«Не торопясь, глотками вкушайте особенное мгновение».
Когда в сердце проникает тепло и острота, когда тело, полностью распахнутое для обожаний и услаждений содрогается в пленительных конвульсиях, разве не становится скучно после того, как люди получают вожделенное? Разве не становится прохладно и безразлично? Наверное, не становится, ведь жар, полыхающий внизу и заставляющий всё внутри биться и работать как следует никогда не угаснет. Он будет существовать вечно, пока объект сумасшествия ходит на двух ногах или бегает на четырёх лапах. И Долорес всегда знала: её объект сумасшествия будет ежедневно наглядным примером напоминать о себе. Сколько бы она ни старалась забыть, всё равно наизусть повторяла излюбленные высказывания Минервы, подражала каждой её привычке, каждому вздоху, в надежде на то, что таким странным способом облегчит периодическую боль. Но этого не случалось. Нечему было случаться. Вот и всё. Впервые за многие годы урок трансфигурации проводился на природе — на зелёной лужайке недалеко от леса. Всё отчаянно пахло и дурманило расшатанное сознание, колыхало память и пробуждало любопытную живность, выползающую изо всех щелей, дабы найти укромное место для отдыха. Десятки палочек кружили в воздухе, десятки возмущений слетало с детских ртов, уносясь ввысь к неуклюжему комарью. А среди них МакГонагалл, словно дирижёр, умело колдовала, обучая олухов самым простым умениям. И попробовали бы они только не запомнить. А вон, где-то там, в конце толпы, мальчишка ударился ногой о трухлявый выступ и завопил, что есть мочи, кривя различные рожицы. Никто не обратил на него внимания, а под раскидистым деревом тем временем устроилась Долорес, помахивая согнутой записной карточкой. Душно всё-таки. В разум к ней закрадывались заковыристые идеи и потайные желания. Желания, достойные вознаграждения. Плелись одно за другим и выстраивали тонкий мост, по которому, с трудом балансируя, шла женщина. Вот звонкий щелчок, вот сползает с причёски заколка, а вот уже грациозная кошка дышит ей на ухо и шепчет так ненавязчиво, что хочется прикрыть веки. Карточка тоже оказывается больше не нужной и летит по лёгкому лиственному потоку в новый дом. Вдалеке ещё слышатся отточенные до идеального голоса, в конечном счёте преобразуясь в маревую шероховатость, которая разглаживается, становясь похожей на очертания зрелой фигуры. Долорес кладёт руки на грудь и чувствует приятную тягучую негу. Она враз сменяется хриплыми вздохами, образными касаниями, до неприличного ускоренным трением двух немолодых тел, массированием гладких ягодиц, что впоследствии приводит к возбуждению. Всеохватывающему. Неужто можно предаваться дикой пошлости посреди занятия? Неужто не стыдно лапать себя перед учениками? Нет, если человек стал героем баснословных историй. Не следует упрекать за таланты. Даже если это считается неправильным. Ведь у неординарных особ свои причуды и расстройства. И, не сумев стерпеть накопившегося накала, Долорес тревожно застонала при всех, упиваясь тем, что в видении занималась любовью с Минервой МакГонагалл. Как в наивной сказке, как пишут в красивых романах. И на удивление неприступная кошка дала согласие. Расширенные зрачки сузились, но стоны не прекратились. Первой обернулась профессор, за ней подняли головы второкурсники, отвлекаясь от превращения хорьков в мелкую гальку. Последние в недоумении уставились на мисс Амбридж, силясь вымолвить хором лишь краткое: — Вам плохо? Повисла мучительная пауза. Долорес заметно покраснела от еле скрываемого стыда, а Минерва, наконец решилась вымолвить целостное предложение: — Пожалуйста, продолжайте. Надеюсь, когда я вернусь, хотя бы один из вас превратит несчастного хорька в полноценную гальку. У мисс Даглас отлично получается, понаблюдайте за её техникой. С этими словами МакГонагалл, сейчас пребывающая в крайней степени злости, двинулась по направлению к оцепеневшей коллеге. До сих пор юные студенты не вникли в суть происходящего. Длинные пальцы, как ветви древней осины, схватили Генерального инспектора за ткань платья, не давая шелохнуться. Долорес только улыбнулась и готова была сказать, как ей плохо — до того плохо, что делается хорошо. Минерва ещё раз окинула класс взглядом и грубо увела несопротивляющуюся Амбридж в сторону. Как маленькую. С такой, как она, по-другому нельзя. Синдром взрослого ребёнка, увы, не лечится. — Вы при детях… — МакГонагалл тщетно теребила клочок ткани, взывая к благоразумию коллеги, — работа не граничит с личным пространством. Запомните. Всё должно быть отдельно. — Оно слилось для меня в единое целое, — Долорес стояла чуть косо, переступая с ноги на ногу и склоняясь на левый бок, — представляете, карточка осмелилась улизнуть от меня. — Интересно почему? — женщина позволила себе краткий смешок и не более. Она ведь осведомлена, как и всякий в Хогвартсе, что общаться с Долорес на серьёзные темы так же бесполезно, как заставить Аргуса танцевать сальсу. Доказывать вдвойне бесполезно, поэтому выходом из данной ситуации всегда было — не спорить. — Может, усиленное Дуро? — предположила Амбридж, готовая сейчас с голосистым хохотом сплясать на поле веселую чепуху. Что-то сейчас неумолимо наполнило её беззаботностью, лишило инстинкта самосохранения, открыло для неё все закрытые ходы. — А может, попросту неслыханная наглость? — ноздри декана Гриффиндора затрепетали. В ответ молчание. Ещё секунда, ещё. Природа, помоги же в сей неловкой ситуации. Но и от неё беззвучие. — Даже нечем возразить, — в кудряшках Долорес запутался листок с семенами, — вы ведь так искусно внушаете очевидные факты. Какая молодец. Я и впрямь верю. — Не обязательно ёрничать, — Минерва повела плечами, — в любом случае, у меня занятия, а вы знаете, где должны быть этим вечером. В буйной траве женщина оставила Долорес. Оставила, при этом нисколечки не удивляясь её поведению: такое стало нормой. Дурочка Амбридж и педантичная МакГонагалл. Пара, наполняющая бокалы неясной борьбы до краёв. Только сочится из них не игристое вино, а горькая плесень, смешанная с грязной жижей.* * *
А что, если перелистнуть страницу, попасть во вчерашний день и сделать вид, будто Долорес стоит пугливая, ждёт блестящий поезд? уезжает на нём в магическое путешествие длинною в семь лет? Или вовсе в него не садится? Или вовсе не ждёт? А что, если… Естественно, в кабинете Минерва не нашлась. Естественно, Амбридж не поднимала вверх розовую шапочку, чтобы проститься с беззаботным детством. Она плелась в тёмную часть замка, встречая редких старшекурсников, небрежно сообщающих, что видели МакКошку, идущую в направлении душа для преподавателей. Заманчиво. Очень заманчиво. И как бедолаги ещё держатся так спокойно, сцепив зубы? Сегодня Минерва их основательно отругала, а они ещё не умудрились отчебучить какую-нибудь пакость. Чувство меры имеется. Плюс. Уже блеклая крупица. Их не разделяли бесчисленные метры, их разделяла только шторка, одиноко висящая в кабинке, покрытой пузырьками и разводами. Долорес вошла бесшумно, вслушиваясь в звуки шуршащей мочалки. Тело, манящее тело, пытливо обнажённое и покрытое белой пеной. Едва получается сделать вдох. Плавные касания, падающее мыло, мелодичная напевка под нос. Что такого? Минерва просто мылась под охлаждающим душем, смывая с себя тонну размышлений, как и любая женщина. Но для Долорес любая женщина, кроме неё, означала «никакая». И она хотела заметить, что МакГонагалл очень сексуальна, но заметила это скорее громко, нежели в достаточном шепоте. Вода быстро утихла, гипнотический звук сошел на нет и, зафиксировав полотенце потуже, Минерва в растерянности вышла наружу. На её щеках вспыхнул гнев. Столько эмоций за считанный миг. Так умела исключительно Минерва МакГонагалл, хотя по количеству её давненько переплюнула Амбридж. Ох как давненько. — Личное… — профессор подняла «убегающее» мыло. — Всегда остаётся личным? — Долорес крепко стиснула мокрое запястье декана Гриффиндора и жалобно взглянула в её глаза. С этой формулировкой она была не согласна. Всё заканчивается там, где начинается её розовая натура. И наоборот. Минерва долго смотрела на женщину, которая превращала её существование в сущий кошмар, но в тоже время привносила в него пёстрые краски. Долго смотрела и не могла понять, почему с самого детства Долорес так жаждала попробовать на вкус всё, что имела МакГонагалл? Её тянуло к ней, словно к меду. Но не к жёлтому. И пчела не жёлтая, а розовая с чёрными полосками. Хочет оборвать связь одним махом, отнять ирреальную перспективу и заткнуть боль внутри изношенной оболочки. — Долорес, вам просто не хватает мужчины. — Мне не хватает вас, — прозвучало как стойкое утверждение. Она думает, что Минерве тоже многого в жизни не достаётся и она многого в жизни лишена. — Хорошо, — Минерва сдала позиции достаточно быстро и неторопливо отступила. Признала. Нелегко признала, что готова отдаться в объятия той, чьё сознание не имеет контроля, чьё восприятие нормального исказилось как кривое зеркало. Пускай это останется самой большой в мире аномальностью, но Минерва покорилась. Ей тоже этого хотелось. И почему не заняться любовью с Долорес? С той, кто буквально молится на неё как на какую-то икону, как на живой идол. И Минерва МакГонагалл впервые не прочь предаться запретным утехам, открыть своё давно не приласканное тело. Да и кому же? Именно Долорес Амбридж. Являлось или не являлось это её собственным выбором, убегать от вечности в другую вечность невозможно. Минерва бережно спустила её платье до локтей, вызывая тысячи мурашек, смахнула прядки влажных волос. Полотенце развязалось само собой, оголяя ровный стан. Безупречный. Дивный. Долорес схватилась за шею, оставляя на ней красные полосы. Да, необходимый дискомфорт, который нужно терпеть как можно дольше. Вскоре платье и бельё присоединились к тёмному полотенцу. Профессор сразу же приникла к кошке, вдыхая её аромат — лилия и лаванда, и прильнула к груди, нетерпеливо спускаясь к соскам, дразня их языком, давая им затвердеть. Блуждая ладонями по животу, спустилась к лобку. МакГонагалл слабо покачнулась и приставила палец к носу женщины, медленно присаживаясь на корточки. Пусть сейчас она будет главной. Пусть сейчас… — Долорес, — декан подняла взгляд на Амбридж, касаясь упитанных ляжек, тем самым выводя из ступора. Она внезапно спохватилась и расставила ноги. Представлять — одно, а получать — другое. Это станет расколом ее вселенной. Долорес ощутила, как внизу жгло. Будто вошло осиное жало. Минерва провела языком вдоль её набухшей промежности, помогая избавиться от первого опасного напряжения. Долорес запрокинула голову, ловя губами несуществующий воздух. Его не было. Она согнулась пополам, охваченная судорожной волной неуверенности. Минерва раздвинула складки, проникая языком прямо вовнутрь. Не забывая ублажать бедняжку снаружи. Каждую неровность, требующую внимания. Долорес застонала, нерешительно проталкивая пальцы МакГонагалл глубже, а её голову прислонив ближе к покалывающему клитору. Сделай страдающую девочку счастливой. Только видимо. «Терзания» продолжались около пяти минут, пока Амбридж не подняла профессора на ноги и с жадностью, которой давно не ведала, припала ртом к естеству притягательной женщины. Она была неописуемо осторожной, но весьма шустрой, отчего Минерва даже умудрялась испускать заурядные усмешки, восторгаясь трепетом помешанной на ней коллеги. И оценила, каково это — заниматься любовью с тем, кто тобою неистово одержим. Долорес услышала стон коллеги, лишь когда её язык уперся в чувствительную точку. Внутри Минервы становилось всё горячее, и потихоньку женщина вела её к стене, чтобы усадить на деревянное сиденье. Ласкала вульву вдоль и поперёк, выбивала из декана Гриффиндора стоны, наконец, опустила её на жёсткую поверхность, и, не дав ей передохнуть, уселась той на бедра. Издав приглушённый вздох, Долорес упала в объятия Минервы, попутно отвинчивая кран душа. Ей хотелось, чтобы они барахтались под ним, как беззащитные лягушки, чтобы стали страшно мокрыми и, чтобы их тела скользили, подобно мерзким улиткам. На них градом падала вода от сильного напора. Несколькими мгновениями позже МакГонагалл тоже придвинулась навстречу, не сдерживая резких оханий. Тоже испытала привязанность, хоть и кратковременную. Долорес дышала в её шею, пила с её плеч влагу, чувствовала на своих устах уста Минервы, ощущала, как каскадный водопад топил их в себе, захлестывая в ритме бессознательных движений. Вдруг Минерва остановилась, попытавшись освободиться и встать, но вновь оказалась одурманена, впуская в своё отцветающее тело, тело Долорес. Секс в душе. Где они попробуют ещё? Если вообще попробуют. Распалённые складки тёрлись друг о друга, их соки смешивались вместе, принося немалое удовольствие. Кто-то говорил, что мысли материальны? Они действительно таковы. Будучи на пике блаженства, Долорес беспокойно заерзала на бедрах Минервы, чувствуя стремительное приближение кульминации. МакГонагалл успокаивающе погладила женщину по спине, снова целуя в губы. Ладонями она водила по её груди и говорила необходимые фразы, способные усмирить рьяный нрав Долорес. Повторно дёрнувшись, Амбридж сдержала нарастающее напряжение, но первой кульминации достигла Минерва. Её финал был менее фееричным, чем за ним последовавший финал Долорес, которая вцепилась ногтями в кожу МакГонагалл, переживая почти нездоровый оргазм. После того, как она очнулась в экстазе, её ждала согревающая улыбка Минервы, уже отключившей душ и укрывшей её полотенцем. — Долорес, я надеюсь, ты не воспримешь данное всерьёз. Нужно понимать, это лишь необходимая разрядка для тела… — голос Минервы прозвучал будто отчуждённо. Непростительно сему верить. Но сказка, как неизменно писалось в эпилоге, так и заканчивалась. — Нет, нет, — Долорес, всё ещё подрагивающая после ошеломительного финиша, часто заморгала, ударяя по керамической плитке. — Тише. Ты поверишь в мои слова завтра. — Завтра — не сегодня, в нём правды дозволено избежать. — Соглашусь. По их икрам стекали капли и липкая слизь, всё ещё напоминающие о том, что они ожили хоть на пару эфемерных часов. Забытые всеми, но не друг другом. Разные, но тем не менее одинаковые по неосязаемой сущности. Только одна постоянно хотела выглядеть умнее другой. Но кто ею была, останется загадкой завтрашнего дня.