Красота преследует меня, раскрывая свои объятия, Нет больше лжи, я не буду больше лгать, Подлый стервятник отравил мой сад. Страх и неуверенность — стали причиной. Пробуди во мне новую, чистую веру.
black tape for a blue girl — redefine pure faith
Солнце здесь ненастоящее, но жарит мощнее во стократ. Степь, поросшая выжженной травой, слабо колыхающейся на ветру, безмолвна. Чайльд стоит здесь — клинок в его руке готов разрубить очередную тварь на сотни мелких кусочков, но, вопреки обыкновению, чудища не спешат нападать на беззащитного юношу. Вместо этого пространство прорезает мощный треск. Кружево снов покрывается рябью; эта маленькая внутренняя реальность пузырится и скрипит, впуская гостью — незваную, но такую желанную. Дева в струящемся платье врывается молниеносно. Ему кажется, он способен разглядеть, как зарастают разрывы, оставшиеся на ткани сна, раздробленной ее клинком. Вот она - святая дева, в чьих глазах сокрылось вечное благословение, его право на жизнь, право на существование. Ее голос более не напоминает лед — вместо этого она извергает пламя, словно разбушевавшийся дракон. — Зачем ты это сделал? Она подлетает к нему, словно фурия; нежная девичья рука хватает его за горло с недюжинной силой — не знай он Люмин, в жизни не догадался бы, какая мощь может скрываться в настолько хрупком теле. — Сделал что? Бездна смотрит на нее сквозь полуопущенные ресницы, едва угадываясь в омутах глаз; они больше не напоминают стекло — океан вновь забурлил в его взгляде, но даже этого недостаточно, чтобы исторгнуть порчу из его сути. Она въелась в него слишком давно и очень надежно — не хватит и сотни благословлений, чтобы очистить его прогнившую душонку. — Ты знаешь, о чем я! — шипит она, крепче сжимая его горло — не будь это всего лишь сновидением, его кожу покрыли бы синяки. — Зачем ты убил его? — Говорю же, я этого не делал. Его руки нежно обхватывают ее талию, удерживая крепко, но недостаточно грубо, чтобы причинить боль — он все еще хочет быть с ней, впитать ее благословение. Она — его персональная богиня; сестра милосердия, способная простить и смыть тень запятнавшего греха. С ее губ срывается вздох, когда она наконец отпускает его; руки безвольно опускаются, позволяя ему крепче впиться в ее стан, уложив голову на светлую макушку. Мед и звездная пыль — вот он, аромат его свободы. Но дева отстраняется, вновь поднимая свой взгляд на него — расплавленное золото и антрацитовый океан сходятся в немой битве, она — за его свободу, он — за ее покорность. — Признай это хотя бы для себя самого, — шепчет она, — и это станет твоим первым шагом на пути к искуплению. Его взгляд — темен и безмолвен, ее — порождает водопад, сотканный из боли и тоски. Он ничего не успевает понять — лишь чувствует, как намокает ткань на его плече. Давно забытые звуки разносятся где-то на периферии его сознания; он запутался и не знает, что он может сделать — лишь руки его снова обхватывают девичий стан в попытке уберечь — но от кого? Единственная ее угроза здесь — он сам, так разумно ли предлагать ей столь ненадежную защиту? — Ты убил его, Тарталья, — подводит она черту; ее шепот откликается вибрациями в его теле, или… Это дрожит земля? Его руки за ее спиной сжимаются в кулаки. — Это не моя вина. Это все он… — говорит Чайльд, но дева уже не способна расслышать его. Земные недра дрожат и вибрируют; огромные стены словно бы прорастают из глубин, разделяя двоих по разные стороны баррикад. Путанные коридоры, где каждый второй проход — каверзная ловушка, а третий — скрывает в себе смерть. Юноша и дева озираются, тщетно пытаясь найти друг друга в этом новом для них окружении, но стены исполнили свою миссию, отдалив их друг от друга. Мужской кулак с силой врезается в камень, оставляя на нем легкий след. Но этого недостаточно, чтобы проломить стену и добраться до нее. — Люмин! — кричит он, что есть мочи, в надежде услышать ее ответ. Что за чертовщина здесь происходит? Дева не отвечает ему, зато стены перед ним меняются: буквы, иероглифы и случайные знаки — помесь всех языков мира — проступают на стенах, формируясь в неисчислимое количество надписей. И лишь одну их них он оказывается способен понять. «Ты останешься здесь навсегда. Прими свою судьбу.» Коридор перед ним пестрит монстрами — но это не те чудики, которых он привык истреблять в прочих снах — эти монстры напоминают всевозможную морскую фауну, вот только глаза у них — человечьи, а еще они крайне мерзко смердят. Но ничего, Тарталья привык и не к такому. Его клинок с лёгкостью разрубает первую тварь — ошметки разлетаются, окрашивая стену в багряно-кровавый цвет — и продолжает движение, раз за разом убивая монстров на его пути. Лабиринт еще не знает, что главный монстр здесь — сам Чайльд. И чудовище обязательно разыщет свою красавицу.