Краски жизни

      Наблюдать за тем, как в окнах в деревянных рамах меняется свет, угасая, невыносимо. Солнце медленно и мучительно закатывается за щербатый силуэт множества зданий за стеклом. Оно уносит с собой свет и тепло. Оно уносит с собой все. Отсветы на полу из желтоватых становятся красными, а позже тускнеют, и вот небо быстро темнеет. Наконец в глухой тишине хоть что-то идет быстро.       Он не думает о деньгах. Он вообще ни о чем сейчас думать не может, и если мог бы —сбежал, или зажал уши руками, чтобы не вслушиваться в каждый подозрительный шорох за запертой дверью. Но продолжает сидеть на диване и смотреть. Смотреть в окно. Убегать слишком неправильно, безответственно… да и глупо.       Что он может сделать с тем, чего не понимает? Они ведь оба мужчины… так почему ему противно и горько от мысли, что Вэй Усянь, Вэй Ин сейчас там с этой… женщиной. Он ведь знает, что такое секс, не хуже других. И сам в этом далеко не может похвастаться целомудрием. Тогда почему сердится? Разве ему не нужны только картины? Неужели его ревность зашла настолько далеко, что мысль о том, что с Вэй Ином рядом кто-то может просто быть, такая разрушительная?       Что если тот влюбится? У него и так мания тащить в свой дом брошенных несовершеннолетних или недееспособных. Детей собирает вокруг себя как автомат с бесплатными сладостями. Даже уже взрослые по факту студенты теряют от него голову. А женщины? Не с Ло Циньян ли у него особенно близкие отношения? Постоянно в преподавательской слышен его голос. Мянь-Мянь да Мянь-Мянь ее зовет. И ходят часто парочкой.       Он же не мог проглядеть такое?       Но… даже если проглядел, то что с того. Подумаешь. Подлокотник дивана под жесткими пальцами, сжимающимися на обивке до белизны кожи, жалобно скрипнул. Вэй Ин имеет право на личную жизнь. Но только если эта личная жизнь не будет стоять на пути у него, Лань Ванцзи. Да, пожалуй, так будет правильно.       Женщина не достойна его бывшего одноклассника. Обычная во всяком случае. Он не подпустит. Пусть ищут кого-нибудь другого, а не впутывают Вэй Ина в свои скользкие сети, стараясь забраться к нему на шею. Мужчина теперь будет особенно бдителен. Чтобы никакая вертихвостка и охотница не увела у него его художника.       А проститутка… она все равно уйдет. Она ведь никто. Художник и лица ее запомнить не должен. Это ему он, так и быть, простит. Хитрый, пробует его разозлить. Наверняка просто проверяет, а не сбежит ли Ванцзи как жалкий трус. А он не сбежит. Нет.       Из комнаты, в которой художник заперся с женщиной, почти ничего не слышно. Редкий скрип, едва слышные звуки голосов, странный стук, похожий больше на шаги по деревянному полу. Это путает. Проклятая надежда, что его просто дразнят. Дразнят уже почти третий час. Что можно делать три часа с женщиной?       Наконец громко клацает замок. Скрипят дверные петли, и в гостиную теплым лучом солнца проникает тихий низкий смех Вэй Ина, от которого у него предательски бегут мурашки по спине, а волосы на руках и загривке начинают топорщится. Предательство.       Женщина выходит первая. И она… не выглядит так, будто бы что-то было. Лицо без яркого румянца, одежда в порядке, спокойная расслабленная походка. Или он не знает точно, как такие женщины должны выглядеть после… этого. Ее волосы распущены, стекают на плечи и грудь тонкими черными прядями. И она даже улыбается, пока Вэй Ин ей что-то говорит. Но убирается сразу же, как только он отдает ей ее деньги.       Художник только на прощание говорит ей что-то у самой входной двери. А она тихо смеется. Бесстыдство.       — Это было необходимо? — возможно, он не смог сдержать обиду в голосе. Возможно, настроение бывшего одноклассника просто поменялось независимо от него, но взгляд серых глаз был гораздо мягче, чем до. До этого бесстыжего кошмара.       — Это было мое желание, помнишь? — только сейчас Лань Ванцзи заметил, что на Вэй Ине, на его коже, все еще остались следы краски. Он уже успел забыть об этом. Так сильно погрузился в свои мысли. Не стал же бы художник пачкать ту женщину? Значит… ничего не было? — Ты сам сказал, что сделаешь все, что я попрошу.       — Сказал. И сделал. Теперь твоя очередь, — точно. Это был взаимный обмен, теперь этот человек должен нарисовать для него.       Он даже не успел погрузиться в приятные размышления, наполненные образами о том, как же это будет. Его уже манили в сторону той самой чертовой комнаты. Заходить не хотелось. Но Вэй Ин, он же такой, убедительный.       — У меня как раз для тебя кое-что есть, — сердце в груди испуганно встрепенулось, но на лице это никак не отразилось. Мужчина переступил порог комнаты вслед за художником.       Мастерская. Довольно просторная квадратная комната с окном в середине противоположной от двери стены, которое сейчас было занавешено плотной тканью в несколько слоев. Из освещения — два ярких софита. Из мебели — кушетка с вязанным пледом и парой подушек, стол и пара складных стульев. Мольберт, и сбитый из деревянных ящиков стеллаж, где хранились краски и банки с кистями и растворителями.       На столе перед кушеткой стояла железная коробка, открытая, и из ее глубин на мужчину жалобно смотрели остатки сахарного печенья. Две чашки и заварник с черным чаем.       Это должно быть жестоко?       — Ты хотел картину. Можешь забрать хоть прямо сейчас, — он оборачивается на голос и смотрит. Сначала в лицо Вэй Ина, который, прикрыв глаза, равнодушно глядит в ответ. Потом на холст, стоящий на подставке. И мужчина не знает, что чувствует. Это не то, чего он хотел.       — Это не то, — это, черт возьми, не то, что ему было нужно.       — Мне насрать. Ты просил, чтобы я нарисовал для тебя картину. Я нарисовал. А теперь бери ее и вали, — его голос тихий и спокойный, он тушит обиду в сердце куратора, но тот не хочет успокаиваться, и сам разжигает ее сильнее и сильнее, чтобы взорваться. Просто потому, что он хотел другого. Он хотел не это. — Я знаю, о чем ты думаешь. И ты, блядь, такой эгоист, что мне тошно смотреть на тебя сейчас.       Ванцзи замирает, услышав это. Замирает, широко распахнув глаза, потерянно глядя на мужчину перед собой. Все его негодование окончательно затухает, оставляя после себя лишь пустоту.       — Не знаю, о чем я вообще думал. Ты же всегда таким был. Вечно все «ты» да «тебе». Все только так, как тебе надо, как ты хочешь. А другие? — он открыл было рот, чтобы сказать хоть что-то. Но не смог. Тут же в памяти начали всплывать обрывки воспоминаний от детства до недавних дней. Его многочисленная вереница психологов, которые тоже, тоже осторожно говорили о том, что он слишком зациклен. Сосредоточен на себе. — Ты, господин Лань, долбаный эгоист. Бери картину и вали. Только масло не смажь.       — Вэй Ин… я, — слова даются со скрипом. С одной стороны, в нем закипает гордость, выращенная в нем дядей и им самим. А с другой — ему хочется опуститься на самое дно, схватить художника за руки и давить на жалость, ведь с ним это работает. Он пожалеет его и простит. — Прости…       — Заткнись, — но бывший одноклассник не дает ему закончить. Сам берет не досохшую картину и выходит из комнаты, вынуждая идти за собой следом. — Я все тебе сказал. Бери и выметайся. И чтобы до понедельника мои глаза тебя не видели, ты меня понял?       — Да, — что он еще может? Вспылить? Показать характер? Да в задницу сейчас этот его характер. Вэй Ин явно не настроен шутить. Он без жалости сделает с ним то, что сделал с другими. Исчезнет.       — Хороший Ванцзи. Умница, — последнее, что мужчина видит, это холодную нежную улыбку, когда художник выталкивает его на лестничную клетку вместе с холстом. И его руку, которая касалась груди, а теперь пропала за захлопнувшейся дверью.       Разве он правда эгоист?       Разве это так? Кто-нибудь может ответить ему на этот вопрос? Кто-нибудь? В памяти тут же всплывают лица. Его старшего брата, мамы, дяди, Цзинъи и, наконец, отца. Даже лицо, похороненное глубоко на дне мерно бьющегося сердца, всплывает. А следом за ним и другие образы его печально коротких интрижек, которые вспыхивали за спиной у девушки, которую готовили ему в жены.       Спрашивать сразу же расхотелось. Да и был ли смысл? Кто из них скажет ему правду? Что если эта правда ему не понравится.       Да, похоже, отпираться бессмысленно. Он правда эгоист. Будь иначе, тревожили бы его в таком случае слова Вэй Ина? Нет. Мужчина бы даже сомневаться не стал в том, что тот не прав.       Удерживая холст за края руками, куратор добрел до припаркованной у дома машины, останавливаясь на расстоянии пары шагов. Было уже темно, только фонарные столбы освещали узкую улицу, и там, под светом, стояли двое парней спиной к нему, тихо смеющиеся в разговоре, которого ему не расслышать. Такие юные и такие непохожие на то, что было у него самого.       Парни буквально подпрыгнули от испуга, когда Лань Ванцзи снял авто с сигнализации. Замурчал двигатель на прогреве, открылся багажник. Цзинъи наконец отлип от своего нового приятеля, а он понял еще и то, что чувствует лёгкое раздражение, глядя на их неомрачённые печалью лица. Вот же черт.       Это все потому, что ему сейчас плохо. Ему плохо, и они в этом никак не виноваты. Мужчина не имеет права ругать их за это. Отвернувшись от наблюдающих за ним парней, он забирается на свое водительское место и молча открывает рядом дверь для своего помощника, чтобы тот поторапливался. Если он сказал бы им хоть что-то, это бы лишний раз доказало то, что Вэй Ин прав.       Не то чтобы Ванцзи это отрицал. Какой смысл, если он уже признал вину. Нужно было просто меняться. Менять всё, пока не стало поздно.       Вот только… реализуемо ли это?       — Все прошло хорошо? — куратор обернулся к парню, пристёгнутому к сидению сбоку от него, на красном сигнале светофора, чтобы видеть лицо. И оно было обеспокоенным. Впервые он почувствовал благодарность, а не холод негодования видя подобное по отношению к себе.       — Меня прогнали, — слабак, вот ты кто, Лань Ванцзи. И раз уж вы тут одни, и этот мальчишка помогает тебе, пусть он знает.       — Но вы вышли с картиной. Это уже очень крутой результат. Получили то, что хотели, один раз, значит получите еще. Вы же Лань Ванцзи. Вы получаете то, что хотите, — Цзинъи верил в то, что говорил, мужчина слышал это в его голосе и понимал, что так было раньше. Так было тогда, когда ему было наплевать на чувства других. На чувства художников. Каждый из них просто сдавался, называл сумму и работал. Было проще.       Они были как та проститутка.       Он приходил и, своего рода, имел их, а потом уходил с чувством победы. Дерьмо. Куратор ударил по тормозами, и со скрипом они остановились на пустом участке дороги, наверняка оставив следы шин на гладком асфальте.       — Так больше делать нельзя, — кажется, до него кое-что только что дошло. — Это не то, чего я хотел.       — Разве… Разве там не картина, господин Лань? — о да, там картина. Но вместо того, чтобы давать свет, она поглощает его. Она как зеркало. Будет показывать самое грязное и болезненное, что есть в тебе, выворачивая душу на изнанку, но никто, кроме тебя, этого не увидит.       Цзинъи увидел ее, когда они поднялись в квартиру. И его лицо сложно было описать словами. Это выражение будто было скопировано с его собственного лица. Пустота.       — Что это за чертовщина? — чертовщиной, по мнению помощника, была обнаженная, очень чувственная и хрупкая фигура женщины. Без четко проработанных черт лица, чтобы можно было узнать позировавшую для этого холста. Черный глубокий фон резкой фактуры, при высыхании рябящий под чувствительными подушечками пальцев. Яркие всполохи будто отражение огней в воде или в зеркале. Точно, как зеркало в темной комнате. И много воды. Ее тело было единственным светлым пятном, не считая красноватых вспышек и синих полос. Она была светом. — Откуда это вообще взялось?       — Вэй Усянь рисовал это с женщины, — сказать всю правду было тяжело, это звучало глупо. О том, что он дал обещание и был вынужден вызывать проститутку, даже не подозревая, что с ней будут делать за закрытой дверью.       — Когда? — не нужно было оборачиваться для того, чтобы убедиться — Цзинъи был ошеломлен. Его голос пропитан шоком и возмущением. Но по тому, в каком состоянии была картина, не было сомнений, что закончили ее совсем недавно.       — Сегодня вечером. Вэй Усянь выбрал в качестве желания найти для него модель. Вот итог, — вроде бы его слова звучали прилично, отражая суть того, что произошло. Однако когда мужчина обернулся к молодому парню, вид у него все еще был такой, словно ему все прямо сказали, не цензуря.       — Так он же гей, на кой черт ему рисовать женщину? — из бутылки шампанского, под давлением газов, с громким хлопком вылетает пробка. Точно такой же хлопок оглушил Лань Ванцзи. У этих слов был такой эффект. — Я думал, что он спровадил нас с Сычжуем именно из-за того, что задумал остаться с вами наедине. Не устоял перед вашим великолепием. Какого хрена?       — Не выражайся, — действительно, какого хрена?       Вэй Ин… он правда может быть таким?       Не устоял перед его… великолепием?       Или это Лань Ванцзи был слепым. Все это время. Такое ведь могло быть, в самом деле? Мог ли мужчина не заметить, что за странностями художника прячется нечто… подобное.       Нет. Нет! Он не хотел даже думать о таком. Вэй Ин не мог быть таким, определенно. Только не он. Этот человек большую часть времени проводил в окружении женщин. Даже его брат осуждал его за это, а ректор вскользь называл бабником.       Но все же, что если допустить мысль, только на минуту, о том, что было бы, если бы Вэй Ин правда больше предпочитал свой пол. Это бы могло повлиять на их общение? Ох, невозможно. Невозможно думать об этом на одну минуту. Он вообще не должен думать о таком, ведь это просто невозможно.       Оказалось, что возможно.       И об этом, казалось, знали все, кроме него, какая ирония. Лань Ванцзи стремился всегда быть рядом, узнать как можно больше о бывшем однокласснике, и проморгал такое.       Но карма не была к нему слишком жестока. Оказалось, что его художник не утратил остатки разума и совести, и все же не перешел черту окончательно. Иными словами, он не мог считаться гомосексуалистом. Просто потому, что имел отношения с женщинами, и против них, если верить Ло Циньян, ничего не имел. Едва ли его это успокоило. Наоборот, что странно, от мысли, что Вэй Ин сидит на двух стульях сразу, ему стало не по себе. Получается, что не только брюки могли забрать у него трезвый разум несостоявшегося друга, но и юбка.       Мужчина так сосредоточился на этом, что напрочь забыл о том, чем кончилась их последняя встреча в пятницу. О том, что его прогнали. В понедельник он уже был до неприличия бодр, а получив новую неоднозначную информацию и вовсе напоминал оголодавшего пса, самой сочной костью для которого являлся господин Вэй.       Тот же такого напора, похоже, совсем не ожидал. Вэй Ин его энтузиазм воспринял подозрительно тихо. Только удивленное выражение на лице выдавало художника.       И ничего в целом не предвещало беды. После этой странной истории, когда он все-таки получил то, что хотел, пусть и не на все сто, наступило затишье. Они даже голос не повышали друг на друга. Просто не было повода. Да и если бы был… Ванцзи чувствовал себя слишком удовлетворённым, чтобы ругаться. В его голове снова появились яркие образы. Их спровоцировала, как ни странно, эта чёрная картина.       Да, ему хотелось, чтобы художник рисовал для него акварелью. Но, похоже, сейчас это было или невозможно, или не стоило его сил, раз он все так старательно упирался. Если бы господину Лань не удалось выдавить совсем ничего, рано или поздно, скорее всего, пришлось бы сдаться.       Кто бы ему позволил остаться в Пекине насовсем? А смог ли бы он увести с собой Вэй Ина… похоже, только связанного и в мешке, но тогда его сразу объявят в розыск, и Не Минцзюэ с Господином Цзян будут безжалостны.       Мужчина проворачивал мысленно разные варианты. Художник же продолжал вести себя тише воды, ниже травы. Ни во что не ввязывался, ни с кем не ругался. Учебный процесс пошел в новый лихо закрученный виток, и даже он сам начинал чувствовать, как утомляется, читая лекции, которые студенты наконец начали слушать.       И вот, ничего не предвещало.       Пока в один несомненно ужасный день он не опоздал на встречу в доме семьи Цзян. Это было их привычное место встречи. Там они могли обсуждать почти все, что угодно, и чаще всего это «все» имело отношение к Усяню. Они же члены клуба «неудачников».       И то ли оттого, что он опоздал, то ли оттого, что в прихожей заметил висящее на кованной вешалке знакомое пальто, из простого хмурого мужчины господин Лань превратился в ту самую невыносимую версию себя. Невыносимую, опять же, по мнению художника. Казалось, весь их и его мир теперь вращается вокруг него. Как же плотно они завязли в этой трясине.       Вэй Ина можно было всегда услышать раньше, чем перед глазами представал вид. Его смех как серебряный колокольчик, падающий вниз по ступеням каменной лестницы, звенел-звенел-звенел. Везде. В коридоре, в смежных комнатах и, наконец, в столовой, где и сидел мужчина, вольготно устроившись на кушетке.       В компании его старшего брата.       Вот это он как-то совсем не ожидал увидеть. Одно уже то, что Вэй Ин был здесь, ставило под сомнение его адекватность, ведь обычно о таком предупреждали заранее. Это же был едва ли не праздник, и в дом пускали едва ли не с боем. Так какого черта.       — Брат? — удивительно, но в данном случае все недовольство, которое испытывал мужчина, устремилось ни к кому-нибудь, а именно к Сичэню. Ладно госпожа и господин Цзян не написали свое привычное «дверь будет закрыта, звонок на воротах отключен, просьба сегодня не беспокоить». Но родной брат-то как мог с ним так поступить? У него, между прочим, была острая надобность выговориться. А теперь об этом не шло и речи.       — Ох, э-э-э, Ванцзи… — да, черт возьми. Спасибо, что вспомнил мое лицо, отрывая взгляд от Вэй Ина. И вообще, какого лысого демона ты на него так внимательно смотрел. Второй молодой господин Лань стремительно закипал, накручивая себя с поразительной скоростью.       Вообще, когда дело доходило до чего-то подобного, а именно до того, чтобы раздуть из пустяка проблему значительного масштаба, Ванцзи был одним из первых во всей их семье. Выше него был только их отец, но, видят боги, мужчина твердо вознамерился это исправить.       — Надо же, сразу двое братьев семьи Лань здесь, со мной, в одной комнате. Это везение, не иначе, — Вэй Ин, наблюдая за ними, мягко улыбнулся, поправляя волосы. Фокус внимания переключился моментально. — Ванцзи, в таком случае, если ты здесь, как смотришь на то, чтобы помочь Цзян Чэну? Он хочет перенести картины с третьего этажа и поменять композицию на втором.       Тут важным было сразу две вещи. Речь шла о картинах. И он мог увидеть что-то новое, так как не помнил, был ли вообще выше закрытых комнат второго этажа. И второе, художник сам его попросил, а делал он такое нечасто. Да и тон, которым он говорил, был очень приветливым. Куратор расслабился.       Как раз с кружкой в виде злого толстого покемона вышел хозяин дома. Как раз застав предложение, озвученное Вэй Усянем. Как кстати. Его скептический взгляд метнулся к Лань Ванцзи, и мужчина, с секунду подумав, удовлетворённо кивнул.       — Сойдет, — таков был его вердикт.       — Согласен, — он и сам должен был дать ответ.       Только вот… А эти двое чем тогда планируют заниматься?       Словно в ответ на эту острую мысль, Вэй Ин не спеша поднялся с кушетки, тягуче потянулся и оправил одежду, проводя по бокам бледными ладонями с длинными тонкими пальцами. На темной одежде контраст был завораживающим.       И его брат тоже поспешил подняться. Это все больше и больше ему не нравилось. Эти двое еще, вдобавок, и переглядывались загадочно.       — Ну, тогда мы вас оставим. До встречи, — Вэй Ин подмигнул, помахал на прощание и, не особо церемонясь, ухватил первого господина Лань за плечо, утаскивая в сторону двери. Тот только глаза отвел от его лица.       — Это куда вы двое собрались? — его вопрос озвучил Цзян Чэн раньше, чем у Ванцзи набралось решительности и наглости лезть по факту не в свое дело. Глава Цзян же в этом стеснения не испытывал.       — А, забыл сказать. Нас сегодня не будет. У нас свидание, — эти слова повисли в воздухе, как красное марево.       Кто-нибудь, держите его.