Колдун

Ночная мгла пеленой накрыла Криволуцкую волость. Убывающая Луна поднималась всё выше и выше, отбрасывая бледное сияние на искрящийся снег. Ветра не было, и казалось, что если остановиться и прислушаться, можно почувствовать, как воздух потрескивает от мороза. Впрочем, семнадцатилетнему Ване Жеглову было не до таких глупостей. Выдыхая пар и скрипя снегом, он быстрым шагом добрался до низкой деревянной избы и, едва приоткрыв дверь, юркнул внутрь. В сенях скинул полушубок, отряхнул сапоги на меху и прокричал в комнату: — Дед, я пришёл! — Пришёл и пришёл, неча орать, я делом занят. А ты, небось, опять за девками шнырял? Ваня вопреки собственной воле покрылся румянцем и до побелевших костяшек сжал в руках заячью шапку. — Девками… Да, Фёколка, дура, не любит меня никак. Грит, я не казак, а Левка — казак. Тоже мне… Убранная изба освещалась двумя лучинами по стенам комнаты. У слюдяного окошка работала пожилая женщина в красном платке, и мерный стук её ткацкого станка успокаивающе действовал на возбуждённое сознание. Иван Жеглов, тёзка своего внука, поднял голову от книги, которую внимательно читал, и обернулся к жене: — Аринка, а сходи-ка ты, принеси мне вина какого! Когда та молча поднялась и ушла в сторону сеней, Жеглов тихо подозвал внука: — Эй, Иван-Ивашка, ты так за своей Фёколкой до старости бегать будешь. Хочешь, чтоб бабы сами на тебя шли? — А кто ж не хочет… — Тогда отведу я тебя завтра к знакомому своему. В этот момент Аринка вернулась с пузатой бутылью в руках, и Иван-старший как ни в чём не бывало уткнулся в книгу. У внука чесался язык расспросить деда, что ж это за способ такой и что за знакомый, но оценивающе посмотрел на бабку и молча забрался на полати. Так под постукивание челнока, глядя, как догорает лучина напротив печи, он и погрузился в иллюзорный мир сна.

***

Аринка уже вовсю стряпала в соседней комнате, а деда и вовсе не было дома, когда Ваня Жеглов продрал глаза и соскочил на пол. Принесённая вчера бутыль так и стояла нетронутой; в оконце пробивалось далёкое зимнее солнце, подсвечивая пылинки в воздухе и создавая этим какую-то особенно радостную атмосферу. Где-то в животе комком закололо нетерпение: что же сегодня будет? ...После завтрака оба Ивана натянули полушубки и отправились на другой конец села — туда, где жили промышленные люди. Погода была ясная, идти было легко, однако на вопросы внука о том, куда же они направляются, Жеглов-старший только посмеивался в бороду — вечно эта молодёжь торопится! Через пару минут после того, как дед постучался в большой деревянный дом, дверь открыла дородная девушка с веником в руке. — Оконнишников здесь? — Здесь. — Проведи-ка нас к нему. — А вы приказчик Жеглов? — Девушка с сомнением покосилась на молодого Ваню. — Мы-мы, веди давай. Не задавая больше вопросов, девица пропустила обоих в сени и закрыла дверь на засов. В просторной, даже несколько пустоватой, горнице Жегловых встретил мужик лет сорока в валенках и армяке. — Здравствуй, Михайло! — Здравствуй, Иван Прокопич! Я вот уходить собирался, едва застал меня. — А ты не спеши, присядь, дело есть. Михайло Оконнишников снял армяк, отдал жене, тут же исчезнувшей в соседней комнате, и устроился на лавке, жестом приглашая Жегловых сделать то же самое. Разговор начал Иван-старший. — Помнишь, Миш, мы с тобой чародействовали по весне? — Помню. Вопросы какие ко мне? — Не вопросы, а просьба. Это внук мой, Ивашка. Обучить его нужно. Оконнишников заметно расслабился. — Научу. Только и ты, Иван Прокопич, меня не оставь. — С меня не убудет. Мужчины ударили по рукам, и Жеглов старший покинул дом, приказав внуку оставаться с Мишкой Оконнишниковым и выполнять всё, что бы тот ни сказал. Когда те остались вдвоём, хозяин дома заявил: — Обучение начнём с завтрашнего дня, а сегодня переподчиним тебя от повелевающих сил тем, которые будут тебе служить. Писать умеешь? — Умею… Оконнишников достал из сундука в углу лист бумаги и перо, положил перед Ваней, а затем вышел куда-то и вернулся через пару минут с чашей какого-то отвара. — Пей. — А… зачем? — Тебе что дед сказал? Жеглов кивнул и маленькими глотками начал прихлёбывать зеленоватое питьё, похожее на травяной настой. Когда он допил, Михайло, внимательно посмотрев на подопечного, приказал: — Теперь бери перо и записывай: «Отрекаюсь от тебя, Спас наш...». Когда отречение было закончено, голова Вани начала постепенно клониться к груди, тело отяжелело, а перед глазами медленно поплыло. Оконнишников потряс его за плечи и снова приказал: — Бери написанное и иди к печи. Ваня повиновался. — Бросай бумагу в устье и смотри. Письмо быстро занялось, и перед глазами молодого Жеглова заплясали огоньки пламени, кажется, приобретая определённые очертания. Голова кружилась, всё плыло, и вот, кажется, он уже видел самого Сатану на престоле. Он протягивал красные когтистые руки для поцелуев и предлагал Ване в услужение трёх молодых демонов. Тот потянулся к Чёрту и начал медленно валиться на бок… ...Очнулся Ваня Жеглов, лёжа на боку на скамье в доме Оконнишникова. Хозяина в горнице не было видно, в окно били розовые закатные лучи. Иван поднялся и похлопал себя по щекам. Голова не кружилась. Он прошёлся из угла в угол, посмотрел в окно и уже собирался выйти на поиски хоть кого-нибудь, как в сенях хлопнула дверь. Через минуту появился сам Михайло Оконнишников, на ходу расстёгивающий армяк. — Прости, заработался. Ты задремал, и я решил оставить тебя тут. Хорошо всё? — Хорошо… — Ну тогда обувайся, провожу тебя до главной дороги. Приходи завтра и бумагу с собой принеси, она у меня на счёт. Ваня кивнул и проследовал за хозяином. Как-то слишком быстро всё завертелось...