Мир рухнет в полдень

      На востоке медленно вставало солнце. Тони сидел, развалившись на диване, качал в руке полупустую бутылку с бурбоном, невидящим взглядом сверлил потолок и никак не мог заставить себя выключить повторяющуюся раз за разом запись. От выпивки кружилась голова и жар разливался в груди, там, где когда-то гудел встроенный прямо в его тело реактор, а звуки казались резкими и до одури громкими. Женский заливистый смех разносился по помещению, голос то падал, то подскакивал, а Тони видел картинку прямо перед глазами, несмотря на то, что вовсе не смотрел на запись. О, он записывал все на свете, большую часть записей потом удалял, но некоторые, особенно лелеемые, находили свое место в отдельной зашифрованной библиотеке, доступ к которой был разве что у него самого.       – Думаете, это какая-то технология? – послышался искристый голос Виктории. – Тони.       Запись началась заново, и Тони, подтянув бутылку, сделал несколько глотков. Собственный голос он отключил, так что казалось теперь, будто она разговаривала сама с собой. Это была третья их встреча, как раз после того, как она влезла в его дом, они встретились на какой-то вечернике, и Тони зажал ее на балконе, потребовав ответы на интересующие его вопросы. Впрочем, больше, чем слушал, он тогда пялился на ее открытые плечи и едва касающиеся их кудряшки рыжих волос.       – Правда? – она вновь рассмеялась, заправила за ухо выбившуюся прядь. – Так же, как и вошла.       В какой-то момент, Тони отчетливо помнил, она глядела прямо в расположенную в узле его галстука камеру, и губы ее растягивались в лукавую усмешку, а смешинки играли в светлых глазах. Тони прижался губами к горлышку, горло обдало жаром, и он зажмурился, ощущая, как отвратительно вращается потолок.       – Это не совсем то место, где я хотела бы, – продолжала говорить Виктория, – мистер Старк!       Послышался звонкий шлепок, и Тони, вздохнув, съехал набок. Бутылка выпала из его пальцев, запись показалась в поле зрения, как раз мелькнуло очень близко хорошенькое лицо Виктории. Она отвесила ему пощечину, когда Тони наверняка больно схватил ее за плечо, и скрылась в шумящей толпе. Больше в тот день он ее не видел, так что запись началась заново с того момента, где она, распахнув огромные глаза, ехидно глядела на него на фоне вечернего города.       Сейчас Тони ощущал себя дураком, самым большим на свете идиотом, потому что не мог заставить себя выключить запись, потому что впервые за долгое время напился, и еще, черт возьми, очень много «потому что» еще. Проклятая машина стояла в отдельной комнате-мастерской этажом ниже, яркие лучи восходящего солнца проникали сквозь панорамные окна, и казалось, будто Виктория сейчас захихикает как на видео, ударит его и велит идти отсыпаться, потому что терпеть не может пьяниц. Тони, признаться, тоже терпеть не мог, его воротило от самого себя, но он все равно пил, пусть даже алкоголь не спасал от разливающегося в груди отчаяния.       Он ведь даже не знал на самом деле, работает ли его устройство. Теоретически все было идеально, несмотря на саму по себе абсурдность перемещения между параллельными вселенными, но все приборы, которые он пытался отправить для проверки, теряли связь. Исчезали, больше будто не существовали, и невозможно было отследить их или получить какие-то данные. Связь между параллельными вселенными казалась Тони еще большей фантастической выдумкой, чем возможность путешествия в прошлое, но тем не менее расчеты его были верны. Впрочем, только расчеты, а не сама технология, потому что машина, сколько бы он ни пытался ее починить, больше не работала, валялась бесполезной грудой металла посреди опустевшей башни.       В конце концов, Тони не оставалось ничего, кроме как считать, что он убил Викторию собственными руками.       Он махнул рукой, велел прекратить, и запись оборвалась. Бутылка вывалилась из ослабевших пальцев, покатилась по ковру, а Тони подтянул на диван ноги, опустил ладони на горящий лоб и прикрыл глаза. Кошмары время от времени снились ему с самого Афганистана, с каждой заварушкой становились все забористее, но в последнее время, с тех пор, как он нашел Викторию среди груды стекла с выжженной дырой в животе, от них совсем не было продыху. Наличие под носом Ванды делало ситуации еще хуже, потому что выглядела девчонка совершенно точно так же, но огрызалась, прожигала взглядом и в общем ненавидела его до самой глубины сознания, несмотря даже на оказавшегося куда более сговорчивым и легким на перемены брата.       В четвертую их встречу они молча танцевали один танец за другим, пока Виктория не принялась безостановочно хохотать, а потом уткнулась в его плечо. Она исчезла так же внезапно, как и появилась, всегда так исчезала, и он вскоре тоже ушел, разочарованный наскучившим праздником. В пятую их встречу они целовались, заперевшись в туалете, а в шестую он повез ее домой, и они наконец переспали. Сейчас Тони думал, что всего этого было слишком мало, видел под веками ее покрытое веснушками лицо, такое детское, что сводило скулы. Если бы он впервые увидел ее без макияжа, непременно принял бы за ребенка, но, кажется, и тогда пропал бы, утонул с головой в ее серо-голубых, сверкающих бриллиантами глазах.       – Нет, – раздался вдруг в тишине голос, и Тони дернулся, распахивая глаза.       Это было другое видео, она сидела, забравшись в кресло с ногами, отводила глаза, а в уголках их блестели слезы. Тони помнил этот их разговор, первый и единственный серьезный на подобную тему, и сейчас он ни за что не хотел его видеть. Вот только, к обуявшему его ужасу, неповоротливый язык прилип к небу, и он никак не мог произнести ничего, кроме несвязного булькающего мычания.       – Это из-за мутации, – говорила Виктория, и Тони снова не слышал собственного голоса, – эксперимент, конечно, не проводили, хотя у меня были подобные мысли…       Голос ее сорвался, Виктория отрывисто хохотнула, и Тони, другой он, куда более удачливый в данном случае, неловко застыл с протянутой к ней рукой. Нынешнему Тони захотелось изо всех сил ему врезать, чтобы не стоял столбом как последний дурак.       – Так что можешь не волноваться, – тряхнув головой так, чтобы волосы рыжей волной накрыли лицо, договорила она, глядя, кажется, ему прямо в глаза, и видео вдруг погасло.       Комната погрузилась в темноту, или, может быть, это Тони опустил тяжелые, пылающие и пульсирующие веки, слепо уставившись во вспыхнувшую черноту перед глазами. Виктория говорила, что не могла иметь детей из-за мутации, постоянно перестраивающихся и обновляющихся клеток, но Тони, кажется, никогда не слушал ее объяснения достаточно внимательно. Он был механиком, на самом деле профаном по части человеческого организма, выхватывал лишь редкие слова, складывающиеся в свою, кастрированную и изуродованную картинку, в которой Виктория была чудом, свалившимся на его голову. Чудом, которое Тони изо всех сил старался удержать и все же не смог.       Тело ломило, голова гудела, а во рту расплывался отвратительный горько-кислый привкус, однако мысли оставались на удивление ясными, словно проклятие не позволяло Тони забыться хотя бы на мгновение. Яркое утреннее солнце расползалось по комнате рыжими лучиками, грело щеки, будто успокаивало, и оттого становилось еще более тошно. Тони лежал на диване, словно в теплых объятиях, закрывал ладонями лицо, а искристый переливчатый голос сам по себе раздавался в его голове. Он мог бы взять еще бутылку, неважно какую, увеличить дозу, однако понимал, что едва ли что-то изменится. Гулкая тоска съедала его целиком, злость на самого себя выжигала клеймо изнутри, там, где раньше сиял голубоватым светом спасающий и одновременно убивающий его реактор. Тони понимал, что нужно что-то делать, вставать и шевелиться, пока он окончательно не сошел с ума, вот только тело его было слишком тяжелым и неповоротливым, а теплое солнце сковывало кандалами, не позволяя двинуться с места. Тони лежал, глядя в белый, расцвеченный рыжими пятнами потолок, и казалось ему, что мир вот-вот рухнет, рассыплется в прах, едва наступит полдень.       Должно быть, ей было страшно, но Тони никогда об этом всерьез не задумывался. Виктория боялась высоты и роботов, плохо спала и часто пила молоко с медом по ночам, в то время как Тони лишь наслаждался, упиваясь собственными достижениями и кошмарами, и старался удержать ее рядом вместо того, чтобы понять. Она просила его вернуть ее домой, найти способ перемещаться между параллельными вселенными, но Тони лишь желал удержать ее рядом просто потому, что… Потому что, пожалуй, с самого первого взгляда Тони был глупо по-мальчишески влюблен, эгоистично и жадно, и утолить эту жадность мог только привкус багрово-алой помады на языке.       Когда картинка сместилась так, будто специально норовила оказаться прямо у него перед глазами, Тони тяжело выругался и приказал ей заткнуться, погаснуть и что угодно еще, только чтобы оставить его в тишине. Голова раскалывалась от слепящего рыжеватого света, плечи и шею ломило от неудобной позы, и вроде бы было что-то еще, назойливо пробивающееся сквозь колокольный звон в ушах. В нос бил кисло-сладкий запах алкоголя, накрывающие лицо ладони казались неподъемно тяжелыми и отвратительно чужими до зарождающегося в горле крика. Тони старался дышать размеренно, думать о чем угодно, кроме льдистых серо-голубых глаз и манящих алых губ, но получалось откровенно паршиво. Виктория прочно засела в его голове насмешкой-видением, будто теперь было хоть что-то, что Тони мог изменить. Впрочем, сколько бы он ни думал, исчезновение его любимой женщины казалось до дрожи неотвратимым.       – Неужто Виктория наконец тебя бросила?       Ехидный голос резанул по ушам и ворвался в мысли, так что Тони невольно дернулся, на мгновение потерял ориентацию в пространстве и едва не грохнулся на пол. В голове загудело еще сильнее, яркий утренний свет прорвался сквозь тяжелые веки, ослепив и размыв появившийся перед глазами силуэт, но даже так Тони узнал чрезмерно довольного чем-то Роуди. Удостоив друга пожеланием утопиться и показав ему средний палец, Тони вернул руку на глаза и перевернулся на другой бок.       Мысли из его головы только-только начали выветриваться, а теперь от одного только упоминания имени под веками вспыхнул целый калейдоскоп. Когда-то Тони в шутку пообещал непременно на ней жениться, и с тех пор на все его предложения Виктория только смеялась и куда-нибудь исчезала, возвращаясь как ни в чем не бывало через парочку месяцев.       – Пеппер волновалась, потому что последнюю неделю ты вел себя странно, – Роуди наверняка присел на корточки, потому что голос его впивался Тони прямиком в мозг, – выглядишь отвратительно. Сколько ты выпил?       От движения замутило, горькая волна поднялась к горлу, так что Тони довольно красноречиво предложил другу свалить к чертовой матери и залезть ему в трусы попозже. От ощущения свободного падения бросило в пот, чернота перед глазами взметнулась яркими пятнами, так что слышал он, кажется, только свой собственный звенящий в ушах надломленный крик.       Очнулся Тони от ощущения чего-то холодного на лбу. Мир вокруг больше не падал и не кружился, но все еще немного мутило и ломило тело, веки казались тяжелыми настолько, будто их прижало свинцовыми наковальнями. Он определенно лежал на кровати, укрытый одеялом, холод со лба пропал, зато Тони отчетливо ощутил впивающуюся в запястье иглу. Пить хотелось ужасно, словно у него в горле разверзлась самая что ни на есть настоящая пустыня, вот только все тело будто бы оказалось сделано из неспособной поддерживать форму ваты.       – Поздравляю, Тони, – женский голос, по оглушающей пронзительности сопоставимый с корабельной сиреной, окутал и наковальней рухнул на голову, – ты допился до белой горячки.       Хотелось ответить, но губы слиплись, а глаза все еще не открывались; не поворачивалась даже шея, затекшая и превратившаяся в металлический литой стержень. Прохладная ладонь снова скользнула по виску, приподнимая голову, а губ коснулась пластиковая трубочка, и Тони, ни на мгновение не сомневаясь, вытянул все до последней капли.       – И я тебя люблю, Пеппс, – хохотнул он, когда она недовольно поджала губы и вздернула подбородок.       Пеппер сидела на стуле рядом с его кроватью, смотрела колко и страшно неодобрительно, но были в ее глазах какие-то искорки, тусклые и едва уловимые, именно из-за которых Тони срочно захотелось отмотать время вспять. Он мог назвать ее своим лучшим другом наравне с ворчливым полковником Роудсом, и именно поэтому, наверное, не хотел втягивать в свои проблемы никого из них.       – Не смей подкатывать к моей девушке, – сложивший руки на груди у самых дверей Роуди насмешливо хмыкнул, и выражение лица Пеппер, будто что-то щелкнуло в воздухе, изменилось.       – Перестань постоянно повторять, что она твоя девушка, – ухмыльнулся Тони, безуспешно пытаясь приподняться на подушке, – к твоему сведению, я встречался с ней раньше тебя.       Сил совсем не было, тело казалось каменным и ватным одновременно, а каждый раздающийся звук будто шурупами ввинчивался в виски; и кроме того Тони страшно клонило в сон. Вчера ему казалось, что он прекрасно знает, на что идет, однако сегодня затея эта казалась проигрышной с самого начала. От алкоголя стало, кажется, только хуже, к тому же теперь о нем волновались Пеппер и Роуди, а это значило, что какое-то время они теперь будут пристально за ним присматривать.       – Вы оба, прекратите, – Пеппер взмахнула руками, когда Роуди открыл рот и сделал шаг ближе. – Прости, что спрашиваю сейчас, но я должна сделать это, пока ты снова не спрятался в свою саркастичную скорлупу. Что случилось с Викторией?       Откровенно говоря, Тони хотел бы побыть один. Он хотел рассказать им, участливо вздернувшей брови Пеппер и нахмурившемуся Роуди, но что-то останавливало его. От прозвучавшего имени свело скулы и екнуло где-то в груди, тошнота подступила к горлу, и Тони неловко улыбнулся. Что он должен был им сказать: что, возможно, убил собственную девушку своими руками?

***

      В идеальном кабинете государственного секретаря Тадеуша Росса Тони почувствовал себя неуютно сразу, как только вошел, плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения, и закинул ногу на ногу. В последнее время ему казалось, будто он чувствовал себя лучше, и вот теперь это ощущение развеялось, как развеивается тонкий серебристый дымок от ароматической палочки на гладком черно-красном столе.       – Неужели у госсекретаря проблемы со сном? – хохотнул Тони, хотя стоило бы держать рот на замке или хотя бы вовремя заткнуться. – По своему опыту могу сказать, что нет ничего лучше вечернего массажа от какой-нибудь знойной красотки.       Черта с два за последний год Тони пробовал массаж от красоток, спасался разве что редкими возлияниями и тоннами новых проектов, после которых сон походил скорее на короткое полузабытье. Росс глянул на него хмуро, поправил галстук и уселся за стол, отодвигая подставку с палочкой так, чтобы стоящая рядом фоторамка максимально закрывала ее от глаз Тони.       – Вы не представляете, насколько эта работа нервная, – он ответил ровно, как будто между прочим, и тут же перевел тему: – в последнее время, Старк, ваша деятельность привлекает излишнее внимание. Однако, я позвал вас не за этим.       Он чуть наклонился, скрипнул выдвигающийся ящик, и на стол опустился настоящий талмуд. Толстенная пачка бумаги, похожая на выпускную дипломную работу какого-нибудь излишне старательного студента, носила название «Заковианский договор» и уже этим не предвещала ничего, кроме дополнительной головной боли. Касаться ее Тони не хотелось совершенно, и Росс, заметив заминку, постучал костяшками по столу.       – Этот документ четко регламентирует любую деятельность негосударственных структур, способных как спасти мир, так и уничтожить его, – госсекретарь чуть склонил голову, подтолкнул талмуд ближе к Тони, – никакой самовольности, лишь четкие инструкции на случай любой предвиденной или нет ситуации.       На мгновение повисла гулкая тишина, устремилось под потолок колечко сизого дыма. Тони заинтересованно моргнул, но так и не спешил брать договор в руки.       – Мне казалось, в Заковии мы неплохо справились, я даже сумел посадить город обратно, – Росс кашлянул, и Тони понимающе заткнулся, буравя взглядом выведенную каллиграфическим почерком подпись, – так вы даете это мне, чтобы я внес свои правки и?..       – Никаких правок, Старк, – раздраженно оборвал Росс, махнув рукой, – договор корректировке не полежит. Не думайте, что я не знаю, будто случившееся в Заковии – исключительно ваша ошибка.       Он замолчал, будто оборвав самого себя, и Тони нахмурился, поправляя запонки на манжетах. Государственный секретарь Росс выглядел уставшим, потирал переносицу и постукивал по столешнице пальцами, но при этом не спускал с Тони пронзительного задумчивого взгляда, полного ярости и сожаления настолько, что в груди вставал горький тугой ком. Тони, признаться, делал вид веселой беззаботности настолько старательно, что, кажется, в этой схватке переиграл самого себя. Пальцы его дрогнули, и несчастная запонка упала на пол, закатываясь под стол прямо к ногам Росса.       – Договор составлен и утвержден Организацией Объединенных Наций, и каждый из так называемых супергероев, – на этом слове Росс неприязненно поморщился, – входящих в состав организации Мстителей подпишет его.       – А если нет? – хохотнул Тони, сглатывая горькую слюну.       Ему во что бы то ни стало нужно было молчать, чтобы не стало хуже, но куда уж теперь. Пытаться что-то исправить поздно, Росс, очевидно, не пойдет на такой шаг, но может быть так даже и лучше. Никакого риска, подумал Тони, никакой ответственности за чужие неспасенные жизни, никаких кошмаров по ночам.       – Если нет, – госсекретарь угрожающе прищурился, подаваясь вперед и сцепляя в замок ладони, – Мстители будут расформированы, и каждый из вас окажется вне закона и предстанет перед судом за все совершенные ранее преступления.       Ароматическая палочка, выплюнув последнюю закружившуюся к потолку струйку сизого дыма, погасла, и Тони, расстегнув вторую запонку, сунул ее в карман. Препираться и спорить не было никакого смысла, потому что дело касалось не только США в целом и Тадеуша Росса в частности, но и всего мира, в каждом уголке которого могла притаиться новая способная его уничтожить угроза. Пункты и положения изменять не будут, не сейчас точно, когда из каждого утюга кричат о том, как перевернулся с ног на голову мир с приходом супергероев. Уж точно не после того, как множество людей погибло из-за глупой самоуверенности Тони Старка, а не Железного человека.       – Возьму с собой, прочитаю на досуге, – Тони сгреб договор в охапку, поднялся с места, скрывая усмешкой дрожащие руки, – вы ведь не против? А, и запонку мою по почте пришлите, будьте любезны.       Он взглядом указал под ноги Росса, и тот отзеркалил его усмешку, наклоняясь и поднимая сверкнувший в свете ламп кругляш запонки. Оба они усмехнулись чему-то своему, запонка упала в раскрытую ладонь Тони и исчезла в кармане, и нечто будто на мгновение лопнуло, тут же сделавшись еще более густым и колючим. Они поняли друг друга, хоть и размышляли о разном, и теперь оставалось лишь продолжать делать вид…       – Я вижу понимание в ваших глазах, Старк, поэтому хочу, чтобы вы прочитали договор до того, как ваши товарищи начнут бурное обсуждение, – Тадеуш Росс качнул головой, протягивая Тони раскрытую ладонь, – лично я хотел бы сохранить достояние Америки в ее руках.       Тони хмыкнул, но ничего не ответил, лишь пожал протянутую руку, перехватил поудобнее договор и, развернувшись на каблуках, направился к выходу. Он чувствовал упирающийся в спину взгляд госсекретаря Росса, хотел бы плюнуть на все и высказать накопившееся на языке, но молчал, перекатывая в кармане запонки. Две одинаковые: одна упавшая и поднятая, а вторая просто стянутая и сунутая в карман, едва уловимо ударялись друг о друга, отсчитывая ритм шагов, пока Тони проходил по длинным коридорам, отвешивал колкие замечания и думал о том, что не хочет на самом деле ничего менять. Мир стремительно вращался, не касаясь его ладоней, и, может быть, на самом деле было бы лучше, не лезь они на рожон, пока кто-нибудь сверху не дернет за ниточки, приводя в движение проржавевшие насквозь суставы?

***

      В школе для одаренных детей Чарльза и Александры Ксавье было тихо вовсе не потому, что недавно завершившиеся реставрационные работы оставили после себя шлейф пыли и примятой множеством ботинок земли. Не потому, что первые ученики, пришедшие сюда малочисленно, боязливо и осторожно, разошлись по кабинетам и слушали наставления преподавателей. Не потому, что Тони забрался вглубь огороженного сада, где под раскидистым деревом примостились три серых могильных камня. И даже не потому, что тень от раскидистой кроны закрывала собой солнце, рассыпав по траве игривые зайчики-отсветы.       Тихо было потому, что Тони, закрыв глаза и откинувшись на спинку деревянной лавки, сидел в одиночестве, перекатывая на ладонях увенчанную медальоном цепочку. Тони не знал, когда Виктория сняла ее, нашел на бортике раковины в башне и теперь старался держать при себе, будто это было самым ценным для него сокровищем. Он не открывал створки медальона, не смотрел на спрятанные там ветхие, будто прошедшие столетия фотографии, только полировал пальцами почерневшее от времени серебро, игриво-желтоватое в свете полуденного солнца. Вещи, говорила Виктория, способны помнить гораздо больше, чем помнили люди, и оттого именно они служат хранилищами, запечатывая слезы горя и радости.       Теплый весенний ветер трепал поднятый воротник рубашки, скользил по груди под расстегнутой верхней пуговицей и заглушал до тошноты размеренный стук собственного сердца. Тони сидел, запрокинув голову к яркому небу, и в голове его не было ни одной мысли, кроме сочащихся сладостным ядом воспоминаний.       У скончавшегося меньше месяца назад Макса Эйзенхарта было лицо отца Виктории, а над главной лестницей все еще висел портрет копии ее матери, потому что ни Тони, ни бывший хозяин поместья не смогли заставить себя изменить в его убранстве хоть что-нибудь. Неизменным остались бункер в подвале, несколько потайных ходов, разветвляющихся по всей территории, а также множество фотографий, расставленных на журнальных столиках и каминных полках. Макс так и не смог смириться с собственной глупостью, а Тони, будто являлся его верным последователем, упивался ей не хуже испробовавшего идеальный вкус сомелье.       – Тони, – неуловимый ветерок тронул его за плечо, покружил и уселся рядом, – ты тоже приходишь сюда, потому что тихо? Обычно я все время где-нибудь шарюсь или торчу с Вандой, или выполняю поручения Кэпа, или…       – Ты разогнался, – перебил его Тони, пряча медальон в ладони.       Пьетро Максимофф поджал губы, потер бедра и хлопнул себя по коленям, растрепал волосы и шумно выдохнул, наконец останавливаясь. Тишина навалилась снова, теперь тугая и горячая, разрушенная и снова схлестнувшаяся, как бушующая вода, и Тони хмыкнул себе под нос, поправляя съехавшие на кончик носа очки. У этого парня были лицо старшего брата Виктории и своя собственная сестра, и поэтому Тони очень-очень сильно хотелось его ударить.       – Вики ведь нет, да? – вопрос рубанул наотмашь, и Пьетро, будто испугавшись собственной наглости, кашлянул и отвернулся. – Здесь и правда классно.       Виктория на разрешала ему сокращать свое имя, вот только пацану с именем Пьетро Максимофф на все запреты было некультурно начхать. У него были лицо ее старшего брата и наглость даже больше, чем у Тони, и оттого ударить хотелось еще сильнее.       Тони крякнул, не соглашаясь и не отрицая очевидное, стянул очки и поднялся, сунув их в карман брюк. Яркое солнце резануло по глазам, солнечные лучики заиграли под веками, и Тони фыркнул, застывая на месте. Пьетро бессовестно разбил тишину, наполнил воздух суетой и ветром и теперь остался сидеть, закинув руки на спинку лавки.       – Ты можешь ее вернуть? – просвистело в воздухе, и Тони застыл с занесенной для шага ногой. – Не можешь, да? В смысле, не подумай, что я в чем-то тебя упрекаю, это вообще не для меня, и…       Речь его смазалась в неразборчивую какофонию, а сам он вдруг исчез куда-то с порывом прохладного ветра. Зашелестели деревья, качнулись рассыпавшиеся по траве солнечные зайчики, очертили серые надгробные камни, и школа для одаренных детей взорвалась шумом знаменующего окончание урока звонка. На улицу, слишком далеко отсюда, чтобы увидеть, высыпали немногочисленные ученики, заголосили, захохотали, и ветер подхватил их голоса, разнося по округе. Тони, качнув головой, направился к дальней укрытой плющом калитке, остановился ненадолго, нацепил обратно очки и перекатился с пятки на носок.       Стоящая на гравийной дорожке в ожидании машина призывно моргнула фарами, с порывом ветра донесся звонкий хохот, и Тони, на мгновение обернувшись, сделал шаг. И едва не впечатался в появившегося из ниоткуда Пьетро, хмурого и серьезного, в следующее же мгновение махнувшего Тони рукой из-за опустившегося окна.       – Ванда видит кошмары, – рвано выдохнул он, когда Тони захлопнул за собой дверь и пристегнулся, – зовет Вику, говорит, что иначе все разрушится. Что если она не завершит, я так и не понял что, ничего не останется. Сегодня утром она смотрела на меня так, будто видела призрака.       Пока Пьетро заполошно тараторил, изредка переходя на сверхзвуковую скорость, Тони вырулил с подъездной дорожки, стянул, спохватившись, очки и бросил их на приборную панель. Говорить ничего не хотелось, и одновременно с этим Тони отчаянно желал высказать Пьетро все, что думает о нем и его сестре, выбросить мальчишку из машины прямо на ходу и уехать туда, где будет по-настоящему тихо. Виктория рассказывала, что предпочитала космическую пустоту, ныряла в нее каждый раз, когда хотела успокоиться или подумать, и тогда все на свете непременно становилось неважным. Тони помнил свое единственное неудачное путешествие в космос сквозь портал читаури и преследовавшие его после кошмары, однако сейчас вовсе не отказался бы повторить опыт. В груди давило и кололо, пальцы сжимали руль крепче необходимого, а нога настойчиво топила педаль газа все ближе и ближе к полу.       Ванда видит кошмары? О, Тони жил в собственном кошмаре последний год, варился в нем, как в адском котле, сам себя протыкал вилами насквозь, выворачивал наизнанку проклятыми чувствами. Тони сжимал в ладони медальон, ни разу не открывал его, поглаживал пальцами, словно мог почувствовать отзвуки ее тепла. Тони приезжал на могилу Макса Эйзенхарта, у которого было лицо отца Виктории, отреставрировал и открыл чертову школу, так и не посмев снять со стены портрет копии ее матери. Тони, будто умалишенный, смотрел видео, удалял их и восстанавливал из резервного архива, пил как проклятый и улыбался, когда было нужно. В груди у него зияла рваная рана по имени Виктория Леншерр, в мастерской стояла чертова машина, утянувшая ее в родной мир, а Пьетро говорил, что Ванда видит кошмары?! Ванда, похожая как две капли воды и совершенно другая, девочка с лицом его любимой женщины, до которой Тони, черт подери, не было никакого дела!       Сердце подскочило и бешено забилось в груди, на глаза налетела пелена, и Тони, крутанув руль и переместив ногу на тормоз, съехал на обочину. Оперся руками о руль, спрятал лицо в ладонях, чертыхнулся, вежливо попросил Пьетро замолчать. В ушах шумело, заглушая болтовню мальчишки, но Тони все равно хотел, чтобы он заткнулся, оставил его одного в тишине, свалил куда угодно с этой планеты. Чтобы он не слышал ни единого слова о Виктории Леншерр!       – Твою мать! – рявкнул Тони, ударяя по рулю, и в мозг ввинтился отрезвляющий гудок клаксона.       Пьетро в машине не было, он остался один, и теперь звенящая гулкая тишина обрушилась на его плечи неподъемным грузом.

***

      – Я не говорю, что это правильно, – Тони ослабил галстук, глянул на беззвучный экран, – я говорю, что у тебя нет выбора, Кэп. Откажешься, и Росс посадит тебя на цепь, как дворовую псину, так что будешь на задних лапах перед ним плясать, показывая фокусы за еду.       Едкая горечь клокотала в груди, дышать казалось невыносимо от упертой глупости их обоих, но Тони продолжал. Они сидели в стеклянной переговорной, смотрели на закованного в клетку будто в броню сержанта Барнса по прозвищу Зимний Солдат, а где-то катастрофически рядом снова решалась судьба целого мира.       – Пройдет время, шумиха уляжется, – продолжал Тони будто в пустоту, – изменим некоторые пункты, внесем поправки, перетянем одеяло на свою сторону.       Стив не слушал его, неотрывно смотрел на экран, крутил в пальцах ручку, которую ему дал Тони. Сам Тони глядел, как играют желваки на его лице, барабанил пальцами по столу и делал вид, что ему совершенно безразлично. Заковианский договор казался ему абсурдом, чистейшей глупостью на бумажке, однако что он должен был сделать, когда мир не на его стороне? Что Тони мог, будучи обряженным в железо обычным человеком, против прущего напролом политического катка? Политики не придерживались интересов народа, желали захапать себе всего и побольше, так о каком компромиссе между миром и супергероями, пытающимися его защитить, могла идти речь?       – Я понимаю, Тони, – Капитан Америка крутил в пальцах ручку, едва ли моргал, глядя на молчаливый экран, – но если ради этого я должен отказаться от друга…       – Разве я не твой друг? – со смешком выдохнул Тони, и хлесткое невысказанное «недостаточно» оглушающим звоном повисло в воздухе.       Он должен был промолчать, заверить, что они вытащат Барнса, когда все немного уляжется, как всегда наведут порядок и разгонят смуту. Должен был сказать, что они чертовы Мстители, которые непременно со всем справятся, но вместо этого ляпнул сущую глупость. В груди разливалась черная горечь, Тони зло сощурился, захлопывая крышку футляра. Стив смотрел на него, теперь только ему в глаза, игнорируя Барнса на экране, и в нем тоже была эта алчная злость.       – Если бы там, – он указал вытянутой в руке ручкой на экран, – была Виктория, а не Баки, ты бы подписал? Стал бы цепной собачкой ООН, наплевав на ее безопасность?       Его будто ударили под дых, залепили хлесткую пощечину, так что Тони на мгновение перестал дышать. Видение, яркое и отвратительно живое, взметнулось перед глазами рыжим на серой стали, и Тони рывком поднялся, срывая к чертовой матери галстук.       – Не смей говорить о ней, – собственный голос показался ему сдавленным, застывшим в горле хрипом, но Стиву хватило и этого, – не смей сравнивать ее с убийцей.       Что-то взорвалось, и мир перед глазами окрасился в цвет ее багровой помады.       – Нет, Тони, послушай, – Стив опустил ручку на стол резким движением, – я видел, как Виктория убивала, когда Локи организовал нападение на базу Щ.И.Т.а. Она умеет это делать, Тони, и делает гораздо хладнокровнее любого из нас.       Нечто в груди взметнулось, вырвалось яростным хрипом, и Стив зло сощурился, глядя прямо в его лицо. Без брони Тони не имел ни единого шанса против Капитана Америки, но все равно порывисто схватил за ворот футболки, поймав в ответ лишь усмешку.       – Если бы на одной чаше весов стояла Виктория, а на другой – весь остальной мир, что бы ты выбрал? – припечатал Стив, легко отрывая от себя его руку.       Вмазать ему не позволил прогремевший взрыв, будто мир в самом деле рухнул прямо под его ноги, а Тони так и остался стоять на осколках в бесполезном гулком одиночестве. Осознавая, что если бы он стоял перед выбором, мир бы рухнул к чертовой матери.