A poison in your poison

The sanity assassin let his fingers do the walking. The sanity assassin the crack shot between your eyes. Убийца благоразумия — позволь его пальцам коснуться тебя, Убийца благоразумия — пуля точно промеж твоих глаз. Bauhaus — The Sanity Assassin «Как же так, блядь?» Рыжий его не видел, сосредоточенно сжигая какие-то мелкие вещи в раковине. В маленький костёр летели платок, пуговица, карандаш, тщательно сгрызённый с одной стороны — так сгрызал свои карандаши Леопард. Всё было так и при этом не так. Мертвец не мог объяснить себе это чувство. Наверное, это из-за того, что Рыжий был без очков — другого объяснения Мертвец просто не мог найти, как ни старался. — И чем это мы тут, блядь, занимаемся? — протянул Мертвец — идею закрыть дверь и оставить Рыжего со своими делами он почему-то сразу же отмёл. Рыжий повернулся, ужалил взглядом своих огромных моргалищ и опять отвернулся: — Да вот… Незаконченное дело завершаю. — Это же твоя старая коллекция, которую ты начал собирать в детстве, да? Я уж и забыл, когда в последний раз её видел. Почему ты решил её сжечь? — Раз этого места больше не будет, то зачем она нужна? Тем более большая её часть и так уничтожена. Всё, что у меня осталось, — жалкие попытки её восстановить. Так тупо. — Рыжий рассмеялся. — Разве не тупо пытаться вместить десять лет в три года? — Очень тупо, — медленно кивнул Мертвец, разглядывая Рыжего — странный он был, не шутил, не строил из себя клоуна — никаких масок не было надето за то время, пока они разговаривали — и отчего-то было пиздец как страшно. А Мертвец ненавидел, когда ему было страшно. Мертвец схватил Рыжего за плечо, развернул к себе и с размаху дал в челюсть. Наступил ногой на стопу и зарядил второй рукой в живот; Рыжий согнулся, и Мертвец опрокинул его на пол и уселся сверху: — Чего не отбиваешься, мудила? Рыжий скалился разбитым ртом: — Эта Мразь тебе что-то сделала, да, Мертвец? Я вижу, что ты его ненавидишь. — Какого хера? Ты о чём, блядь? — Да так… Чего тогда напал? — Как будто мне нужны причины. С тобой-то чего? — Со мной? Хм… Вспомнил, как в последний раз выходил в Наружность. Позавчера. Был рассвет. Я и не подозревал, что снаружи так много света. Толстые серые спички-дома протыкали небосвод, у бордюра собака пила из лужи — я подошёл к ней, хотел погладить, но она убежала… — Расчёски. — Хм? — Мы называем небоскрёбы Расчёсками. Подобная неправильность чесала Мертвецу затылок. Все эти непонятно откуда взявшиеся оговорки — Мертвец ничего не понимал. И ему становилось всё страшнее. А свой страх Мертвец умел перенаправлять одним известным ему способом. Замахнувшись, он снова ударил Рыжего по роже. — Ха… А ведь я боялся Наружности. Но теперь понял, почему он её полюбил и захотел там жить — она прекрасна, огромна. И светла. Ёб твою ж мать, как она светла. Я утонул в этом свете. И не хочу всплывать. Так что пусть он едет, а я буду рядом, дышать этим светом — больше мне ничего не надо. Здесь ведь я всё равно ни на что не способен, не способен пойти внутрь. А вот он способен, Мразь… Ещё один удар, Мертвец отчего-то надеялся, что после этого удара Рыжий посмотрит на него как прежде — осмысленным пристальным взглядом, а не погруженным в самого себя, как сейчас. Кто такой «он»? Чёрный? Причём, блядь, здесь он? Но кто ещё мог любить Наружность, кроме Чёрного и самого Рыжего? Если речь не о Чёрном, то почему?.. Почему Рыжий называл себя в третьем лице?.. — А жаль, — продолжил Рыжий, откашлявшись. — Жаль, что не могу. Ведь так бы я смог провести с ней всё оставшееся мне время. Моя сестра, мой воспитатель, моё солнце… Мертвец всё больше ничего не понимал. Ведь Рыжий же разлюбил Рыжую, какого хера тогда?.. — Так ты до сих пор хочешь её, что ли? — Не я! — взвыл Рыжий. — Я нормальный, то есть ненормальный — как ты, а не как Мразь, это он её захотел и всё разрушил! Я же знал, знал, что это неправильно, но он просто не слушал. — Понятия не имею, о чём ты твердишь, но ты явно до сих пор её хочешь… — Заткнись! — Рыжий — Рыжий ли? — схватил его за горло и перекатился, оказавшись сверху и прижав Мертвеца к полу. — А он перехотел, — просипел Мертвец — в этом бьющемся о стены безумии он, как ни странно, почти всё понял. — Он вырос. Ты — нет. Рыжий заплакал, в мгновение ока став уродливым — Мертвец давно заметил, что красивым людям совсем не идут слёзы, будто перечёркивающие, разрывающие лицо, выворачивающие его наизнанку. Мертвец снял с шеи чужие руки и обнял Рыжего — может, незнакомого, а может, именно с ним он и встретился в их первую встречу. С ним, а не с тем Рыжим, который предал его своим желанием пойти в Наружность. Впрочем, и этот оценил Наружность. Почему-то. Возможно, и этот бы его предал, рано или поздно. — Я просто хотел жить, — начал стонать Рыжий. — Просто хотел дышать, получать подарки, крупицы другой жизни. Только недавно я увидел своими глазами рассвет — как же он прекрасен. Почему его со мной не посмотрела она?.. Рыжий стенал и выглядел откровенно жалко. Мерзко. Его стоны отдавались лёгким эхом в сортире, эхом, вязнущим на ушах. Тот, другой Рыжий таким не был. Особой силы в нём не было, да и откуда бы ей взяться, но была уживчивость, живость. Этот был почти пустым — Рыжим без живости, но с тем же непроломным жизнелюбием. Вот только отчего этот хотел жить? Неужели только ради детских воспоминаний о Рыжей — и чего там ещё? Когда появился новый Рыжий? Или же вопрос стоило построить по-другому: когда один Рыжий разделился на двоих? Мертвец продолжал обнимать Рыжего и начал покачивать его из стороны в сторону, чувствуя липкую жалость, мерзкую, от неё хотелось избавиться ещё одним ударом по хлебалу Рыжего, но Мертвец сдерживался. Пока сдерживался. — Так почему ты решил сжечь свою коллекцию? — А зачем она мне будет нужна? К кому вне Дома я смогу приходить во сны? Я не смогу этого делать, я знаю. Так пусть они упокоятся уже, они тоже уже не будут никому нужны — кому, кроме меня, были нужны Тени? — Тени? Сдохшие? Как ты приходил к ним во сны? — Тогда они ещё не были мёртвыми. А вот после встречи со мной быстро дохли. Я был итогом, а не причиной, но всё равно пользовался тем жалким положением, что имел. Задерживал их здесь, развлекался их присутствием — парализованному мне было больше нечем развлекаться. Я не знал, что такое рассвет, что такое Наружность, не нюхал её, не гладил грязную свалявшуюся шерсть собак. Я, блядь, ничего не знал. — Так чего ты вообще, блядь, хочешь, а? — спросил Мертвец, отстранив от себя Рыжего и посмотрев ему в глаза. — Ты хочешь забрать это тело и жить жизнью Рыжего? — Хочу, да, блядь, хочу. Но не могу. Я давно мог брать тело под контроль, пока Мразь спал, но только тогда. То, что я смог сделать это сейчас, — подарок. Шанс сделать то, чего долго не решался. Дом так решил отомстить Мрази за какую-то обиду, и решил, наверное, что я убью это тело. И если бы я не был ссаной тряпкой — я бы так и сделал. Но я не упущу — слышишь! — не упущу ещё одного шанса увидеть этот мир, когда Мразь заснёт. Пока я смогу увидеть внешний мир ещё хоть раз — ничто в этом сраном мире не будет иметь значения. Мертвец выдохнул — он не хотел Рыжему смерти. Пусть живёт, без него одним ебланом на Земле станет меньше, баланс ебланизма канет в жопу. Он бы не был крысой, если бы не желал допустить эту хуету. — Почему ты говоришь всё это мне? Ты… — В глазах Мертвеца отчего-то закололо. — Ты помнишь меня? — Конечно, помню. Тебя привела Рыжая. В наш первый разговор мы оба не могли связать и пары слов. На второй раз смогли поговорить получше и мы вместе сожрали апельсин. А в третий раз мы встретились после того, как тебя избил Белый за то, что ты украл у него курево. — Ага, он меня избил, а на следующий же день и сдох. Ты к нему тоже ходил? — Ходил. Знаешь, я очень боялся, что однажды приду к тебе. Больше боялся только, что приду к Рыжей. Кажется, с того момента это и началось. Появление Мрази. — Не вижу, кто появился, но вижу, что вы оба — одно целое. Но разделённое. Как сказать-то, блядь… Как ноготь, во, расслоившийся ноготь. — По этой логике вещей, один из отростков становится полноценным ногтем, а второй — рудиментом, который рано или поздно отрежут ножницы времени, — грустно усмехнулся Рыжий. — Фу, блядь, звучит-то как мерзко. — Речь твоя звучит мерзко, — хмыкнул Рыжий. — Куда делся тот милый Мертвец, кравший сигареты у старших, рисовавший драконов лучше Рыжей и смоливший как Бог? — Здесь он, — ответил Мертвец и распахнул рубашку, продемонстрировав серую майку с желтоватыми пятнами в районе подмышек. Рыжий усмехнулся. Мертвец не знал, как отличать по имени того и этого Рыжего. Эгоцентричного балагура с манипулятивными замашками и забитого, по-детски восхищённого ложным светом Наружности не выросшего из влюбленности в Рыжую пацана. Смертью были они оба. Рыжим был только один. — Называй меня Смертью, не ошибёшься. Ну, пусть будет так. Смерть поднялся и протянул руку Мертвецу. Последний хмыкнул и принял чужую руку. — Я рад был с тобой повидаться. Рад впервые за долгое время поговорить — ты не представляешь, как много для меня это значило. — Смерть улыбался, смотрел безумно и удерживал руку Мертвеца в своей, сжимая, скользя, потирая — Мертвецу это не нравилось. — Подари мне что-то на прощание. — Чего?! — Мертвец вытаращил глаза. Эта сука, блядь, серьёзно?! — Мы же не в твоём сне, ты ведь не умрёшь, не так ли? — ровно улыбался Смерть, будто не знал или же слишком хорошо знал намерения Мертвеца. — Я просто хочу иметь, чем заняться в Наружности, когда она мне надоест. Закину эту мелочь куда-то в вещи Мрази и буду искать в удобное время. А как найду — буду вспоминать о тебе. Я и Рыжую догнал и попросил о какой-то мелочи — она и всучила мне медвежонка. — Смерть достал из рюкзака старого потёртого медвежонка, которого в последнее время всё время таскала за собой Рыжая. — Она же хотела отдать его Толстому… — А отдала мне. Наверное, впечатлилась тем, что Мразь решил отпустить её сиську и перестать сосать молоко. — Ага, в отличие от тебя. Твоим натужным бахвальством несёт как от помойки, будто не ты несколько минут как вывернул передо мной свою душу. — А что мне ещё остаётся делать? — криво усмехнулся Смерть. — Так дашь мне что-нибудь? Мертвец хмыкнул, вытащил кассету из проигрывателя, засунул её в карман, а сам проигрыватель отдал Смерти — Мертвецу было всё равно, лгал он или нет. Скорее всего, он и сам не знал, на какую реальность распространяются его способности, как и не знал о намерениях Мертвеца. Просто так совпало. Смерть глянул в раковину, на обугленные остатки своих старых подарков — Мертвец проследил его взгляд, тусклый и нарочито печальный. — Если не прикроешь свою рожу оптикой, — процедил Мертвец. — Я двину прямо по твоим моргалищам, урод. Смерть повернулся к нему, оскалился, вытянул руку перед собой и показательно щёлкнул пальцами. В один момент он пошатнулся, испуганный взгляд забегал по помещению, пока не замер на Мертвеце. — Что я?.. Что ты?.. — Ты вернулся, Рыжий. Рыжий увидел почерневшую от копоти раковину и бросился к ней, ощупывая пальцами обугленные остатки того, что раньше привязывало мёртвых к этому миру. Кусок ткани, фантик от конфеты, карандаш… Карандаш. Может, он когда-то привязывал к этому миру Леопарда, а может, Мертвецу просто хотелось так думать. Недавно прослушанный разговор, впервые прозвучавший почти год назад, набатом звучал в ушах Мертвеца, запомненный до самого последнего вздоха: «Знаешь, этот хер мне приснился сегодня. Забрал у меня мой карандаш. Я проснулся, начал искать — а его нет. Пиздос». — Ты говорил с ним, с Монстром? Что, что он тебе сказал? Мертвец задумался. Ему не хотелось сдавать этого малахольного дебила, сохнувшего по Рыжей и мечтавшего о рассветах с блохастыми собаками. Нож в руке не поднимался нанести колюще-режущий удар по его мечтам, пусть даже Мертвец не знал, каким образом Рыжий будет распоряжаться полученной информацией и что вообще делать. — Как видишь. Я зашёл, а ты сжигал какую-то хуйню. Городил всякую поеботу, ну я и зарядил тебе по роже несколько раз. Не сразу понял, что это не совсем ты. С каких пор вообще? — Мертвец примерно представлял, с каких пор, но целью было пойти в наступление. — С тринадцати где-то. Я не хотел, чтобы кто-то знал, да и как о таком, блядь, расскажешь? — Рыжий пару раз харкнул — наверное, смеялся. — Я тебе во всём признаюсь, только расскажи, пожалуйста, содержание вашего разговора. — Да нечего, блядь, говорить. Он решил сжечь свою коллекцию от мертяков — он об этом рассказал. Потом узнал, что разделение пошло, когда он начал отрицать свою любовь к Рыжей, а ты — нет. Ну, я, во всяком случае, так понял. — Чем ещё поделился? — Хернёй, я же сказал. На хер Смерть, он не хотел покончить с собой, не хотел забирать жизнь Рыжего. Не опасен, и ладно. Ничего не будет с того, что он ему подыграет. Он не будет выворачивать чужую душу перед Рыжим. — Расскажи. — Нечего рассказывать. Рыжий прыгнул вперёд, схватил Мертвеца за горло и сжал: — Говори! Это важно, блядь, тебе понятно?! Мертвец оскалился. «Ах, если бы ты, друг мой Рыжий, еблан по жизни, нормально драться умел…» Мертвец наступил Рыжему на ногу, тот от неожиданности ослабил хватку на горле, и Мертвец вырвался. Удар под дых, коленом в пах — вскрик. А кто говорил, что Мертвец дерётся честно? Лезвием, что вечно зажато в левой руке — к шее, к отчаянно бьющейся нити жизни. Приятно чувствовать над кем-то подобную власть, с лёгким тревожным любопытством и желанием пережать, перерезать, всё пере, всё через край, на хуй. Он иначе не жил. Разве для него можно было иначе жить? — Серьёзно говорю тебе: забей, — выдохнул Мертвец в лицо Рыжему. — Он — ничто, слабак. Тебе не стоит переживать из-за того, что у него разок получилось перехватить контроль… — Не разок, — произнёс Рыжий — под лезвием дёрнулась упругая кожа, сжался и разжался кадык. — Я знаю, он не в первый раз перехватил контроль. Он мог это делать пока я сплю… «Так он это знал?» — А сейчас смог при свете дня. — Ну почти дня, был уже поздний вечер, скоро надо было собираться в Четвёртой, куда Мертвеца по каким-то непонятным причинам пригласили. — И ты пересрал, да? Может, тебе пора штанишки сменить, а, Срыжий? — Закройся, блядь! — заорал Рыжий. — Как будто ты не пересрал бы! — Я бы, блядь, в такую ситуацию вообще не попал. Поверить не могу: доконать себя до раздвоения из-за девчонки, пусть она даже — весь твой мир. Какая же хуйня, — взорвался Мертвец. — Открою тебе секрет: ничего ему не нужно, точнее, нужны жалкие крохи контроля, пока ты спишь. Он проспал всю сознательную жизнь, он не знает, что с ней делать. Но он адекватен, а потому не стремится отобрать её — что он с ней будет делать? Верх его мечтаний: потрогать траву, посмотреть на звёзды да перемолвиться с кем-то словечком. И всё, чего он хотел сегодня, ради чего и перехватил контроль, пока ты не спал, — сжечь предметы мертвяков, чтобы освободить последних от плена в Доме. Мертвец поморщился — он рассказал больше, чем планировал. Но Рыжий не успокоился. Он упал и взревел. Натурально, он орал и слёзы катились по его щекам — Мертвец впервые видел его слёзы. Ор отражался от стен и нападал на Мертвеца, целясь когтями в голову. На Мертвеца накатило сраное чувство дежавю — ему вспомнилась своя истерика, устроенная перед Рыжей после принятия Нового Закона. Истерика за Леопарда. А ведь в этом же сортире был спрятан его последний рисунок — вон то зеркало, за которым он и был. Мертвец со вздохом опустился и обнял Рыжего — он не хотел этого делать, Рыжий чувствовался в руках невыносимо чужеродно, не то что Рыжая. Её он был готов держать в руках хоть вечность. Она ложилась в руки так же естественно, как лезвие ложилось в левую руку. Какого хрена… Даже обнимая Рыжего, он думал о Рыжей — что за бред? В пятнадцать он о таком мог только мечтать. Будь Леопард рядом — поржал бы. Теперь Рыжий просто хрипло и глубоко дышал, и с каждым его вдохом прилипший к стенам ор вдыхался обратно. Мертвец отпустил Рыжего и молча уставился ему в моргалища, ожидая, когда он придёт в себя. Ждать долго не пришлось. — Я всё. — Отлично. Давай, долбоёб, ищи свою оптику, напяливай её и двигаем — иначе опоздаем на последнюю Ночь Сказок. А мне есть о чём там поебалакать. Рыжий напялил очки, следом они с Мертвецом вдвоём поднялись и вышли из сортира, Мертвец успел только бросить последний взгляд на зеркало, за которым пряталась его говняная и на хер никому не нужная душа. Ничего, он скоро вернётся за ней. Могильник проводил их идеальной белизной, усиленной отсутствием Пауков, мазнул на прощание ленивым взглядом по Рыжему — с Мертвецом Могильник, доживавший свои последние дни, не прощался. Наоборот — призывал к себе, предлагая остаться навсегда. Мертвец не спорил. Он никогда не спорил с Могильником. Могильник — младший, почти никем не любимый брат Дома, толстая ветка на ещё более огромном дереве. И никто, кроме Мертвеца, об этом не знал. Рыжий любил Могильник, но воспринимал его отдельно от Дома, как и остальные. Совершенно напрасно. Они вышли из Могильника, подгоняемые прохладным сквозняком, непонятно откуда взявшимся в жаркое лето. У двери в Могильник сидел Лорд, но не как до своего отъезда — словно проглотив палку. Этот Лорд сидел сгорбленно и взвился, только увидев Рыжего с Мертвецом. Лорд — значит, Рыжая. Мертвец хмыкнул и отошёл, краем глаза увидев, как Рыжий напрягся, и уже заранее сочувствуя. Лорд мог выесть мозг чайной ложечкой, говнюк белобрысый. Итак, Мертвец отошёл, намереваясь продолжить путь в Четвёртую — на хер ему слушать ненужные разговоры про Рыжую, но оказалось, что Лорд катился не к Рыжему. — Это правда? — выкрикнул он. — Чего правда? — скривился Мертвец — яркие неподдельные эмоции Лорда его утомляли. — Что это с тобой Рыжая впервые поцеловалась?! Мертвец чувствовал два раскалённых взгляда: Лорда и Рыжего. Ревнивые долбоклюи. И почему кого-то должно было волновать то, что случилось несколько лет назад, а значит, уже почти успело стать неправдой?.. Ладно, пиздёж, для него их с Рыжей поцелуй и правда был важен, но какого хера ему приходится за это оправдываться, а? Но отрицать что-то было бессмысленно — Рыжая ведь наверняка сама рассказала Лорду. И нахуя? — Правда. Нам было по пятнадцать. Лорд замер в одном затянувшемся мгновении, чтобы наброситься, но не набросился. — Почему ты, блядь, вообще в чём-то сомневаешься? — продолжил Мертвец. — Ты нужен ей, что тебе ещё надо, а? — С хера ли я должен отчитываться перед тобой? — взвился Лорд. — Потому что я её кореш, на хуй. Кореш от слова корень, чтоб ты знал. Вот кто мы друг другу. К Сфинксу и Рыжему же её не ревнуешь, так с какого бока я тут припёрся? Лорд замер и выдохнул — как распушил свои золотые перья от ярости, так они и сгладились в одно цельное полотно. Всё тело золотое, а лицо — красное. И перья, перья всюду — огненные. И клюв, мощный настолько, что пробивает скорлупу яиц василисков, чтобы выпить содержимое яиц. Кто бы мог с первого взгляда на ослепительно прекрасных фениксов подумать, что они плотоядные, обкрадывающие потомство василисков твари, которые шуршат себе среди листвы незаметно, чтобы потом одним хлёстким движением спикировать вниз. Василиск ненавидел феникса. Рыжий ненавидел пакеты фирмы «Феникс». И Лорда он тоже ненавидел. Тайно, но глубоко. Мертвец же… Наверное, тоже ненавидел. Несмотря на всю свою любовь к Рыжей, Лорд был её не достоин. Да и никто не был достоин. Лорд укатил, но его дух был физически ощутим до сих пор. — Пойдём, что ли? — жалобно простонал Рыжий, явно мучаясь головной болью. Мертвец хмыкнул и кивнул, вспоминая свои несколько визитов в прачечную к поэтам, где он, смиренно дождавшись своей очереди, выложил им свои поэмы — обе в сумме составляли тридцать строф, — в которых обезьяноподобный Скорпион охотится на мелкую насекомоподобную живность. Но особым деликатесом считались яйца феникса, гнездившегося на самых высоких ветвях деревьев леса. Скорпион отведывал фениксовых яиц всего несколько раз в жизни, но с тех пор об ином угощении и не мечтал. И его погубила собственная жадность, когда внезапно прилетевший феникс убил его, сбросив с дерева. Поэты на вторую его поэму заявили Мертвецу, что в его творении слишком много про еду и не хватает пафоса. Мертвец порезал сидевших к нему ближе всего, и больше его на собрание поэтов не допускали. Не то чтобы Мертвец рвался. За время подобных воспоминаний и прошёл путь Мертвеца к Четвёртой. По пути они забрали из Второй Викинга, Зебру и Белобрюха, которые захватили с собой пойло и десять пачек чипсов. Верно, не приходить же в гости с пустыми руками. Они успели вовремя. — Мертвец, — обратился к нему Рыжий. — Ты мельче и проворнее, закинь пока мой рюкзак на какую-то из верхних кроватей, а я пока поздороваюсь с парнями. Мертвец пожал плечами, взгромоздил рюкзак Рыжего на себя, и вместе с Зеброй они залезли на верхнюю кровать — кажется, то была койка Лэри. Примерно в этот момент все начали двигаться, рассаживаясь по местам, так что они там и остались. Наиболее эпатажно смотрелась, как ни странно, дурнушка Спица в своём свадебном платье. Она — самое яркое пятно всей Четвёртой, даже Мертвец, чего таить, залюбовался ею. И не он один — Зебра рядом разве что слюнями не исходил, вроде и дрочила сраный, а всё же есть в глубине даже крысиной души чувство прекрасного. Белобрюх умостился с Филином и Конём, Рыжий — с Викингом и Валетом у ног самой яркой компании во главе со Спицей, при этом болтая со стоящей в стороне Рыжей. Мертвец с усмешкой наблюдал, как он трепался, явно стараясь, чтобы она села рядом с ним. И нет, этому пиздливому нарциссу не удалось этого, аплодисментов не будет. Так что Рыжий притянул к себе Толстого и сел с ним в обнимку. Рыжая села рядом с Табаки и Химерой, неподалёку от Лорда. Следом вошли двое из кемпинга под началом Македонского — и все замерли, Зебра даже подавился слюной. Мертвец тоже слегка удивился. Когда первые страсти улеглись, и после объявления Табаки зашли Р Первый со сторожем, Мертвец удивился больше. И начались сказки. Мертвец уже знал, о чём расскажет — была у него одна стыдобищная история, приключившаяся сразу после морального отречения от Рыжего. И он слушал в пол-уха, прислушиваясь внимательнее лишь в тех местах, когда речь заходила об опыте в похожем месте. Первым любопытство Мертвеца утолил Ангел — уже после первого перерыва, после полуночи, когда он едва не задремал, прежде чем услышал: — …И вот я иду к этому полуразвалившемуся домику на поляне посреди Леса, а он исчезает. В следующий раз я встретил его у обрыва над озером, прекрасным и светящимся синим цветом изнутри, как драгоценный сапфир под ледяным светом Могильных ламп. А после я встретил его спрятавшимся под деревом; с длинной серой крышей он напоминал маленького кролика. Но сколько бы раз я не подходил к нему — так зайти и не смог. Следующего рассказчика Мертвец уже ждал с широко открытыми в темноту глазами. И вот настал черёд Табаки — он влез на стремянку и начал: — Живёт-поживает на свете удивительный старичок. Живёт он в тайном месте. Место это трудно найти, а ещё труднее отыскать в нём старичка… Рассказ тёк рекой, а Мертвец не мог поверить своим ушам. Табаки! Ну конечно же, блядь, это был Табаки. Лицо стало горячим, невыносимо. К глазам подступили слёзы, и Мертвец закусил ребро ладони. Каким же идиотом он был. Но сейчас он был идиотом счастливым. Надо же, старичок-то, оказывается, жив… — …Приходящим к старичку не нужно ни пряностей, ни мирры, ни ладана, ни драгоценных камней. Всем им нужны лишь шестерёнки от разбитых часов. То, с чем старичок расстаётся крайне неохотно… Верно. Как же тогда он хотел эту проклятую шестерёнку, душу, свою говняную душу был готов за неё отдать. А теперь эта душа написана за зеркалом в Могильнике в виде скорпиона — в этом рисунке весь он. Как же хорошо, что он не совершил этой сраной ошибки, как же хорошо, что он не отдал всё ради Рыжего. Следующим Табаки, загадочно улыбаясь в свете свечей, пригласил Филина. Массивный Филин расправил перья на голове, прежде чем начать, выглядя столько же потрясённым, как и наверняка, сам Мертвец. — Это… Я нашёл этого старичка, про которого вот ты рассказывал, в пещере. Вообще я хорошо ориентируюсь именно по пещерам… ну да неважно. Всё, как ты и сказал: огромное количество всяческих вещей, но мне было нужно только одно. Старичок оказался несговорчивым, сначала загадал мне загадку про падающий вверх водопад, я знал, что речь шла об Игрице, но вторую загадку я решить не смог. И старичок, уже не обращая на меня внимания, улёгся спать в шкафу. Я будил его, просил об ещё одном шансе, но безуспешно. И тогда я начал искать то, что мне нужно, сам. В ракушках не было ничего, кроме бесполезной музыки, в пустых тыквах — только слабые видения, я смотрел в кувшинах, горшках, на полках, в шкафах, на полу, даже на потолке; я обыскал самого старичка, но и на нём не было ничего, кроме ветхой одежды. Проночевав в этой пещере двое суток, я сдался и ушёл. И больше никогда не видел этого старичка, — так рассказал эту историю Филин, под конец не сводя взгляда с Табаки, который кротко улыбался чему-то в своей голове, говнюк. — Спасибо за сказку, Филин, — кивнул ему Табаки. — Теперь прошу к стремянке Мертвеца. «Так и знал». Мертвец с большим трудом выбрался при активном содействии Зебры и каждого встречного, лиц которых Мертвец не разглядел. В этот момент сказка складывалась между собой разноцветным конструктором для пиздюков, авторства же последних — неловкая, кособокая и вообще пиздец. Но он хотел вытащить её наружу, показать всем и забыть об этом к чёртовой бабушке. Может, хоть Рыжий поржёт с него. Может, хоть Табаки… — Жил-был один пиздюк, — начал свою историю Мертвец. — Был он наглый, пиздливый, во все дырки сующийся — в общем нормальный пацан бы вырос, если бы пиздюлей доставалось больше. Но влюбившись, а следом — разочаровавшись в предмете этой влюблённости, всё у него пошло по пизде. Он и раньше встречал вечно исчезающий домик старичка, но ему было там делать нечего. Но вот день икс настал, когда пиздюк вдруг решил, что, став самым важным человеком для возлюбленного, убедит его не совершать ошибку, ну и быть вместе, ля-ля, тополя. А для этого надо было убрать того человека, который был самым важным для возлюбленного сейчас. Вот и пришёл он просить старичка. Просить второй шанс, просить знакомства с возлюбленным раньше, чем в его жизни появится кто-либо ещё. Но старичок, как лежал, притворяясь или являясь дохлым, так и лежал. Пиздюк всё опробовал: уговоры, мольбы, угрозы, удары ножом… И да, он зашёл ещё дальше… Мертвец перевёл взгляд на улыбавшегося Табаки с лёгким чувством стыда и придавившим его чувством облегчения. Он прекрасно помнил все колотые раны, а также его попытку отрезать старику голову ножом — неудачную. Он залил всё пространство вокруг себя кровью, липкой и тягучей, словно тёмно-красный мёд. — А потом до его маленького орешка в голове вдруг дошло, что он убил человека ради того, кто был мразью и ничего не стоил. После этого пиздюк выкопал могилу, сбросил туда лёгкого, как кошка, старичка и закопал. После он не раз пытался отыскать могилу старичка, но всё никак не находил ни домика, ни могилы. Так пиздюк и прожил долгие годы с мыслью, что стал убийцей. Пусть свидетелей и не было, и никто никогда его не осуждал, в глубине души пиздюк всегда боялся себя и того, на что он оказался способен. Мертвец закончил историю на минорной ноте, хотя сам чувствовал облегчение и счастье. Его проводили аплодисментами, и, спускаясь со стремянки, Мертвец, по пути на своё место наклонился к сидящему рядом со стремянкой Табаки. И обнял его. — Паршивый ты говнюк, — улыбающимся голосом произнёс Табаки — он не сердился. — Знаю. Старичку ничего не приносило вреда. Никогда. Мертвец — свободен. Это не отменило того, на что он тогда оказался способен, но как же он рад, что никаких реальных последствий нет! Даже то, что он вывернулся наизнанку перед Рыжим, теперь совсем не волновало. В конце концов — это всего лишь прошлое. Даже хорошо, что Табаки так и не выслушал его идиотскую просьбу, переместить его к Рыжему раньше, чем к нему пришла Рыжая, стать для Рыжего номером один раз и навсегда. Даже сейчас, когда он вспоминал — звучало по-идиотски. Стыдно было разве что перед Рыжей. Она всегда была для него среди первых, а теперь она — самый важный человек в его сраной жизни. А он тогда захотел убрать её с дороги, ведущей к Рыжему. После всего, что между ними было. Он не просто сраный кусок дерьма. В этом ебучем мире даже названия для такой низости нет. Он просто не достоин… Следом были ещё пару историй, как вдруг на стремянку влез Слепой, и Мертвец понял: Ночь закончилась. — Счастья вам всем. И уходящим, и остающимся. И тем, кто уйдёт, думая, что остался. — Слепой повернул голову в одну, какую-то известную ему одному сторону. — И тем, кто останется, думая, что ушёл. — Здесь Слепой повернул голову… к нему? Слепой продолжал говорить, а Мертвец вновь упал в бульон со своим решением и продолжил вариться в нём. Так было правильно. Другой возможности не было. Леопард любил Лес. В его последние дни они часто там вместе гуляли и… Свет включился, развеяв мысли Мертвеца. И началась суета. Вокруг обнаружились грязные тарелки — оказывается, Мертвец ещё ухитрялся что-то жевать, слушая других. Мертвец спрыгнул с рюкзаком Рыжего за плечами. В один момент рядом нарисовался владелец рюкзака и стиснул в объятиях: — Мне жаль. — Чего тебе жаль? — Что не оправдал твоих ожиданий. — Тупица. Тебе и не нужно было их оправдывать, всё это было только моим говном, не твоим. Рыжий снял со спины Мертвеца рюкзак, сказал: — Пока. И смачно чмокнул в губы. Едва Рыжий отстранился, Мертвец харкнул ему в лицо и толкнул к двери: — Не опаздывай, говна кусок, твой Чёрный уже вышел. Рыжий побежал догонять остальных. А Мертвец понял, что только что окончательно отпустил обиду на Рыжего. Просто разные дороги. Тем более Мертвец должен быть благодарен этому говнюку — если бы не разлюбил его, то никогда бы не полюбил Леопарда — самое лучшее, что случилось с ним в этой жизни. Мертвец не стал задерживаться в Четвертой — только обнялся с Рыжей, которой больше не мог посмотреть в глаза. Она хотела ему что-то сказать, но едва первая группа уходящих скрылась, он вышел. Его вёл скорпион, словно привязанный к его лёгким, каждый вдох был там, где скорпион был на шаг ближе. Двери Могильника распахнулись, двери могильного сортира… Мертвец снял зеркало. И скорпион, тайный — Мертвец рассказал о нём только Рыжей, — уставился на него. Мертвец прикоснулся к нему и закрыл глаза. Холодная стена, ледяная, словно гладь воды, готовая вот-вот покрыться коркой. В лицо подул ветер, и Мертвец открыл глаза — его окружала темень, и только река, жемчужная от яркого лунного света, простиралась вперёд, в бесконечность. Едва глаза чуть привыкли к темноте, он различил высокие силуэты теней — криворогих, этих было легко отличить. Мертвец сделал шаг вперёд, второй… Вода медленно поглощала его ступни, затем колени, и вот он погрузился в воду и поплыл вперёд к лунному свету. Скорпионье жало исчезло, а волос на теле становилось всё меньше с каждым гребком вперёд. Мертвец плыл, задержав дыхание, вспоминая последний записанный на кассету разговор с Леопардом. «Пусть и без кого-то, но живи, пожалуйста, живи. И за меня тоже, говнюк». Мертвец усмехнулся: — Я старался, Леопард. Старался, — и облизнул губы, на которые попало несколько капель речной воды — сладкая. Мертвец окунул лицо в жемчужную лунную дорожку реки. И начал пить.