В глубине морей таится башня, в узорчатом окне которой виднеется силуэт. Почему ты спишь одна? Дай мне свою руку — и я приду к тебе, Позволь мне быть рыбаком, Что поймает любовь всей своей жизни, Упиваясь сожалениями.
black tape for a blue girl — with my sorrows
Она снова приходит к нему во сне; раскаленное золото озаряет тьму его разума, освещая все те уголки, что он так отчаянно пытался утаить. Дева в струящемся белом платье стоит близко, словно искушая его — достаточно протянуть руку, чтобы схватить ее, заключить в кольцо объятий и не отпустить никогда более. Он делает это почти молниеносно — тепло ее тела согревает его, пока он отчаянно впивается в знакомый стан пальцами, сжимая почти до хруста. — Ты пришла ко мне? Его голос прорезает пространство; он звучит хрипло и чуть приглушенно. Он не хочет спугнуть ее, только не сейчас. — Чего ты хочешь? — отвечает она ему, отстраняясь только затем, чтобы заглянуть в омуты его глаз. Однако, в них она не находит ничего, кроме бездны — взгляд Тартальи безумен, океан обратился антрацитовой бурей, похоронившей в себе все хорошее, что еще могло оставаться в этом человеке. — Тебя, — шепчет он, и тянется к ней в очередной попытке украсть поцелуй. Коснуться нежных губ, впитать знакомый вкус, присвоить. Острая боль пронзает все его существо за миг до того, как их губы должны были соприкоснуться. Она улыбается, золотые глаза смотрят на него со странным, свойственным одной лишь ей, пониманием. — Вот видишь. Судьбе наш союз неугоден, раз даже во сне ты не в силах осуществить задуманное. Она кладет руки на его плечи, чуть сжимая, словно пытаясь подбодрить. — Вернись ко мне. Идем со мной, и сделаю для тебя все, что ты попросишь. Ты не будешь нуждаться ни в чем. Охрипший и отчаянный, его голос потерял былые краски. Руки Тартальи сжимают девичьи плечи, но не для того, чтобы поддержать. Его разум скован страхом. Страхом утраты золотого сияния, которое она всегда приносит с собой. Но несмотря на тепло, исходящее от стройного тела, голос Люмин холоден, как многолетние льды Снежной. — Ты все равно не сможешь дать мне того, о чем я действительно мечтаю. Ее взгляд устремлен куда-то за пределы его остекленевших глаз; куда-то, где ныне похоронен маленький мальчик Аякс, что любил свою семью и никогда не лгал. — И что же это? — спрашивает он, не особо надеясь на ответ. Говоря откровенно, ему все равно, что она скажет — он готов сорвать с небес звездное покрывало и швырнуть его к ее ногам, раздобыть все золото мира, чтобы ей никогда не пришлось голодать, и прервать жизнь всякого, кто посмеет кинуть взор в ее сторону. Он готов сделать все, что угодно, только бы она стала его. Ее рука мягко касается его щеки, прямо под глазом. — Я хочу видеть взгляд, полный жизни и тепла, — шепчет она, все продолжая искать отражение своих желаний в этих лишенных жизни глазах. — И я могу сделать это. — говорит он, подаваясь чуть вперед и касаясь губами ее уха; он прикусывает мочку, чуть втягивая ее в себя, прежде чем отстраниться и окинуть взглядом светлый лик — золото ее глаз пленит его рассудок, но вместе с тем оно — единственный способ утихомирить внутренних демонов, что неустанно скребутся, желая долгожданной свободы. — Нет, ты не можешь. Она качает головой, золотые очи полны почти осязаемой печали; нечто несбывшееся витает по сну, оседая снежинками в их душах. Она склоняет голову — ненадолго золото исчезает из поля зрения Тартальи, и его хватка на девичьем плече сжимается — но вскоре вновь поднимает ее, глядя на мужчину со странной решимостью во взгляде. — Но есть нечто, что ты сможешь дать мне сейчас. Она убирает руки с плеч Тартальи и складывает их в молитвенном жесте. — И что же? Тарталья не спешит отпускать ее; руки поднимаются чуть выше — к девичьей шее, вокруг которой и обвиваются, но не сжимают — он не хочет причинить ей боль. — Имя, — выдыхает она едва слышно, прорезая пространство своим шепотом. — Ты никогда не говорил мне, как тебя зовут по-настоящему. Тишина, укрывшая их своим куполом, кажется зловещей, но никто не спешит вывернуться из ее оков; дева терпеливо ждет, сверкая очами цвета золота, в то время как мужчина вспоминает нечто, что, кажется, давно отбросил за ненадобностью. — Имя, данное мне при рождении — Аякс. Их взгляды снова соприкасаются — холодное спокойствие и электрическое напряжение зависают в воздухе, не находя возможности объединиться. Когда дева говорит, ее голос по-прежнему прохладен. — Что ж, Аякс, желаешь ли ты быть спасенным? Он все продолжает молчать; пальцы на девичьей шее сжимаются крепче, но совсем ненадолго — он все еще способен контролировать бездну внутри себя. — Мне нужна ты, — говорит он в итоге, отнимая руки от ее шеи, но лишь затем, чтобы обхватить ими тонкие запястья. Он целует каждое из них, вдумчиво облизывая костяшки пальцев. Дева стоит, безмолвная, как и прежде, в ожидании его дальнейших слов. — Тебе же было хорошо рядом со мной, ты беспокоишься обо мне, хочешь спасти. Так сделай это, — выдыхает он ей в губы, не смея коснуться. Желание переполняет его, ведь она стоит здесь, такая доступная и беззащитная, но вместе с тем далекая. Настоящая ли она или это все морок — иллюзия, порожденная его сознанием? В этот раз паузу затягивает она — незримый ветер колышет подол ее платья, а золото глаз укрыто длинной челкой. Наконец, она снова поднимает взгляд — ему, кажется или золотое сияние померкло, оставив лишь тусклую бронзу? — Скажи мне, Тарталья… — начинает она. Ее голос более не холоден. Нет, теперь он кажется ему потусторонним, словно изрыгающим проклятие. — Что ты чувствовал, пожирая сердце моего брата? Бездна в его глазах разрастается, странные тени копошатся в глубине синих омутов. Словно напуганная, она вырывается из его хватки, и разрывает дистанцию на несколько шагов. Он отвечает ей уверенно, его голос подобен стали. — Я не мог ничего чувствовать, ведь этого не было. Это ложь. Он делает несколько уверенных шагов по направлению к ней; она же зеркально повторяет его действия, отходя назад — сближаться с ним сейчас опасно. — Нет, и мы оба знаем это. Я видела это своими глазами. И хотя ее глаза больше не полыхают золотом, в их глубине все еще остались эти искорки, пускай и сокрытые под маской обиды. — И все же, ты не ответил на мой вопрос. Что ты чувствовал? Антрацитовые глаза не в силах более сдерживать бездну; она льется из темных провалов, отравляя пространство перед ним. Его взгляд безумен, когда, подорвавшись с места, он вмиг оказывается перед ней. Он сгребает ее в охапку, тщетно пытаясь вырваться из оков сна, забрав ее с собой. Его золотое сияние должно быть с ним и только с ним. Но она — лишь иллюзия, плод его сознания, что захотело утешения, которого ему неоткуда брать. Хрупкий образ золотой пылью просачивается сквозь пальцы, сияние меркнет, возвращая разум в привычную тьму. — Я найду тебя. Ты будешь моей! Он истошно повторял это слово, пока из его тела сочилась странная, мерзкая слизь. Он кричал отчаянно и с надрывом, исторгая смрад бездны. Вязкая жидкость заполняла помещение до тех пор, пока все не погрузилось в вязкую тьму.