Краски жизни

      Разве может все идти хорошо абсолютно всегда? Люди хотят, чтобы именно так и было, они молятся, надеются на это. Но этого не случается. Или случается, но с считанными единицами. А он в эти единицы что-то в последнее время не входит.       Все начиналось как нельзя мирно. После полной страсти битвы в пустой студии среди холстов, этюдников, мольбертов и красок они, наконец, оторвались друг от друга, глядя на свои размалеванные краской тела. Его рубашка была порвана, а Вэй Усянь весь был перепачкан маслом. И пахло от них соответственно. Потом и пигментами. Но это отчего-то не отвращало. Напротив, все было так естественно. Так странно.       Художник вдруг предложил помощь. И Ванцзи не нашел в себе сил отказаться. Это был его шанс сблизиться. Ведь за все это время, таких моментов мира между ними было очень мало. Настолько, что, казалось, мужчины воевали, прерываясь лишь на сон и еду.       А он не хотел воевать с ним больше. Не хотел воевать так, как враг. Ведь если Вэй Ин так и не увидит в нем друга, то, получается, что мужчина действительно неудачник. Если не смог донести элементарное до человека, который, казалось, греет каждого, кто оказывается к нему слишком близко.       А эта битва и вовсе разбудила в нем такой огонь противоречивых чувств, что неизвестно, можно ли вообще от них скрыться, отстраниться. Было жарко. В голову лезли навязчивые мысли о красивом упругом теле художника, которого он касался испачканными в краске руками. Горячая гладкая кожа, рельефный пресс, появившийся благодаря почти ежедневным тренировкам. И… белые неровные полосы и пятна, чуть светлее основного тона кожи. Шрамы.       Мужчина понял, что заметил их только сейчас, и рассматривает обнаженную грудь бывшего одноклассника слишком долго. Разве это прилично? Нет. Точно нет. Он не должен так делать. Должен отвести взгляд. Но почему-то не получается, а уши и шея начинают предательски пылать от притока стыдливой крови.       Вэй Ин стал еще красивее, чем был, когда они наконец увиделись спустя шестнадцать лет. В этом, конечно, совершенно нет никакой его заслуги, но отчего-то Ванцзи несравнимо приятно смотреть на этого человека. На его рельефное тело, гладкие длинные волосы, распущенные сейчас по оголенным плечам. Ему шли как естественные волны, в которые завивались пряди, так и шелковый поток, скрывающий эмоции за отпущенной челкой.       Это его мотивировало не забывать и о себе. Как бы он мог, если даже художник, пережив столько боли, остается… совершенным.       — Нужно привести себя в порядок. Ты только посмотри на нас, мы все в краске, — он рассмеялся, красиво запрокинул голову, глядя в потрескавшийся потолок, и откинул тяжелые пряди волос с влажной от пота шеи. Разве так важно теперь, как они выглядят. Они люди искусства. У таких всякое бывает.       — Мгм… — Ванцзи понял, что от него ждут ответа, когда художник, наконец, повернулся к нему лицом. Стоящий в одних брюках, пояс которых сексуально сползал ниже тазовых косточек, выступающих под тонкой кожей. Стоп… с чего это он вдруг считает это сексуальным?       Вэй Ин протягивает ему рулон полотенец из тонкой синтетики. Им не оботрешься, только размажешь, однако сейчас ничего лучше нет. Бывший одноклассник снова надевает свою сорочку, и с чертовщиной во взгляде глядит на его рубашку. Пуговицы лежат на полу, поблескивая в лучах закатного солнца. Она держится только из-за того, что мужчина заправляет полы за пояс брюк. Вид у него разнузданный. Даже в самые отчаянные моменты в своей жизни он не выглядел так бесстыдно.       — Ты на машине сегодня? — Ванцзи кивает. От этого вопроса его обдает надеждой, пусть куратор считает, что не смеет надеяться. — Подвезёшь нас с Сычжуем домой? Нам не по пути, но, может, зайдешь на чай. Заодно и обсудим. Желание.       Он согласен. Кивает решительно сразу уже на первое предложение, даже не дослушав до конца. Неужели наконец между ними начали таять льды отчуждения? Вэй Ин правда этого хочет?       Но, зная его, иначе он не стал бы предлагать подобное. И как тогда он мог отказаться? Как вообще он мог отказать этому человеку. Тот так редко просил. Обычно его просьбы звучали лишь для того, чтобы Лань Ванцзи оставил его в покое. И к ним мужчина, разумеется, не прислушивался. Пропускал мимо ушей, делал вид, что ничего такого художник не произносил. Зато любую другую просьбу… ждал с замиранием сердца.       Вэй Усянь набросил на плечи длинное пальто из тонкой шерстяной ткани, скрывая свой помятый вид. Было немного завидно, на ткани его тренча непременно оставались пятна. Придется отправить Лань Цзинъи в химчистку.       Он уже знал, где жил его бывший одноклассник. Знал, как до этого района можно было добраться, минуя длинные пробки, какой дом был нужен, подъезд, этаж и квартира. И пусть это было против воли самого художника, который предпочитал держать эту информацию в строгой тайне, Ванцзи не собирался выдавать его.       Мужчина вызнал это исключительно для себя. И только для себя.       У выхода из главного корпуса их уже ждали. Сычжуй и Цзинъи, похоже, беседовали. И если приемный сын Вэй Ина выглядел донельзя прилично, то его помощник махал руками как ветряная мельница, и его голос можно было расслышать даже из холла. Невольно мужчина поморщился. Это было едва заметно, как и любая эмоция на его лице, но рядом раздалось тихое насмешливое фырчание.       — Удивительно, но некоторые вещи и правда не меняются, — голос художника обласкал слух. В нем всегда было что-то особенное. Какие-то бархатистые ноты, сравнимые со сладкой тянущейся карамелью в нежном по текстуре десерте. — Ты все такой же зануда.       — Неправда, — его два сантиметра разницы в росте было недостаточно, чтобы Вэй Ин воспринимал его серьезнее. Над ним нельзя было нависнуть грозной тучей, и его улыбка была прямо перед глазами, слишком близко.       — Разве? — низкий смех привлек внимание юношей. Они отвлеклись друг от друга, поворачиваясь в их сторону. Оба выглядели подозрительно смущенными, и возможно это завело художника, а может в его голове давно зрел странный план по уничтожению его спокойствия. — Мальчики, как насчет сходить в кино этим вечером и оставить нас с господином Лань ненадолго одних? Ммм?       Челюсть Цзинъи почти с реальным скрипом разинулась. Сычжуй же выглядел куда сдержаннее и спокойнее. И если юноша, скорее всего, просто уже ничему не удивлялся будучи ребенком такого человека, как господин Вэй, то даже он, Ванцзи, понимал в этот момент своего помощника.       Остаться с ним наедине? Но что это значит? Чего этим Вэй Ин хочет добиться?       Разве они не могли обсудить все при них? К чему были подобные ухищрения? Лань Цзинъи его помощник, что если мужчине просто понадобится его помощь? Хотя, разве когда-нибудь он так сильно нуждался в нем? Скорее нет, чем да, но при этом мужчина понимал, что подобное предложение не могло прозвучать просто так.       Разумеется, эти двое согласились. Ванцзи пришлось высадить их недалеко от дома, перед небольшим торговым центром, в котором располагался маленький местный кинотеатр на два или три зала, с недорогими билетами и наверняка сыроватым попкорном.       В их с Вэй Усянем прошлом тоже был такой. И они ни разу не ходили на сеанс вместе, если это не предполагал выход классом. Возможно, сейчас он хотел бы, чтобы и они оказались не в опустевшем салоне, провожая взглядом двух молодых парней, а выбирали билеты куда-нибудь.       — Ну что, ты еще помнишь дорогу к моему дому? Или передумал? — Вэй Ин сидел на заднем сидении. Сел туда сам, рядом с сыном, проигнорировав попытку Ванцзи открыть для него дверь рядом со своим местом водителя. Определенно. Этот человек что-то задумал.       — Я не передумаю, — на это художник лишь удовлетворённо кивнул. Пора было начинать беспокоиться за свою жизнь.       К самому дому они подъехали в глухой тишине. И в той же тишине покинули салон автомобиля, оставляя тот одиноко стоять припаркованным. Увы, в неположенном месте, но ради этого момента Ванцзи был готов пожертвовать выполнением правил. Следом за художником он поднялся в квартиру и переступил, наконец, порог.       Невероятно, неужели это наконец произошло. Ему удалось переступить данный рубеж первому. Ни Цзян Чэну, ни Не Минцзюэ, а именно ему. Ах, конечно же тут было чем гордиться.       Сама же квартира буквально кричала о том, кто здесь живет. Стены вопили о творческой личности хозяина, и это, пожалуй, первый раз, когда второму молодому господину Лань не хотелось уйти, закрыв за собой дверь. Мужчина за всю свою карьеру где только не был. И в квартирах художников, которые были одновременно и их же студиями, и в студиях, в мастерских и рабочих классах. Все они были разными, все носили отпечаток того, кто творил внутри. Но хотел ли он там находиться? Хоть раз?       Нет.       Это всегда была просто работа или временное увлечение, но не больше. Это не было важно настолько, что дыхание застревало в легких. Чтобы принюхиваться к воздуху, всматриваться в щербины кирпичных стен.       В квартире Вэй Ина пахло кофе и деревом. Немного красками и землей. На удивление не тянуло сигаретным дымом, хотя мужчина довольно часто курил. И атмосфера в целом была необыкновенная. Нечто среднее между развалинами и невероятным вкусом сумасшедшего модного дизайнера интерьера.       Место, где жил он сам, было точной противоположностью того, которое выбрал для себя художник.       Сама же форма была похожа. Высокие потолки, достаточно большие окна, выходящие на солнечную сторону улицы. Много свободного пространства, минимум мебели, только самое необходимое.       Прихожая сразу выходила в гостиную, гостиная в кухню. Перед входной дверью просто была одна большая комната. Здоровый прямоугольник, отделанный щербатым кирпичом рыжего цвета. Деревянный пол, не скрытая проводка и лампы в простых плафонах, которые спускались с потолка. Это было ужасное ретро. Настолько ужасное, что ему нравилось, и он хотел бы найти у дивана проигрыватель для пластинок, чтобы поставить одну, пока рассматривает все, что их окружает. Но его не было. Был только диван с полинявшей обивкой, мягкий на вид, пара подушек в ярких тканевых чехлах, и цветастый шерстяной плед грубой отделки.       Овальный столик, заваленный каталогами музеев и журналами в глянцевых обложках, закрытый ноутбук. Пара тумбочек, на которых стояли лампы с плафонами из шелка на проволочном каркасе, а в углу фикус, разросшийся в плетеной корзине. И все это на плетеном тканевом ковре в полоску. Нелепо.       Все вокруг выглядело нелепо. Придурошно. Но уютно. Много ткани и дерева. Он бы с удовольствием продолжил рассматривать каждую мелочь вокруг себя, но чайник противно заверещал на газовой плите, и Вэй Ин поспешно и шумно снял его с огня.       — Чай или кофе? — Мужчина обернулся к нему через плечо, и только сейчас Ванцзи заметил, что тот уже успел подобрать волосы и скинуть свою верхнюю одежду прямо в кресло, не утруждая себя тем, чтобы повесить как положено.       Он согласился на чай. Кофе, как оказалось, все равно был только растворимый, да и молока у художника не нашлось. Холодильник вовсе выглядел уныло. У него возникло желание сорваться в ближайший магазин, чтобы принести еды. Пусть этот порыв останется в тайне.       — Ну что ж, давай к делу. На что именно ты рассчитываешь? — Вэй Ин забрался на диван с ногами. Его явно подобная поза не смущала. Как и то, что он все еще был перепачкан краской, как и его одежда. Эти пятна постоянно привлекали внимание. Особенно те, что на шее. Так сложно было… не смотреть на них.       Лишь на то, что бывший одноклассник согласится рисовать. Для него. Только для него. Ну, может быть, и не только, но Ванцзи определенно хочет иметь возможность отслеживать, и, возможно, даже иногда контролировать процесс. Эти картины, они нужны ему.       Ему нужны эти светлые и чистые образы. Ведь реальный мир выглядит куда более грубым. Грязный и неотесанный, он режет глаза. В то время как отражение на холстах из-под руки художника как глоток свежей воды в пустыне. Невероятно сладко. Да и одного, разумеется, мало, чтобы напиться.       — И ты сделаешь все, что я попрошу? За картину? — в этом вопросе, наверное, и скрывалось то, что должно было отпугнуть его. Голос Вэй Ина звучал так, будто то, что он задумал, должно шокировать, напугать. Он был жестким.       — Все, — его же голос, напротив, звучал излишне уверенно.       Короткий взгляд глаза в глаза, и художник отворачивается, кивая каким-то своим мыслям. Какому-то своему решению, к которому он окончательно пришел. И, отставив чашку, мужчина снова поворачивает свое красивое бледное лицо к нему, чтобы одной фразой выбить весь воздух из груди.       От возмущения. От злости. Обжигающего негодования.       Вэй Усянь понимал, что его просьба прозвучит мало того что странно, для такого господина, как Лань Ванцзи, она будет настолько аморальной, что его скорее всего снесет потоком праведного гнева. И оказался почти прав. Однако Ланя он все же недооценил. Тот не убежал в закат, громко хлопнув железной дверью в его квартиру, а стиснул зубы так, что скорее всего теперь ему придется потратиться еще и на дантиста.       — Вызови мне проститутку. Сейчас, — выражение лица куратора невозможно было описать словами. Его и без того бледная кожа окрасилась в болезненно голубоватый цвет, а глаза заполыхали так, словно были двумя кусочками разогретого докрасна угля.       И, черт возьми, вызвал же.       Сжав пальцы в кулаки так, что на ладонях останутся лунки-следы от впившихся в кожу ногтей, мужчина набрал номер, который дал ему художник, и рубленными фразами объяснил неизвестному, что им, собственно, надо. А вернее кого.       Нет, разумеется, он, Вэй Усянь, потребовал этого не ради того, чтобы вызвать ревность. И уж тем более мужчина не собирался делать с девушкой ничего непристойного. Даже если это была ее работа.       О нет. Цели у него были совершенно иные.       Лань Ванцзи так сильно хочет от него картин. Так сильно, что никак не может услышать его, Вэй Усяня голос за своим неукротимым желанием. Он осип кричать мужчине о том, что то, чего тот так страстно желает, нереализуемо.       Конечно же, художник может нарисовать. Может. Это его призвание, его суть. Но это будет определенно не то, что от него ждут. Ведь Ванцзи хочет видеть то, чем господин Вэй давно не является. А его картины не больше, чем отражение души, отражение мира, в котором он существует.       Ванцзи хочет в этот мир, грезит им.       Но ему в таком случае нужно было найти его раньше. А сейчас этого мира просто нет. Его сожгли, опошлили, опорочили, уничтожили. Разбили. Разорвали и сломали, как самого Вэй Усяня.       Он больше не может ни видеть, ни чувствовать как прежде. И раз куратор отказывается слушать его, отказывается понимать, художник пойдет на крайние меры. Заставит осознать мужчину, что того мира больше не существует. И тогда, когда тот все поймет, он уйдет, снова оставляя его. Потому что на самом деле сломанный и искалеченный Вэй Усянь нужен лишь единицам.       Проституткой оказалась женщина неопределённого возраста. На вид ей было не больше тридцати пяти. Не сказать, что красавица, но вполне приличная на вид, так и не скажешь, какое призвание ей пришлось для себя избрать.       Ее можно было понять. Встречает один мужчина, уводит другой. Кому такое понравится. Но он, правда, не собирался ничего с ней делать. Не за этим она ему нужна. А Ванцзи… Ванцзи пусть понервничает. Пусть это будет его изощренной местью за всю ту боль, что тот ему причинил.       Ему не стыдно за это. Нет, не стыдно. Да, Вэй Усянь поступает плохо. Оскорбляет чувство прекрасного человека, которого любит. И прощает тут же себя на месте. За то, что не его боль, то, что Ванцзи себе придумает.       А женщина оказывается тихой и спокойной. Она принимает чашку чая из его рук и усаживается на софу, пока он ставит на подставку мольберта чистый грунтованный холст. Они оба испорченные. У них обоих, возможно, не было выбора, и им есть о чем поговорить. Тихо, спокойно, пока художник мастихином наносит слой за слоем масло на белую поверхность.       Она хорошая модель. Хороша своей не идеальностью, грубой правдой, суровостью реальной жизни. За одной чашкой чая идет вторая, Вэй Усянь достает коробку печенья, пока сохнет первый слой, который поверх он будет править. Они пьют чай и говорят. О чем могут говорить художник и проститутка? О жизни. О боли.       Он давно думал об этом, вынашивал идею как дитя, но не думал, что реализует ее через Ванцзи. Мужчина просто допек его. Опять. Вывернул ему душу. Вцепился как голодная псина. И пусть Вэй Усянь любит его. Несмотря ни на что, любит. Он больше не может притворяться тем, кем не является. Поэтому, пусть куратор избавится от наивности. Перестанет видеть его таким, каким мужчина точно не является.       И все это ради того, чтобы женщина оставила свой образ на грунтованном холсте. Таким, каким он ее видит. А видит мужчина ее живой, но сломанной. Нельзя упасть и не сломаться, раны на душе — они не видны, но они есть.       Женщина смотрит на холст, и лицо ее становится мягче. Тихим голосом, низким, не женственным, она говорит ему о том, что такой красивой себя никогда не видела. И она плачет. Плачет, ведь зеркало такого показать не может. Всей ее боли, всей ее силы.       Ванцзи хочет света. Хочет мира, омытого дождем, полного солнца и свежести. Но для него этого мира больше нет. Его разрушили, изничтожили. Но стал ли он хуже? Нет. Мир для Вэй Усяня стал грубее и насыщеннее. Он больше не походил на легкое акварельное счастье, рисованное осколками света. В нем была грубая фактурность, сочность, острота, сила.       И куратор или смирится с этим, или… пусть исчезнет.       Художника не спасли тогда, когда могли это сделать. Будь иначе, спаситель мог бы его просить. И господин Вэй бы делал, творил. Если бы этот спаситель был.