Шах ферзю

Габриэль переступил порог номера и растерянно оглядел пустые углы. Вельзевул ушла, не оставив после себя ничего, что напомнило бы, что она вообще здесь находилась. Мишель закрыла за ними дверь и, развернув Габриэля к себе, обняла за пояс, прижавшись всем телом. Габриэль неосознанно погладил ее по затылку, чувствуя, что снова готов заплакать от обиды. Почему так с ним, он же все делал правильно? Ему всегда казалось, что если он будет поступать как надо, это станет гарантией, что с ним не случится ничего плохого; он любил Вельзевул, любил всем сердцем и старался добиться сначала ответа, а потом и счастья для них обоих, шел на компромиссы — потому что так было надо, менял свои привычки — опять для нее, и то, что ей оказалось совершенно плевать на все те жертвы, на которые он шел, его подкосило. Он вдруг понял, что она все эти годы безуспешно пыталась до него донести. Ее любовь беспричинна и неблагодарна: она любила бы его, если бы он не прилагал никаких усилий, и не чувствовала себя ему обязанной, когда он на все ради нее шел. Ее измена не зависела от него, а то, что она сказала, было своего рода благородством — как же, она ему не лжет. С одной стороны стало легче — он все равно не мог представить себе ее с кем-то другим и потому в глубине души не верил, с другой… им никогда так не пренебрегали. Мишель, когда они были вместе, держалась с другими холодно и отстраненно, чтобы он только не подумал, будто она может симпатизировать кому-то еще. Когда случилась история с Хастуром, тот вообще вел себя неадекватно, ходя вокруг кругами и не подпуская близко посторонних ни к себе, ни к Габриэлю, а когда они оказались вместе в постели, сказал, что уйдет, если он только скажет. Вельзевул вела себя с ним совершенно на равных, не испытывая никакого пиетета. Это проявлялось во всем. Да, она ошиблась, думая, что Габриэль первым пошел налево, но не закрылась в себе, как Мишель после их расставания, и не пошла вразнос, как Хастур, когда Габриэль сказал ему о своих отношениях с Мишель. Вельзевул совершенно спокойно ответила ему зеркально — это поражало сильнее всего. Вельзевул любила, но не привязывалась, и теперь Габриэль не был уверен, что ему нужна такая непредсказуемая жизнь. — Давай поедем ко мне? — Мишель заглянула ему в лицо. — Сходим вместе на показ, я познакомлю тебя с одной девушкой, которая точно тебе понравится. Она не знает русский, но вы же можете поговорить на английском, она даже в шахматы… — Миш, — прервал Габриэль. — Не надо. Я не собираюсь делать все, чтобы ее поскорее забыть. — Ты знал, что она далеко не святая, почему именно это стало последней каплей? — Мишель сцепила руки у Габриэля за спиной. — Ты ей все прощал всегда. — Потому что я прощал ей все, пока она была со мной, а это предательство, — Габриэль сжал губы. — Как ей верить? Через несколько лет она еще в чем-нибудь признается. — Но… — Мишель сосредоточенно оглядела его. — Вы ведь похожи, может быть, она не думала, что с тобой все получится, и потому начала с Люцием… — Что. Габриэль смотрел на нее так страшно, что Мишель отдернулась, но он не пустил, прижимая к себе сильнее. — Мне больно, — пискнула Мишель. — Отпусти! — Она спала с Люцием?! — Хастур сказал, — Мишель резко вдохнула, когда он разжал хватку. — Ты… она не сказала тебе, с кем именно, — догадалась она. — Но они были вместе в Белграде столько лет, и когда детям по шестнадцать, мало ли что бывает. Почему тебя так задевает это, ты Хастуру вообще и лучший друг, и первая любовь, а я ему жена, но ему все равно, что мы встречались. — Какой к черту Белград, она мне изменила, когда мы в Испании были! — Габриэль сжал виски пальцами. — Она мне сказала же, что пойдет к нему, почему я поверил, что она просто поговорить? Среди ночи? — Я не поняла, наверное, — протянула Мишель, четко помнившая, что сказал ей на ухо Хастур, резко разбудив среди ночи: «Эта идиотка призналась Габриэлю, что спала с его братом». Хастур не из тех, кто не нарочно вводит в заблуждение, здесь он сознательно исказил информацию. Выгораживал Вельзевул перед ней? Ему незачем. И уж тем более не Люцифера. «Что-то не так, — Мишель закусила губу, задумавшись. — И Хастур знает. Это не Люций. Точно не Лигур, может, Кроули? Нет, тот так влюблен в своего ангела, что и не видит, наверное, никого, а вот Азирафаэль — гораздо более интересный вариант. Ходил слушок, что он влюблен как раз в Вельзевул, а Кроули — так, сублимация, потому что посоперничать с Габриэлем милому победителю Армагеддона не удастся». Она подумает об этом позже, сейчас главное — это Габриэль, который сел на стул и обхватил голову руками. Мишель попыталась почувствовать хоть что-то кроме злорадства и мрачного удовлетворения, что теперь его бросили и предали, отомстили за нее, сделав ему даже больнее, чем он ей — все же она его не любила, но не смогла и решила делать вид. Хастур зашел как раз в тот момент, когда Мишель, усевшись к Габриэлю на колени, гладила его по голове, прижав его лицом к груди. — У тебя две секунды, чтобы встать, — заметил Хастур. — А у тебя, чтобы придумать правдоподобную версию для нас обоих, — отозвалась Мишель, поцеловав Габриэля в лоб. — С кем переспала Вельзевул? Это ведь не Люций. — О, ты меня раскусила, — передразнил Хастур. — Это я. Я с ней и переспал, как ты догадалась. Довольна, Шерлок Холмс? Все, отошла от него. — Я серьезно тебя спрашиваю, — Мишель поднялась на ноги. — Что ты скрываешь? — Я голубой, — заговорщически проговорил Хастур. — Это все объясняет. Кстати, когда я сказал тебе встать, я не тебя ревновал, а моего ангела. Мишель толкнула Хастура в грудь. — Что?! — Скажи мне. Хастур демонстративно посмотрел на Габриэля, потом на Мишель, и та правильно поняла, что он не хочет открывать имя при свидетелях. Выторговав себе лишнее время на подумать, Хастур присел перед неподвижно сидящим Габриэлем и положил руки ему на колени. — Поедем в Загреб, мелек? Мы давно хотели, неделю будем пить и жаловаться друг другу, в субботу переспим и решим, что с женщинами все же лучше, а там и Миша приедет. Как тебе такой вариант? Мишель толкнула его ногой в бок. — Совсем забыл, что у меня тут жена. Мы давно хотели, неделю будем гулять по окрестностям и обсуждать достопримечательности, в субботу сходим в синагогу и помолимся, а там и Миша приедет. Габриэль? Скажи мне «да» хоть сейчас, раз тогда не сказал, трус несчастный! Габриэль против воли криво улыбнулся и отодвинулся от Хастура, уходя от прикосновений. — Прекрати меня лапать, или я вообще никуда не поеду, — сказал он. — Как прикажете, ваше святейшество, — Хастур перекатился и сел, скрестил ноги и задрал голову, глядя на Мишель. — Тогда ты в Париж, бери лягушонка и прилетай в воскресенье, если что-то будет с нашей квартирой, ну… я заберу тебя из аэропорта, и что-нибудь придумаем, только предупреди заранее. — Вы собираетесь пить неделю? — Мишель скривила губы. — Это не вариант. — Как и то, что предложила мне ты, — внезапно сказал Габриэль. — И что ты ему предложила? — нехорошим голосом спросил Хастур. Мишель сначала хотела было ответить, но передумала: — Тебя не касается, — заявила она, попрощалась с Габриэлем и ушла, бросив напоследок, что возьмет машину, которую арендовал для себя Хастур. Тот из окна проводил взглядом огромный джип, с ревом проехавший по улице и повернулся к Габриэлю. — Ты повезешь меня к Дагон, — сказал тот, не дожидаясь от него никаких объяснений, увидел согласный кивок и добавил. — Я так и думал. Не надо, давай просто напьемся, как ты Мише сказал. — А не надо спать с Дагон, просто поговоришь с ней, — Хастур развел руками. — Я вообще думал ее к нам третьей на пьянку позвать. Габриэль болезненно поморщился и тяжело поднялся на ноги, шагнул к Хастуру. — Что я сделал неправильно? — тихо спросил он. — Распустил ее, — сразу ответил Хастур, обняв его за пояс. — Волю ей дал. Все прощал. Чего ты вообще хотел? — Я думал, она будет меня любить за это, — Габриэль опустил голову. — Она любит, — Хастур брезгливо повел плечом, он ненавидел такие разговоры. — И, поверь мне, второй раз не сглупит. Ты не правды от нее хотел, а чтоб она сделала так, чтобы ты мог спрятаться за своей верой в то, что в глубине души она все еще хорошая. Очень, очень тупо. Или прими как данность, что она не изменится, или пора это все разорвать. — Ты же изменился, — Габриэль широко неестественно улыбнулся. — И говорить правду легко и приятно. — Садистам, — закончил за него Хастур. — Давай, скажи мне, что ты хочешь, чтобы тебе стало лучше? — Что, убить ее хочешь, как своих родителей? — Габриэль сказал и тотчас пожалел об этом, но Хастур только расхохотался, запрокинув голову, и тем самым не дал ему извиниться. — Только скажи, и будет сделано! — Прекрати, — Габриэль оттолкнул его. — Пошли уже отсюда, меня здесь тошнит от всего этого. Они спустились по лестнице, Габриэль забрал все из сейфа, куда сдавал в день заезда наградные часы и документы, боясь потерять, Хастур тем временем пытался найти машину, чтобы доехать до аэропорта. Вельзевул будет в Загребе, пара дней алкогольного бдения — и можно будет смело передать Габриэля ей с рук на руки, пусть сама приводит его в чувство и извиняется: как бы ни случилось, Хастур считал, что лучше пусть они будут вместе. — Ты бы правда убил ее, если бы я сказал? — подумав, спросил Габриэль уже в машине по-сербски, чтобы водитель не понял. — Нет, — соврал Хастур, отправляя Дагон сообщение, чтобы забила ему балкон крепким алкоголем, которого точно должно хватить на неделю глубокого запоя.

***

— У тебя неделя на то, чтобы решить, что ты хочешь и что будешь делать, — Дагон убрала телефон в карман. — Потом они протрезвеют, и оставить все просто так не получится. — Я не знаю, — Вельзевул сжала зубы. — Я потому к тебе и приехала. Помоги мне, Дагон! Дагон поджала губы, прошлась по кабинету, потом решительно сказала, что обсудит с ней все вечером под вино и хороший ужин, а пока что надо сделать то, что Хастур попросил. — Попросил? — переспросила Вельз с ядовитой усмешкой. — Да, — резковато ответила Дагон. — Меня он просит. Поехали. — Я думала, ты своих девочек пошлешь… — протянула Вельзевул, когда они с Дагон вошли в квартиру, и она огляделась. — Они только убираются, когда Хастур здесь, а мне надо быть уверенной, что ничего лишнего тут не останется, — Дагон переобулась и принялась методично открывать все ящики и шкафы, кидая в большую тканевую сумку все кажущиеся неподходящими для глаз Габриэля и Мишель предметы. Вельз заметила, что она складывает туда женскую одежду, какие-то тетради и открытки, конверты для документов. — Габриэль же ночевал здесь, — вспомнила Вельзевул. — Он не особо наблюдает за обстановкой, — пожала плечами Дагон. — Да и тогда я прибралась. Мишель — вот она как раз может заметить что-то, если я что-то пропущу. Принеси из машины сумку и расставь бутылки по столику возле холодильника. Вельзевул поймала ключи на лету и вышла, закрыв за собой дверь, и не видела, как в комнате Дагон медленно села на кровать и открыла тетрадь, которую спрятала в сумку первой, чтобы никто ее не увидел. Хастур всегда писал каллиграфическим почерком, когда она впервые увидела, она снова удивилась несоответствию внешнего образа и способностей. Дымя сигаретой, Хастур сидел в машине на заднем сиденье и, положив на колено развернутую тетрадь, писал ей на память номера телефонов и адреса, куда ей стоит поехать, с кем встретиться и что кому сказать. — Ты уверен? — тихо спросила тогда Дагон, как-то сразу научившись смотреть на встрепанного долговязого седого мальчика в грязных и разорванных брюках «Бриони» снизу вверх. — В чем? — Хастур поднял голову, горячий пепел упал на штанину и прожег новую дыру. — Что ты хочешь их убить, — через силу сказала Дагон. Тогда ей еще не верилось, что все серьезно. — Ага, — Хастур снова принялся писать, потом спохватился и достал из кармана пачку купюр. Перевязанную резинкой пачку. — Это за чистый паспорт с хорошей историей, получишь, приезжай ко мне. — Не боишься, что я сбегу с деньгами? — шутливо спросила Дагон, когда пересчитала и отметила про себя, что впервые держит такие суммы в руках. — Нет, — отозвался Хастур раздраженно, словно она сморозила какую-то глупость, и протянул ей тетрадь. Он уходил на судебные заседания, оставляя ей в тетради записки, иногда прикреплял скрепками другие листы или визитки, никогда не писал ей сообщения по телефону и не присутствовал в социальных сетях. Дагон встречала его вечером в комнате, заглядывала в лицо, пытаясь прочесть, как все прошло, но на лице Хастура всегда были только гнев или отвращение, он, казалось, не испытывал других эмоций. Дагон перелистнула еще несколько страниц и наткнулась на то, с чего начала таять между ними ледяная стена. Не с того раза, когда она оставила Хастура в своей постели, проглотив боль и обиду, списав на его неопытность и последствия насилия, — он, почувствовав несправедливую доброжелательность, еще сильнее замкнулся и вовсе перестал с ней разговаривать. Улучшение произошло в тот момент, когда Хастур написал в тетради, чтобы она сказала ему, что надо сделать, чтобы пить кофе дома. Дагон улыбнулась, вспоминая, как вошла в огромную пустую кухню, где Хастур растерянно пытался понять, какая из вертикальных панелей с черным стеклом и кнопками без подписей является встроенной кофемашиной — он совсем ничего не умел, но обслуживающий персонал распустил в первый же день, не желая видеть тех, кто имел отношение к его родителям, и теперь роскошный дом казался заброшенным. — Я все сделаю, — Дагон мягко толкнула его ладонью в грудь; плечо отозвалось болью, Хастур ночью слишком сильно дернул ее руку, заломив за спину. — Ага, — Хастур подтянул спадающие растянутые штаны и босиком прошел до стола, сел на него, дождался кофе и, громко отхлебнув, сказал. — Ты хотела бордель. — Да, — Дагон улыбнулась и села с ним рядом, поцеловала голое плечо горячими от чая губами. — Надо только найти помещение и обустроить… — Бери это, — перебил Хастур. — Это? — переспросила Дагон, не поняв сначала. — Ну это, — Хастур обвел взглядом высокий потолок. — Тебе ж тут нравится? Ну вот… — Родовой особняк… — начала было Дагон, но осеклась: взгляд упал на разбитую урну, в которой лежал раньше прах отца Хастура. Теперь наследник использовал ее осколок как пепельницу. — Да, спасибо, чертенок. — И еще, — Хастур порылся в кармане, вынул сигаретную пачку и вытащил оттуда кольцо. — Если не побрезгуешь. — Ты… делаешь мне предложение? — осторожно уточнила Дагон. — А на что это похоже, — сварливо отозвался Хастур, закуривая. — Когда мне будет семнадцать, распишемся, иначе ты тут ничего сделать не сможешь. — Почему я должна брезговать? — Дагон примерила роскошное кольцо: великовато, но если надеть на средний палец, то сойдет. — Это моя мама носила, — Хастур зевнул: кофе ему не помогал. Дагон снова перелистала страницы тетради. Хастур исправно писал ей перед уходом из борделя, вернется он или останется в столичной квартире, хотя она никогда не требовала, чтобы он перед ней отчитывался. В тетради появлялись телефонные номера и адреса — так в борделе появилась огненно-рыжая охрана и бесполый уборщик: наемная убийца и тот или та, кто убирает за ней трупы, Дагон и сама не знала, кем является худой тихий сотрудник во всегда грязной белой униформе. Но выбору Хастура доверяла, даже не спрашивая, где он обзавелся такими знакомствами. Последней записью были слова Хастура о том, что он переночует в Загребе. И чтобы она приехала. Утром он улетел в Париж, потом в Москву, снова в Париж, в Загребе был проездом, заглянул к ней, забрал пистолет и снова улетел в Россию, оттуда во Францию и потом в Испанию. Позвонил и сказал о разводе. Документы о расторжении брака тоже были прикреплены к тетради, к наполовину оторванной обложке. Дагон закрыла тетрадь и убрала ее в сумку подо все и встала, услышав, как хлопнула дверь, и как вполголоса выругалась Вельз на кухне. Она с удивлением прислушалась к себе: ей жаль, что Хастур больше не с ней. Никакой ревности к Мишель, Дагон воспринимала ее лишь как игрушку к руках Хастура, над которой он трясется и с которой не хочет расставаться, точно также равнодушно Дагон отправляла к нему и раньше кого-то из своих девочек, чтобы развлекали его, пока у нее дела или нет настроения. Но жаль, невыносимо жаль, что теперь он ничем с ней не связан; то сообщение о приезде, которое он ей написал, было первым за последние несколько месяцев. Вельзевул заглянула в комнату и отчиталась, что все сделала; вид у нее был несколько подавленный, что ожидаемо, но взгляд ясный и спокойный, что в картину мира Дагон несколько не вписывалось. Возвращались они в молчании; уже темнело. Дагон, расслабленно положив руки на руль, неотрывно смотрела на дорогу; Вельз прислонилась головой к подрагивающему стеклу, и эта вибрация вытрясла из нее все мысли. Но Дагон остановилась на светофоре, и в виске сразу засвербило: «Что делать? Что де-лать?» Ей не нужно его прощение, надо только, чтобы он вернулся и больше не плакал из-за нее. — Я не знаю, — наконец нарушила молчание Дагон, угадав ее мысли. — У меня никогда не было ничего похожего. — Ты не изменяла Хастуру? — Вельз повернулась к ней. — А он тебе? — У нас был не брак, а договор, чтобы я имела право распоряжаться его собственностью в то время, когда за ним следили все эти юристы, — Дагон плавно вдавила педаль газа. Не стоит говорить Вельзевул, что после работы проституткой Дагон вообще не стремится заниматься сексом. Ладно, когда Хастур был ее мужем, постель оказалась инструментом, помогающим привязать к себе совершеннейшего психопата, но Дагон гораздо больше нравилось просто проводить с Хастуром время. Он приходил к ней после того, как отпускал ее девочек, и они сидели по ночам вдвоем под одеялом и обсуждали новости. Хастур не особо любил обниматься, но они сидели, прижавшись друг к другу плечами, и он обрисовывал кончиком пальца татуировку на ее ноге. Дагон не отказывала ему, зная, что подобное отношение — инвестиция в будущее, да и самой потом стало нравиться, когда он многому научился. — И тебе все равно, что он теперь с Мишель? — недоверчиво уточнила Вельзевул. Не все равно. Хастур не просто ушел от Дагон и развелся, чтобы как-то компенсировать собственные ошибки и заставить Мишель привязаться к нему окончательно. На что-то подобное Дагон бы просто плюнула и не переживала, но она видела, как Хастур вцепляется в руку Мишель, когда она только шаг в сторону сделает, как выслушивает, прикрыв глаза, все, что она ему говорит, и не засыпает, хотя заметно, что ему скучно, как следит за ней из-под век. Ясно, у кого привелегии особого отношения; раньше Хастур по-особенному относился к самой Дагон, сделав ее своим доверенным лицом. А теперь Мишель, не зная и половины того, во что посвящена Дагон, для него ближе, чем она. — Он не перестал быть моим хорошим приятелем, — ровно сказала Дагон и свернула к борделю.