. Он резко открывает глаза, и яркий свет сразу его ослепляет. Шарль часто моргает, борясь с желанием зажмуриться и снова провалиться в беспамятство, и старается поскорее привыкнуть к свету. Сейчас важно узнать, где он. Придя в себя в прошлый раз, он уже успел оценить всю бедственность своего положения, и на этот раз, пока его глаза не завязаны, он хотел хоть немного получить представление о месте, в котором находится. Глаза ещё не совсем привыкли, но де Голль уже различает очертания предметов. Ещё спустя некоторое время, он может видеть всё и чётко понимать масштаб трагедии. Он в комнате. Пол, потолок, стены — голый бетон. Бетонная коробка без окон и дверей. Нет, дверь-то, наверное, есть, но со своего места генерал де Голль её не видит. Нет, ну, а как иначе он бы сюда попал. И вдруг, он замечает фигурку человека. Удивительно, как он раньше не обратил на неё внимание. Это девушка. Она сидит прямо напротив его. Почти обнажённая девушка, а он бетон рассматривает. В другое время он бы во все глаза смотрел на бёдра, насколько это возможно в положении сидя, на грудь, которую прикрывает только коротенькая маечка. В другое время… не сейчас. Сейчас он не видит в ней женской красоты. Де Голль лишь замечает её тонкие лодыжки, и то, как она старается, насколько позволяют верёвки, приподнять ступни, сделать так, чтобы оторвать их от ледяного пола. Правда, Шарль и сам чувствует, что бетон буквально вытягивает из него тепло. Он поднимется взглядом выше. Колени. А затем впалый живот. А ещё выше рёбра, и Шарль отмечает, что с левой стороны они выпирают сильнее. Ключицы обтянуты кожей. Вся фигура такая миниатюрная, а кожа настолько бледная, что создаётся впечатление — девушка не живая. Тёмно-русые волосы спадают на плечи, а лицо такое… что? Это она? Нет, плод его больной фантазии! Не она! Они бы никогда не смогли притащить её сюда! Сталина… Шарль узнаёт её сразу и стыдливо отводит глаза. Но он думал, что глава СССР должна быть немного… больше. Да, именно так. Ему становится жутко неудобно. Он не смел смотреть на неё. Шарль осматривает себя. На нем лишь короткие шорты, в которых стыдно даже в одиночестве быть, не то, что находиться в компании девушки. Да ещё какой… самой Сталиной. Он снова поднимает глаза, и в эту секунду она ловит его взгляд. У главы СССР тёплые карие глаза, но Шарль может поклясться, что даже сейчас в них отражаются кремлёвские звёзды. И, вдруг, она улыбается. Не насмешливо, а тепло и по-доброму, будто бы показывая, что всё хорошо. И от этой улыбки ему становится легче. Паника, смущение — всё проходит. Да, теперь он понимает, почему весь народ на неё молится. В такой ситуации сохранять спокойствие… это дорогого стоит. «Che cazzo?» — итальянская ругань отрезвляет де Голля, и он начинает смотреть по сторонам. Они здесь все! Правители государств. Самых великих и влиятельных. На этих людях весь мир держится. Слева от него Муссолини, затем Гитлер, далее Сталина, Рузвельт, Черчилль. Они все сидят по кругу. У Шарля даже появляется мысль, что он здесь лишний. Всего лишь человек из сопротивления среди властителей мира сего. Видимо, итальянская ругань подействовала на всех. До этого стояла абсолютная тишина, а сейчас все будто бы проснулись. —Scheiße, — лицо Гитлера было искажено злобой. Он дернул руками, закованными в металлические браслеты несколько раз, и по-немецки выругался. —Боже мой, как много мата, — ехидный голос Черчилль сразу привлёк всеобщее внимание. — Для полного счастья не хватает только… —Merde! Ох, простите за мой французский. — произнёс Шарль, натянуто улыбнувшись. Шутить в такое время было, наверное, не слишком уместно, но всё же… В другое время они возможно бы улыбнулись, но не сейчас. Шарль рассматривал испуганное лицо Гитлера, мокрые глаза Муссолини и Черчилль, мертвенно бледных Рузвельта и Сталину. Де Голлю и самому было невероятно жутко и он задыхался от безысходности. —И так, мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит? — этот вопрос был вполне кстати, но все развернулись и так посмотрели на Черчилль, будто она спросила что-то очень странное и даже неприличное.***
Франклин Рузвельт бы хотел ответить ей. Нет, правда. Он бы ответил Уитни (так он позволял называть себе её только в мыслях), если бы знал, что сказать. Он абсолютно не при чём здесь, как, видимо и все остальные. Франклин видит этих людей перед собой впервые, за исключением Черчилль, разумеется, но дело совсем не в этом. Он в первый раз увидел у политиков честные лица. Всегда лживые глаза; скованные в попытке скрыть что-то движения; постоянно задумчивые, слегка отстранённые и порой даже слишком серьёзные выражения лиц — сейчас ничего этого не было. Это были не государственные деятели, а просто люди. Люди, которые не знают, что им делать. Они испуганно оглядываются по сторонам, рассматривают друг друга. Некоторые, даже слишком пристально. Сейчас они обнажены. Во всех смыслах. Однако не столько практически обнаженные тела привлекают внимание Рузвельта (хотя, признаться, он вряд ли когда-либо ещё увидит их в таком неподобающем виде), сколько их обнаженные души. И Франклину почему-то кажется это таким важным, что он хочет запомнить, навсегда сохранить о них память как о людях, а не как о политических деятелях. И всё же, как же они все оказались здесь, да ещё и в таком положении. Кажется, Сталина… ох, неужели это действительно она. Он мечтал встретиться с ней с 1941 года. По сравнению с Франклином, она человек из другого мира. Но ввиду союзнических отношений… —Здравствуйте! Guten Tag! Salute! Zdravstvuyte! Bonjour! Добро пожаловать на шоу «Правда или смерть»! — громкий металлический мужской голос, как раскат грома, раздался настолько внезапно, что все присутствующие вздрогнули. — Мы могли бы придумать название пооригинальней, но зачем? Мы это никуда, к сожалению, не транслируем, а ради вас стараться, знаете ли… ну, как минимум бессмысленно. Вы, насквозь лживые, живыми отсюда никогда не выберетесь. —Кто вы? Вы не имеете права удерживать нас здесь? — кажется, у Муссолини сдали нервы. — Да вы вообще представляете, что мы сделаем с вами? —Не вам здесь задавать вопросы! — голос звучал всё также ровно. — Под вашими креслами находятся люки, которые в любой момент могут открыться, и тогда… вы благополучно отправитесь в подвал, приземление будет смертельным. Так что у вас вариантов немного: либо вы играете по нашим правилам, либо оказываетесь в царстве Аида. —Мы согласны, — сказав это, Рузвельт посмотрел на всех. Они, кажется, были благодарны ему за смелость. Ведь, судя по некоторым, их способность связно говорить подвергалась большому сомнению. —Ну что ж… мы это предвидели. Весьма правильное решение. Итак, правила игры. Они просты, хотя у вас могут возникнуть некоторые сложности. Я буду задавать вопросы. Не волнуйтесь, они не о ваших странах и не о ваших тайнах. Это вопросы о вас лично. Отвечать будете последовательно, друг за другом, против часовой стрелки. Но нужно отвечать честно. Соврёте — отправитесь кормить крыс. Так что вам придётся показать свои гнилые душонки. Всё понятно? Ну и замечательно! Рузвельт тяжело вздохнул. Ему приходилось бывать в сложных ситуациях. Порой даже в почти неразрешимых. Но до этого всегда удавалось выйти победителем. Например, когда он, собрав всех владельцев крупного капитала, закрыл их на ключ и не выпускал, пока те не договорились. Тогда Франклину удалось вывести страну из кризиса, «Новый курс Рузвельта» войдёт в историю. Президент США не робкого десятка, но сейчас ему страшно. И страх всех остальных сидящих здесь кажется ему немного смешным. Да, предоставится такая возможность, они смогут сбежать. А он нет. Он не может ходить и, соответственно, бегать. Даже немного жалко себя. Да чего уж там, он привык так жить, и эта жалость, потухшая почти внутри него, разгоралась теперь с новой силой. Но это нормально для человека в его положении. Да и других всё-таки жалко, конечно. Он хотя бы чувствует себя обречённым, а они, имея способность ходить, не могут ничего сделать. Несчастные. За что мы все здесь? У всех есть грехи, но у всех-то они разные. По тяжести. —Ну что ж! И начнём мы, пожалуй, с…— Рузвельт видел, как все напряглись. Чего скрывать, он и сам перестал дышать на мгновение. — Ну давайте, дамы вперёд! Уитни Черчилль, премьер-министр Великобритании, вы здесь единственная истинная леди. Конечно, мы оба знаем, что это всего лишь мишура, но я всё равно хочу начать с вас. Наступила пауза. Франклину показалось, что у него остановилось сердце. Уитни… только не это. Только не так. За время военного сотрудничества они сблизились, стали друзьями. —Черчилль. Первый вопрос, — голос изменился, стал на порядок жёстче, или президенту США показалось? — Будете ли вы играть грязно, чтобы победить? Уитни побледнела. Рузвельт уверен, это произошло на его глазах. А все, как по команде, повернули головы и посмотрели на неё. Франклин даже ощутил инстинктивное желание закрыть подругу от этих взглядов. Ей же придётся отвечать честно? Нет, конечно, все уже знают ответ. Леди Черчилль будет играть грязно, более того, она играет грязно практически всегда. Это прекрасно знает Сталина, это прекрасно знает де Голль, это прекрасно знает и сам Франклин. Однако сказать это «да», значит самой признать это. Признать перед всеми, что её политика — грязное дело. Все эти пять пар глаз, включая самого Рузвельта, уставились на неё и ждут ответа. Она же ответит честно? Ведь правда? Возможно, это всё просто фарс, и эти люди просто издеваются. Но, с другой стороны, нет оснований не верить в то, что они могут легко убить лидеров государств. Они же похитили их, травили газом, били током. Так что остановит убийство? «Пожалуйста…» — поймав взгляд Черчилль, Рузвельт шепчет одними губами. Господи, он так не хочет терять её. Ему никогда не было плевать на неё. Но сейчас… сейчас он просто не хочет, чтобы она погибла. Они же союзники. Он не хочет терять надёжного партнёра и хорошего друга. —Да, — она говорит это тихо, на выдохе. Лицо у неё такое, будто бы она находится на исповеди в церкви. —Правильно. Видите, ничего сложного нет в том, чтобы признаться. К тому же ваши коллеги не совсем удивлены. Итак, следующий Шарль де Голль. Уитни жива. Франклин, кажется, счастлив. Наверное, Черчилль дорога ему, это определенно так. Рузвельт смотрит на де Голля. А он-то что тут делает? Здесь одни главы государств, а он всего лишь глава «Сражающейся Франции». Но, видимо, эти люди решили, что он тоже что-то сделал не так. Или, наоборот, так? С этим ещё предстоит разобраться. —Де Голль. Первый вопрос, — раздался вновь голос. — Предпочитаете длинную и скучную жизнь или короткую, но наполненную событиями? Мда, вопросы не сложные, хотя до ужаса странные и бессмысленные. Ну если так, то… —Короткую и наполненную, — де Голль произносит это как-то слишком быстро. У Франклина возникает мысль, что он сказал это, особо не задумываясь. Ответ ведь приходит в голову сразу же. Всего за секунду. А потом мы уже начинаем думать, сомневаться. Тот первый ответ, пришедший нам в голову, и есть наша правда, он — то, что мы хотим ответить. Рузвельт особо не знаком с генералом французского сопротивления. С ним больше Черчилль общалась всегда, а он так, на расстоянии. Они его сильно не любили, кстати. Считали неуправляемым и заносчивым французиком. Но сейчас Франклин чувствует, что де Голль его самый главный союзник, который не смеет умирать, пока не закончится их борьба. Но насчёт него можно не волноваться, он всегда был честным и упёртым. —Вот так. Вам всем стоило бы поучиться у него. Отвечает чётко, быстро, лаконично. Его пока не успела испортить власть. Ключевое слово: «пока». Ну что ж, перейдём к следующему. Механический голос уже начинал действовать Франклину на нервы. Да и вообще, обстановка была давящая. Начинала болеть голова. —Муссолини. Вопрос первый. Что вас больше напрягает: толпа или одиночество? Рузвельт совсем не знает Муссолини. Он не знает её даже на столько, на сколько в принципе полагается знать своего врага. Они всегда существовали будто бы в разных мирах. Только недавно ему стало необходимо познакомиться поближе с фашистской Италией и её руководительницей. У Муссолини легкий загар, каштановые волосы и взрывной характер. Это видно по тому, как она периодически подёргивает прикованными к подлокотникам руками. Она красивая. Не на вкус Франклина, ему нравится совсем другой типаж. Но её южная красота действительно притягивает взгляд. —Толпа, — она произносит это тихо и немного надменно. —Диктатора раздражает толпа? Как это мило… ну, не нам судить. Продолжим. Рузвельту кажется теперь, что он совсем не понимает Муссолини. Да он и до этого не понимал её. Почему он вообще подумал о том, что хочет понять Фашистскую диктаторшу. —Гитлер. Вопрос первый. Хотели бы вы начать жизнь сначала? Рузвельт еле удержался от смеха, видя, как Гитлер дернулся и резко поднял голову. Ситуация казалась президенту США невероятно комичной, особенно, если учитывать, что фюрера Германии отвлекли от созерцания женской груди. Франклин даже почему-то уверен, что Гитлер не совсем соображал на что именно он всё это время смотрел, настолько у него было странное выражение лица. —Нет. Что за вопросы? Зачем это всё? — Рузвельт даже и подумать не мог, что можно сказать что-то с такой злобой. Со злобой и яростью. Нет, конечно, Гитлер никогда не отличался уравновешенностью. Его характер всегда оставлял желать лучшего. Да и вообще, Рузвельт бы не хотел такого собеседника. И как он сам от себя не устаёт? Впрочем, он прав. Кому-то они задают вопросы, связанные с их политической деятельностью, а кому-то это… Какое это имеет значение? Однако Рузвельт, кажется, знал ответ. Они хотят усыпить бдительность! Но он это уже проходил. Только придя к власти, он сразу же столкнулся с тем, что конгрессмены пытаются мешать ему проводить такую политику, которую проводить было необходимо. Они не хотели перемен. А во время войны? Он уже даже стал отправлять письма Сталиной в обход Конгресса. Так что это не в новинку. С этим он был уверен, что справится. Всё же, Гитлеру стоит отдать должное. Он единственный, кто хотя бы попытался что-то узнать. Как жаль, что всё это бессмысленно. Ответов то они всё равно не получат. —Сталина. Вопрос первый. Вы мечтаете о мировом господстве? —Да, — чёрт возьми, да она даже в лице не изменилась. В этом тяжело признаться, Рузвельт знает это. Глупо отрицать то, что каждый сидящий здесь мечтает о мировом господстве. Некоторые, вон, даже и не скрывают. Войну мировую развязали. У Рузвельта болит голова. Болит так сильно, что в пору сидеть в темноте, надавливая пальцами на виски. Сейчас его очередь, и от того становится совсем плохо. —Рузвельт. Первый вопрос. Ему плохо. Он ждёт вопрос, как приговор. Конечно, судя по всем предыдущим вопросам, это не страшно, но кто сказал, что ему будет также легко. Он поднимает голову и смотрит прямо. Не стоит бояться. Нужно бороться. Разъярённый Гитлер тому доказательство. Он вот встал и… Стоп! Встал? Но как? Но осмыслить то, каким образом Гитлер смог выбраться, Франклин не успел. Ему в нос ударил резкий запах. Последнее, что он видел, это быстро бегающие злые глаза Гитлера и испуганные глаза Муссолини. —Мы хотели с вами по-хорошему. Ну что же. Видимо проще будет от вас избавиться. Но перед этим, вы хорошенько помучаетесь.