В тот день шел снег.

Я методично подкладывал в твой портфель молочный шоколад одной и той же марки, чтобы ты знал, что такой дарю тебе только я. Вдруг кому-то еще взбредет в голову влюбиться в тебя. Потом я уходил, убегал, исчезал в страхе, что ты можешь увидеть меня в непосредственной близости с твоей сумкой или курткой и догадаться, что это делаю я. Это я тайком подкармливаю тебя. А потом, дождавшись звонка, сидел в классе и прожигал взглядом твою спину, молясь, чтобы ты обнаружил шоколадку при мне, а не дома. Чтобы я смог насладиться сменой эмоций на твоем безучастном обычно лице. Чтобы я смог впитать твою улыбку, запомнить каждый ее лучик. Ведь я словно энергетический вампир, словно маньяк, жду твоей реакции, чтобы получить порцию адреналина. И если было бы можно, я хотел бы навсегда остаться в том моменте, когда ты разрываешь упаковку этого проклятого молочного шоколада. Я буду гореть в аду за свои мысли. Сегодняшний день обещал быть особенным. Это я понял еще по тому, как странно сложились хлопья в моем завтраке, а моя кошка злобно уставилась на меня. В школу я дошел без приключений, встретив по пути Лешу. Он снова был весел и часто улыбался, но я-то знал, что его родители разводятся и он жутко грустит, когда никого нет рядом. Что ж, нравится ему притворяться - пусть притворяется дальше. Так как мы с тобой в разных группах по английскому, то я не имел чести созерцать твое угрюмое лицо целых два урока. Это огорчало, но я терпел, чувствуя тяжесть шоколада в кармане. И одна только мысль о том, что я касаюсь упаковки, которой через два урока коснешься ты, заставляла сердце биться чаще. Говорят, серийные убийцы подсознательно хотят, чтобы их обнаружили, чтобы их обвинили в содеянном, чтобы весь мир узнал, кто совершал все эти преступления. Мне иногда кажется, что я такой же. Ну, я не убиваю людей, но как бы страшно не было представлять, что ты сделаешь со мной, когда узнаешь обо всем, я все равно тайком хочу, чтобы ты узнал. Хочу каждой частичкой своей мазохистской души. Я знаю, что тогда настанет конец всему, но не могу перестать надеяться на лучший исход. А что, если… Нет. Никакого «если». Придурок. На уроке алгебры Татьяна Васильевна вызвала тебя к доске. Я знаю, что ты терпеть не можешь производные, но каким-то чудом ты верно решил задание. Скоро ЕГЭ, а я думаю не о графиках производных, а о том, как долго ты выбираешь мел или о том, как хороши твои брови, когда ты хмуришься. Кажется, это у меня серьезно. Ты любишь клетчатые рубашки, и на уроке литературы я разглядывал твою широкую спину, изучая эту самую клетку. Через десять минут прозвенит звонок, и я смогу снова подложить шоколад в твой рюкзак, ведь ты уйдешь в столовую с Димой. Все-таки я рад, что он у тебя есть. До того, как он перевелся в нашу школу, ты вообще всегда оставался в классе, а теперь он тебя вытаскивает, а я могу ежедневно поддаваться своим гомосексуальным порывам в твое отсутствие и наслаждаться созерцанием твоего лица в итоге. - Тём, - Леша ткнул в меня карандашом, - Вознесенский и кто? - Евтушенко. Звонок. Я даже радуюсь этому как-то обреченно. Конечно, с моей одержимостью можно считать меня больным. Быть может, я и в правду болен. А что, если и так? Тогда мне надо сделать что-то, и я выздоровею. Перестану любить тебя. Ведь это неправильно. Так не должно было случиться. Только не со мной. А что, если я и в правду болен? Ведь мне не нравятся мужчины, мне нравишься только ты. Может, я выздоровею? Я незаметно проскальзываю в лаборантскую в надежде, что Людмила Ивановна не захочет ни с того ни с чего менять свой обычный график и пить кофе на большой перемене. Нет, не захотела. Как только я слышу звук проворачивающегося ключа в замке и громкой тишины в классе, я выхожу из прикрытия, на ходу доставая ставший уже родным сверток с молочным шоколадом. Так, дело осталось за малым. Поднимаю взгляд на твою парту и в ужасе останавливаюсь, после чего слышу глухой звук ударяющейся о пол шоколадки и такой же тихий звук твоего голоса: - Артём?