Посвящение: Лорду Генри, который никогда не писал слэш в парламенте!
Вам нравится моя мура? Ура! Ура! Ура! Ура! Пелем Вудхаус.
Лорд Генри был в раздумье. Крайне для него нехарактерно ввиду того, что Генри попросту думать не привык. Да, впрочем, он и не желал, не хотел и не стремился к этому, – ему и без всех этих премудростей жилось неплохо. Совсем недавно получив, наконец, вожделенное наследство, и больше не завися от надоедливых родственников, он оказался предоставлен полностью сам себе. И это было прекрасно! Как в равной степени было прекрасно и то, что и лордом он, по сути, больше не являлся, – теперь Генри стал настоящим герцогом («любимый» папа совсем недавно перешел в лучший мир, оставив ему наравне с долгами, обветшавшим замком и ленивыми слугами еще и титул) *1. Правда, он считал, что герцог Генри звучит некрасиво, более того, – даже несколько вульгарно, и продолжал думать о себе, по-прежнему как о лорде. А точнее: как о лорде Генри, и никак иначе. Даже, несмотря на то, что в его портмоне теперь лежало новехонькое удостоверение восьмого герцога Бань, для близких друзей он был не иначе как лорд Генри. Тоскливо посмотрев на стоящую перед ним чашку чая, лорд тяжело вздохнул и отодвинул её в сторону. Как ни странно, чаю не хотелось. Хотелось чего-то иного: не Стемптона – верного камердинера, дворецкого и слуги в одном лице, этого необычайно соблазнительного «джентльмена джентльмена*2 », интерес к которому в кои веки отошёл на второй план, не лилового галстука и пижамы – душа желала искусства. Лорд Генри бросил косой взгляд на томик сочинений Ивлина Во, просыхавший в углу после очередного принятия ванны, и скривился: «Нет, не то!». Потому что Во писал по старинке, настолько тщательно завуалировав всю красоту грехов, что за них попросту становилось обидно. И пускай в его книгах зачастую фигурировал благоухающий Оксфорд в цвету, беззаботные студенческие попойки и все прелести английской романтической дружбы, для непосвященного человека это так и оставалось тайной за семью печатями. Поэтому лорд Генри возжелал исправить сие досадное недоразумение. Он видел себя таким неким Прометеем, несущим обычным людям то, что для них, молодых аристократов было само собой разумеющимся и вполне обыденным – некий идеал «гомосексуального рая», расположенного фактически на поверхности банальных гетеросексуальных отношений. Да, да, вы правильно догадались – лорд Генри задумал написать слэш! И не просто слэш – не так давно он, прочувствовав все прелести мирового прогресса в виде Интернета, узнал о фанфикшене. И теперь желание присоединиться к орде пишущих и творящих просто жгло его изнутри. Генри протяжно зевнул, провёл рукой по волосам. Своевременная мысль пришла ему в голову – гениальное произведение, которое он сочинит, должно быть написано, непременно, на особой бумаге. И Генри, не откладывая чаянья на потом, принялся перебирать содержимое ящиков стола. Но кроме фотографий одноитонцев, груды волос, подаренных на память его школьными друзьями, просроченных приглашений на званые мероприятия, корешков от билетов до Афин*3 и счетов от портных, ничего иного в них не было. И только в верхнем ящике Генри обнаружил кучу записок неприличного содержания, собранных по всем туалетам Лондона. Здесь были листы из Шекспира, лорда Байрона и собственно Во. Генри расплылся в блаженной улыбке, вспоминая свои «телевизионные*4» похождения. Затем подозрительно посмотрев по сторонам, лорд спрятал реликвии подальше. И хотя уже прошло достаточно времени с тех пор, как отменили поправку Лабушера*5, лорд Генри по-прежнему не стремился обнародовать подробности интимной жизни. Но желание наваять что-то своё так его и не покинуло. От безысходности лорд Генри издал звук, – нечто среднее между вздохом неудовлетворенности и отчаянья. – Стемптон! – неожиданно заорал он, поздно сообразив для чего предназначен колокольчик, сиротливо стоящий на столе. Да и по правде сказать, Генри недолюбливал этот колокольчик, после того, как имел неосторожность посмотреть документальный фильм на ВВС о больных проказой*6. Порой Генри даже снилось, как он пытается проникнуть в Клуб Святош*7 с бумажным пакетом от фаст-фуда на голове и этим треклятым колокольчиком в руках. А когда приходило время предъявить на входе свое клубное удостоверение, лорд, к великому ужасу обнаруживал, что его лицо на фотографии скрыто точно таким же пакетом! Генри зажмурился и тряхнул головой, пытаясь немного усмирить не на шутку разыгравшееся воображение. Что привело только к очередным неприятностям, – дернувшись, лорд Генри зацепил злосчастный колокольчик, который словно нарочно упал на причинное место лорда, больно его ударив и при этом противно звякнув, возвещая о своем неизбежном триумфе. – Вот черт! Что за мерзкая штуковина! – В порыве гнева Генри подскочил и принялся топтать ногами вредоносный механизм. За этим занятием и застиг его Стемптон, который как образцовый слуга не заставил себя долго ждать. – Смею предложить вам взять для этих целей крикетную биту, милорд, – скромно произнес дворецкий. – А-а? – Лорд на секунду прекратил избивать невинную вещь, и непонимающе уставился на Стемптона. А затем, немного помолчав, добавил: – Вот именно. Стемптон, ты, как всегда прав! И уже через считанные минуты по Итон-сквер*8 разнесся стройный благочестивый перезвон, словно возвещающий о начале церковной службы ясным пасхальным утром. – Отличный удар, милорд! – произнес Стемптон, закрывая окно и аккуратно задергивая шторы. – Туда ему и дорога! Наконец я избавился от этой дзинькающей дряни! – Генри радостно потер руки, и снова уселся за стол. – Собственно, Стемптон, ты не знаешь, зачем я тебя звал? Лорд улыбнулся и невинно уставился на слугу. Дворецкий пожал плечами и, окинув взглядом весь тот беспорядок, что устроил лорд Генри в своём кабинете, произнес: – Возможно, вам нужна моя помощь, чтоб справиться со всем этим обилием старых бумаг, милорд. Генри радостно хлопнул себя по лбу: – Точно, Стемптон! Бумага! И чтоб я без тебя делал?! Мне нужна бумага! Много бумаги. Много-много бумаги... И срочно! Дворецкий удалился, а через минуту на идеально начищенной поверхности серебряного подноса красовался распечатанный рулон туалетной бумаги. – Милорд… Генри удивлённо округлил глаза и, почти задыхаясь, произнёс: – Что это, Стемптон? – Бумага, милорд, – невозмутимо ответил камердинер. – Как вы и желали. Много бумаги. Генри ухмыльнулся: – Я и сам вижу, что бумага, но зачем мне она? Ты предлагаешь мой кабинет переоборудовать в сортир? Стемптон смущённо опустил глаза. – Что вы, милорд... – хотя, памятуя о том, как совсем недавно его молодой хозяин превратил кабинет во нечто среднее между образцовой библиотекой аристократа и туалетом вокзала Виктория, это было вполне здравое предположение. – Стемптон, я просил другую бумагу. Ну, ту, чтобы писать… Эх, нельзя на тебя положиться даже в таких мелочах! – раздосадовано сказал лорд Генри и принялся ковыряться в конторке, что стояла в кабинете ещё со времён его отца, Генри II. Перевернув фотографию Генри Ашера I, деда, улыбающегося с пожелтевшей карточки улыбкой салонного дебила и вывалив несколько пачек старых писем с выцветшими ленточками, Генри нащупал расползающуюся под пальцами стопку. Довольная улыбка Генри – точная копия дедовой – озарила его лицо. – О! кажется, что-то тут есть! – И вытащил почти нетронутую пачку бумаги времён королевы Виктории, пребывающей в трауре*9. – О! Готичненько! – обрадовался лорд Генри. Дворецкий смотрел на своего молодого господина в явном недоумении: – Викторианственненько, милорд! – тут же поправил он по привычке. – Бинго! – Генри довольно потёр руки и задорно пролистнул найденную пачку. – А теперь можно и чаю! Со словами: «Как пожелаете, милорд,» Стемптон забрал чашку с уже окончательно остывшим чаем со стола Генри, и исчез за дверью только для того, чтобы принести своему господину новую, которую, не исключено, ожидала та же незавидная участь. А лорд Генри картинно размял пальцы, любовно покрутил чернильную ручку в руках и, положив перед собой первый лист из множества найденных, принялся за работу. «Гарри Поттер сидел в своей комнате в доме номер четыре по Тисовой улице и задумчиво смотрел в окно…» Писать было неудобно: многовековая столешница поражала воображение бесчисленным множеством неровностей, вмятин и трещин, основной причиной в создании которых послужили собственно предки теперешнего лорда. Наткнувшись на надпись «Генри-душка, 1933 год», Генри не вытерпел, и, достав карандаш, переснял её на лист викторианской бумаги. «Какая прелесть!» – подумал он и, бережно сложив обрывок, спрятал его в карман. Туда, к удостоверению восьмого герцога Бань. В поисках более приемлемой плоскости лорд Генри огляделся по сторонам. – Во! – радостно воскликнул он, заметив сиротливо лежащий томик «Собрание сочинений Ивлина Во». Несмотря на то, что книга побывала ни в одном «переплёте», на её переплёте по-прежнему было удобно писать. И лорд Генри продолжил, подложив книгу под лист. «…Гарри сильно изменился за лето…» Нужно сказать, что лорд Генри не слишком представлял Гарри Поттера таким, как его описала автор – тощим, с острыми коленками и с торчащими во все стороны волосами. «Что толку в герое, если ничего кроме жалости он не вызывает? Да о таком и читать тошно…» – подумал Генри. В его мыслях Гарри должен быть совершенно другим. Генри замечтался, воочию представляя своего героя, а между тем рука без участия мозга выводила на бумаге примерно следующее: «… Его волосы, обычно короткие и растрёпанные, отросли до плеч и теперь струились красивыми волнами. А сам он, благодаря ежедневной домашней работе, приобрёл отличную мускулистую фигуру. Даже старуха Фигг не раз заглядывалась на симпатичного молодого человека, который мыл машину дяди, одетый в растянутую майку кузена и огромные шорты, подчёркивающие привлекательные пропорции тела под ними…» В дверь постучали. По обыкновению, это был Стемптон. – Ваш чай, милорд! – А? Что?.. – Генри рассеянно поднял голову. – Спасибо, Стемптон. Можешь идти. Камердинер с достоинством, которым обладают только дворецкие Британии, поклонился и направился к двери. – Стемптон! – истерично проорал Генри. Дворецкий инстинктивно отпрянул в сторону, памятуя о привычках господина метать чашки, полные до краёв горячего чая, в своего слугу и пригнулся. Но хлопка не последовало, так что Стемптон облегчённо выдохнул и выпрямился. – Да, милорд? – Камердинер удивленно изогнул бровь. – Стемптон, подойди сюда. Дворецкий вздохнул, зная непредсказуемые просьбы своего хозяина. Лорд Генри, посасывая кончик ручки, уставился на стоящего перед ним слугу, хитро сощурив глаза, что было неопровержимым доказательством глубинного мыслительного процесса, неожиданно сказал: – Стемптон, как лучше написать? «Гарри страдал от смерти своего крёстного…»? Или «Гарри не мог спать, вспоминая смерть своего крёстного…»? – Напишите, милорд, что для Гарри смерть крёстного стала невосполнимой утратой, – ответил Стемптон с едва скрываемой улыбкой. Порой некоторые глупости лорда казались ему очень милыми и по-домашнему уютными. – Splendid! – радостно воскликнул Генри и взмахнул рукой. – Всё. Теперь можешь идти. Дворецкий удалился. А лорд снова приступил к прерванному занятию. «Ночные кошмары донимали Гарри постоянно. Он просыпался по нескольку раз за ночь от собственного крика. Его постель была мокра от пота, а одеяло валялось на полу…». Резкий стук в дверь оторвал лорда от перипетий жизни персонажа. Только хорошее воспитание и аристократическая выдержка помешали Генри соответствовать известной британской поговорке*10. Поэтому он ограничился лишь раздраженным «твою …», плавно переходящим в благовоспитанное шипенье. *10 Имеется ввиду выражение «Ругается как лорд». В русском языке аналогом выступает: «ругается, как сапожник». – Простите, милорд, за то, что прерываю, но вас к телефону, – скороговоркой выпалил Стемптон, памятуя, каким в гневе бывает его работодатель. Генри вздохнул: – Кто там, чёрт побери? Кто посмел оторвать меня от важных дел? – Парламент, милорд! ___________________________ *1 В Великобритании приставка «лорд» используется для детей аристократических семей при живом отце, но при этом не имеющих титула. Она выступает как знак принадлежности к высокородности и не более. Часто её можно услышать при упоминании вторых сыновей. В рассказе авторы намеренно сделали исключение — лорд Генри по всем правилам должен быть маркизом. *2 «джентльмен джентльмена» — в Британии — одно из названий для дворецкого и слуги у молодого холостого аристократа, на котором по сути и держалось все домашнее хозяйство. *3 Греция, еще со времен лорда Байрона считалась традиционно страной для однополой любви. Примечательно, что там во всех без исключения гостиничных номерах для двоих, начиная от дешевых двухзвездочных и заканчивая роскошными апартаментами – все кровати сдвинуты вместе. Зачем ставить две кровати раздельно – ведь все равно же сдвинут! *4 На английском языке это называется "Glory hole" — букв. Дыра Славы, или смотровое окно. На сленге русскоговорящих представителей секс-меньшинств — телевизор. *5 Поправка Лабушера (англ. Labouchere Amendment) — распространённое название раздела 11 английского Акта 1885 года о поправках к уголовному законодательству, который расширял возможности судов по привлечению к ответственности гомосексуальных мужчин. Названа по имени предложившего её Генри Лабушера. Поправка была отменена после принятия Акта о половых преступлениях 1967 года, который частично декриминализовал гомосексуальность. Впервые содомия была криминализирована в Англии в 1533 году «Актом о содомии», где каралась смертью. Данный закон был заменён Актом о преступлениях против личности 1828 года, в котором содомия также каралась смертью (статья 25), а позднее новым Актом о преступлениях против личности 1861 года, в котором смертная казнь за содомию была заменена на пожизненное тюремное заключение (статья 61). *6 В средневековой Европе прокаженные ходили с мешком на голове и звонили в колокольчик, предупреждая обычных граждан о своем появлении. *7 Клуб Святош — реально существующий клуб для студентов Оксфорда. *8 Одна из главных площадей Белгравии — фешенебельного района Лондона. *9 Плотная бумага с чёрными колонтитульными лентами.