A poison in your poison

Sinister echoes clutching at straws Letter boxes screaming You try to pin him to the wall You end up on the ceiling. Чуждые отзвуки, хватаешься за соломинку, Вопят почтовые ящики. Ты пытаешься пригвоздить его к стене, А в итоге сам пригвождён к потолку. Bauhaus — The Sanity Assassin. Смерть проснулся, но ещё не вставал. До официальной побудки, включавшей в себя невыносимо выматывающую зарядку, принятие лекарств, почти не горчивших, если их есть с тёплой овсянкой и мёдом, оставалось ещё пятнадцать минут. Ему хотелось ещё побыть в прохладном воздухе и хрустящем, нежно обнимавшем одеяле. Так много. Слишком много. Сегодня хороший день. Монстр этой ночью не приходил. Прохлада комнаты, вес и «хрусткость» выстиранного одеяла — всё это появилось в жизни Смерти совсем недавно, если сравнивать с теми, кто жил в осязании всю жизнь. Смерть приподнялся и откинул одеяло. Ноги. Он приподнял штанину и с силой провёл ногтями по лодыжке. Она отозвалась болью, словно упрекая глупого хозяина за неверие вот уже которой месяц подряд. — А ты не выступай, — ответил ей Смерть. — Должен же я привыкать к тому, что ты больше не бесполезный отросток и что теперь даже можешь поддерживать меня в моём самом долгом путешествии вдоль стеночки к сортиру в конце коридора. Ноге было нечего ответить на это заявление. Тем лучше. Смерть лёг, чувствуя усталость уже от этих телодвижений. Голову почти ласково обхватила боль, а предметы в комнате на пару секунд заскакали вокруг Смерти, как Рыжая в детстве, а пуганное сердце пожелало выбить аварийное стекло в виде рёбер. — Тише-тише, родное, что ж ты никак не привыкнешь… Смерть долго успокаивал сердце шёпотом, пока они не пришли к консенсусу — оно перестанет паниковать, а Смерть, в свою очередь, прекратит шевелиться до тех пор, пока не наступит побудка. «Ты в любом случае проиграло, глупое. Хотя насмехаться здесь не над чем, у тебя же нет мозгов. А у меня есть, и мы с ними дружим. А если бы и у тебя были мозги, то ты бы знало и помнило, что зарядка после побудки — это ад адский. И перед обедом. И перед ужином. И прогулка до туалета… По сравнению с этим, что вообще такое — приподняться на кровати? Я занимаюсь этим самостоятельно уже пару лет, а ты всё никак не привыкнешь, истеричное ты существо». — Доброе утро, дорогой. Смерть моргнул и уставился на Паучиху. Он так привык к их присутствию, что почти перестал замечать. — Доброе утро, — он растянул губы в улыбке — рабочей, насквозь фальшивой. Больше не было детства, когда Пауки были ему семьёй, что помогали ему, узнавая, что ему нужно, по одному лишь взгляду. Те Пауки успели вернуть силу его рукам, но остановились, не пройдя и трети пути. Он их почти возненавидел в тот момент. Но то были чувства. Нежность, понимание, насмешка, ненависть, скорбь… Но они ушли. Они все ушли после выпуска старших. Из новоприбывших Пауков Смерть смог полюбить только Януса — бога дневной стороны Могильника, — своей магией вернувшего силу и осязание ногам, даже если и говорил, что это заслуга только Смерти. У остальных Пауков и шанса не было найти место в его сердце. — Начнём зарядку? Смерть кивнул и на руках приподнял корпус… — Заканчиваем и меряем давление, — спустя некоторое время дала отмашку Паучиха. Сердце, пусть и колотилось, но Смерти показалось, что не с тем уровнем паники, которое могло бы ожидаться от этого короля драмы. — Можешь садиться и завтракать, но не забудь выпить лекарства вместе с едой. Смерть терпеливо дождался ухода Паучихи, не забыв одарить её рабочей улыбкой, перед тем как наброситься на еду. Смерть налил в ещё тёплую овсянку свежего текучего мёда, и завтрак получился просто шикарным. — У кого-то сегодня хорошее настроение? — голос, самый прекрасный голос зазвенел от двери. — Привет, — охрипшим от неожиданности голосом ответил Смерть. — Эм, ты сегодня рано, тебя Ян пустил? — Для меня нет дверей и замков, я — призрак, страшнейший кошмар Пауков, меня никто не пустил — я сама прихожу! Рыжая в два тигриных прыжка преодолела расстояние от двери до кровати и плюхнулась прямо на занывшие от такого грубого обращения ноги. Но то ноги. Лёгкие объявили забастовку, сердце с новыми силами, подпитанными овсянкой и мёдом, пошло разбивать аварийное окно рёбер, пока мозг поджаривал себя на сковородке, предварительно обмазавшись в соли и перце. Рыжая о чём-то болтала, пока Смерть чувствовал себя воспитателем на утреннике мелких, пытаясь заставить все составляющие своего тела действовать слаженно — с предсказуемым результатом. Это было страшно, дико даже, влюбиться в ту, что относится к тебе, как к брату. И аргумент того, что она совсем не его сестра, чем Смерть пытался себя успокоить вот уже который месяц, совсем не приносил этого самого успокоения. — Уже готовишься сбегать из этой тюрьмы? Давай, покажи, как ты стоишь! «Это не тюрьма. Это мой дом». Но этот аргумент она уже слышала и бесилась от него не раз и не два. И Смерть перестал его повторять. Тем более что, пусть его родной дом и остался, но осиротел. Только и остались в нём плывущие в воздухе, как в киселе, серые да он. Смерть поднялся. Теперь он стоял не так жалко, как во время самых первых попыток — тогда он отчётливо слышал жалостливые стоны и плач связок и мышц, чью слабость и беспомощность выставили напоказ и высветили прожектором. Будто заставляли трёхгодовалого ребёнка попробовать поднять гирю весом в пять килограмм. Жесточайшее издевательство. Но уже пару недель он мог уверенно стоять и ходить, пусть и недолго, и уже неделю не пользовался больничной уткой — значительный прогресс. Смерть покрутился перед Рыжей и опустился на кровать. Рыжая села рядом, вызвав у глупого сердца повторный приступ паники. — Так когда тебя хотят выписывать? — Рыжая испытывающе смотрела на него своими чёрными дырами. — Сказали, что через две-три недели, если прогресс будет таким же, как сейчас… Эм, у тебя какие-то новости? — Через три дня будет решающая драка всех желающих стать вожаком… — И ты будешь болеть за своих любимчиков? — Конечно, буду! — Рыжая невозмутимо пожала плечами, не видя в поддержке кого-то ничего смущавшего. — Они хорошие. Шансов у Волка против Чёрного в обычной битве маловато, но если он воспользуется своим преимуществом… — Ты не понимаешь — им не воспользуешься по первому зову, его прихода нужно ждать, как бесправная жена ждёт мужа с войны. Рыжая дёрнулась и моргнула: — Это как же? — С полным осознанием и принятием того, что он может не прийти вообще, либо же может нагрянуть к сопернице, а если он и вернётся, то вскоре сама рада не будешь — он станет стеной между тобой и реальностью, и ты покорно отдашь себя на растерзание ему. — Тебя послушать, так всё хуже некуда! — Не хуже и не лучше, просто по-другому. Но за полноценное тело и сознание можно принять очень многое. Волк, может, и победит. Хотя не знаю, не буду загадывать вперёд. — Может, карты кинем, погадаем? — Без меня. Люблю сюрпризы, удиви меня через три дня. — Уж я-то удивлю, — Рыжая безмятежно улыбнулась и через мгновение нахмурила брови. — Лучше скажи мне честно: ты хочешь в Дом? Вот это вопрос. Смерть любил Рыжую и за это — в её жизни всё было просто, благодаря её твёрдому и бескомпромиссному отношению к жизни. По каждому вопросу у неё была чёткая позиция, она была уверена в себе, как никто другой на памяти Смерти. Будь она парнем, вопрос о том, кто был бы вожаком Дома, мог бы уже давно не стоять. — Это сложный вопрос, и если подходить к нему… — Смерть, — чёрные дыры её глаз проедали Смерть, всасывая в себя. — Сначала скажи, хочешь ты в Дом или нет, а потом уже разберём подробности. Но ещё лучше — кратко и первое, и второе. Смерть хмыкнул, подвинулся и лёг поперёк кровати, упираясь затылком в холодную стену. Могильник. Ласковый, разговорчивый, до слёз любимый. Осиротевший. — Я хочу в Дом. Но не из-за тех причин, на которые рассчитываешь ты. Молчание. Секунда. Вторая… — А теперь давай подробности. И Смерть начал говорить. О нынешних Пауках, перед которыми он устал притворяться тем, кем не является. О прошлых Пауках, его родне, которая ушла от него несколько лет назад сразу после прошлого выпуска, которая бросила, как его настоящие родители. Но если о родителях Смерть не горевал — да и как горевать о тех, кого не помнишь? — то предательство Пауков стало для него ножом в спину. — Они же так любили меня… Так любили, так почему бросили?! Он продолжал. О том, как, до сих пор любя Могильник, не мог не думать, не вспоминать о своей семье. Могильник и Паучья семья — одно целое для него, но пришли новые Пауки, а Могильник принял их, как ни в чём не бывало, словно поставив этим самым ультиматум: «Я их принял, и вы их примите». — Серым-то что, — сипел Смерть. — Серым что те, что другие — какая разница, они уже многие годы, десятилетия, некоторые даже столетия, мертвы. А я… Я не смог быть равнодушным, как они. Смерть рассказал почти всю правду. Он тосковал о семье, и Могильник напоминал о ней, не давая ранам полноценно зажить — старые шрамы продолжали болеть, наливаясь красным. Но Смерть не рассказал о Монстре, о том, как он боится быть им сожранным каждую ночь, и как боится, что он опять кого-то сожрёт. А ещё не рассказал о причастности Рыжей к его желанию покинуть Могильник. Да и как о таком ей можно рассказать? — Надеюсь, ты помнишь, что к восьми часам может заглянуть Мертвец, — произнесла Рыжая, с деликатностью разглядывая давно выученный пейзаж за окном. Смерть не плакал — никогда, — но, когда он расстраивался, лицо у него краснело и веки опухали так, словно он и правда плакал. До восьми было ещё полчаса, и всё это время он, не таясь, любовался Рыжей, что поражала его, как своим упорством, жесткостью и неженственной прямотой, так и своей сестринской нежностью, и деликатностью. Футболка очерчивала тощий и нескладный силуэт, отличавшийся от её же пятилетней давности раздавшимся ростом, чуть менее пышной причёской, полным набором зубов, похудевшим лицом, из-за чего её чёрные дыры на месте глаз казались просто огромными, а веснушки проступали ещё ярче, да торчавшими сосками — грудь за всё это время расти так и не надумала. Тишина, полная нежности и невысказанного голода Смерти длилась до тех пор, пока в палату не ворвался Мертвец. У Смерти перехватило дыхание. Какой же он… — Эй, Мертвец, ты такой классный! — воскликнула Рыжая. — Изо всех сил стараюсь соответствовать кличке, — с мнимым равнодушием дёрнул головой Мертвец, хотя Смерть прекрасно видел, как он, довольный, расправил тощие плечи от похвалы Рыжей. С её восхищением было трудно поспорить. Во всей второй спальне в мужской части Дома, со слов Рыжей, Мертвец выглядел наиболее эпатажно, и Смерть постоянно в этом убеждался, но сегодня это вышло на новый уровень: зелёные волосы, совсем чуть-чуть криво выбритые на затылке и у висков, пирсинг в правом ухе и левой брови и джинсы — настоящие! Рваные в пяти местах, но настоящие джинсы! — Дай, дай потрогать! — рассмеялась Рыжая, протянув руки к Мертвецу. Он изогнул рот — улыбнулся, наверное, — и подошёл к ней. Оказавшись рядом, перевёл взгляд на Смерть и улыбнулся шире: — А тебе как? Круто. До слёз круто — Смерти таким не стать. — Ничего так. Кто стриг? — он протянул руку к наклонившемуся Мертвецу, чтобы потрогать выбритые волосы — надо же, как приятно трогать, словно ворсистый диван в вестибюле Могильника! — Да попросил Леопарда, раз у него единственного в нашей спальне руки из правильного места растут, но всё равно получилось хреново… — Ничего не хреново, — отрезала Рыжая и тоже запустила руку в волосы Мертвеца. — Слушай, круто, а? — Ещё бы, — хмыкнул Мертвец, голову которого ерошили уже два человека. — Сам то и дело руку в волосы запускаю — приятно, просто пиздец… Уже слышал о драке? — Я рассказала. А знаешь… И начался очередной разговор, к которому Смерть не имел никакого отношения — большая часть жизни его лучших друзей проходила без его участия. Он не мог поддерживать нормальный разговор, раз не знал специфики Дома. Мертвец не забывал об этом, но Рыжая почему-то считала, что он — часть Дома куда больше, чем они, раз пробыл здесь дольше них. И Смерть боялся поднять эту тему, боялся сказать, что он — часть Могильника, а не Дома. В конце концов, он горько и яростно завидовал. Смерть смотрел на этих двоих, пропускал их болтовню мимо ушей и наполнялся горько жгущей гортань ревностью. У Мертвеца было всё, что нравилось Рыжей в парнях: необычность на грани с эпатажем, сдержанность в эмоциях, независимость суждений, жёсткость, а главное — он был Ходоком. В общем и целом — все качества втайне ненавидимого Смертью Слепого. Иногда Смерть даже хотел, чтобы Монстр пришёл в сон Слепого. И боялся лишь одного — что Рыжая отпустит Слепого, как одну из иллюзий детства, и переключится на того, кто мало того, что соответствует её предпочтениям и находится на расстоянии вытянутой руки, так ещё и очевидно заинтересован в ней. Смерть хотел бы, как в книжках, чувствовать благодушие и горькую радость от возможности того, что его любимая и лучший друг могли… сблизиться до конца. Но нет. Смерть знал, что в таком случае были все шансы на то, что он пожелает прихода своего тёзки к лучшему другу. Лишь бы она не переключалась на Мертвеца. Пусть бы сохла по Слепому до самого конца. Ненавидеть того, кого толком не знаешь, проще, чем возненавидеть своего лучшего друга из-за собственной глупости. — Эй, что за умудрённое лицо? — спросил Мертвец. — Ты там пытаешься втихую от нас просраться в штаны или что? — Он по утрам ещё не соображает, — хмыкнула Рыжая. — Наверняка опять книжки ночь напролёт читал. — Если планируешь пробраться к нему в палату и пробыть с ним ночь напролёт, хоть сообщи — втроём пиздатее. Смерть тряхнул головой, отгоняя лишние мысли, и кинул в Мертвеца подушкой: — Твой лексикон с каждой нашей встречей обрастает всё более разными словами. Хоть словарик составь со значением, знаешь ведь, что я в этом странном языке не зуб ногой. «Пиздец», «пиздатее», это от слова «пизда»? Что это такое вообще? Рыжая с Мертвецом переглянулись и покатились со смеху. Сначала Смерти было обидно — опять эти двое как единое целое, а он за бортом, — но вскоре и он не выдержал и прыснул. — Ох, — выдохнула Рыжая, успокоившись. — Знаешь, наша Душечка начинает визжать, Овца плакать, а Крёстная молча бьёт по лицу, когда кто-то из девчонок рискует произнести такие слова при них. Хотя к нам эти слова не особо и липнут. — Даже к тебе? — удивился Смерть, ведь главное из увлечений Рыжей — выводить из себя взрослых любыми способами. — Даже ко мне. Разумеется, при любом удобном случае, я, да и не только я, даю поводы для Душечки и Овцы — пусть тренируют душевное здоровье, они такие смешные, будто слов хуже не слышали — но между собой и парнями мы, обычно, не ругаемся. Не прилипают эти слова, как не пытайся. — Ну для меня эти слова, наоборот, очень… «липкие», — Мертвец хмыкнул. — Но к следующему разу составлю для тебя краткий словарик. Не бойся, слов там немного, больше производные от этих слов. Вскоре Рыжая ушла — раньше она не боялась задерживаться и даже пропускать уроки, но последние пару месяцев… — Эта их Крёстная, — произнёс Мертвец, читая мысли Смерти. — Вроде, прибыла не так давно, а… Рыжая её слушается, как и другие девчонки. До сих пор дико, да? — Угу. — Смерть. — Что? — Твоя ревность — просто охуеть, какое шоу. Не, в натуре, — прищурившись, отметил Мертвец. В горле Смерти будто что-то сжалось. Это был первый раз, когда Мертвец, пусть и косвенно, упомянул чувства Смерти к Рыжей. Смерти хотелось ответить что-то столь же колкое, поддеть Мертвеца тем, как он выделывается, красит волосы, делает пирсинг, наверняка, ради того, чтобы встретить восхищённый взгляд Рыжей. Хотелось, но он не мог. Смерть боялся получить подтверждение тому, что она и правда нравилась Мертвецу, так что ответил на его провокацию коротко: — Ясно. Мертвец приподнял бровь, с пирсингом в ней. «Жди сколько влезет, больше реакции не увидишь», — со злорадством решил Смерть. — Ну всё, и я пойду, хочу успеть на осмотр, а затем забиться в холодное и пыльное место и проспать там часов десять. Вечером загляну. — Давай, — произнёс Смерть, приподнялся и пожал руку Мертвецу на прощание. Хлопнула дверь. Раньше они могли забить на уроки, раньше палата Смерти была неприступной крепостью, в которой они забывали обо всём, болтая, читая, слушая музыку, придумывая по очереди истории, не спя ночами. И всё это осталось в прошлом. Теперь они приходили два-три раза в день, совсем ненадолго. А ночевали в последний раз целых два месяца назад. И злоба с ревностью обгладывали только сильнее — новых дел у них не появлялось, они просто к нему остывали. Рыжая прикрывалась Крёстной, а Мертвец даже не утруждал себя выдумыванием поводов, чтобы свалить пораньше! С каждым днём Смерть чувствовал себя всё более одиноким. Он хотел привязать их к себе стальным канатом, отрезать от мира и оставить себе. Он слишком привык к их присутствию, к разговорам, он должен быть рядом с Мертвецом и Рыжей, быстрее, пока они не отдалились окончательно. Пока не забыли. Он обязан покинуть Могильник.