«— Зеркало-зеркало на стене Кто всех прекрасней в этой стране?..»
Феи умирали, задыхаясь в безмолвно-пронзительном жужжании, когда ведьма когтистыми пальцами срывала с их спин крылья — глупые слетались на душистый аромат розового сада, что цвёл под её окном круглый год; cоздания жалкие, тщеславные вились вокруг неё, внимая льстивым словам, и погибали в мучениях, стоило им только позволить коснуться себя. Ведьма охотилась лишь за тремя парами радужно-прозрачных крыльев, но феи кружили стайкой, готовой разодрать друг друга за лишнее мгновение фальшивого внимания; оставшихся она держала в клетке, накрыв пыльной шалью, — нужны они были непременно живыми. Так зелье выходило гуще, долговременнее — она проверяла. Утренняя роса собиралась на рассвете, когда лучи солнца едва-едва освещали ведьмин сад. Она выходила, кутаясь в плащ, — только бы кто не увидел под ними ряд острых зубов и белую кожу мертвеца. Впрочем, кто бы признал в сгорбленной, уродливой твари статную, вечно прекрасную королеву? Возможно, лишь по глазам — ярко-зелёным, что оставались неизменными в каждом её обличии. Однако в глаза смотрели лишь красавицам, не ведьмам: от них спешили скорее отвести взгляд. Ведьма счастлива была, зная, что она не отражается в зеркалах, в навязчивом стремлении не видеть, не слышать, не чувствовать своего истинного тела. Оно противело ей до горечи в горле, и привыкла она лишь к рукам, худым, скрюченным, обезображенным взбухшими венами на ладонях. Ими она мешала зелья, колдовала до самого рассвета, пока муж сладко спал в их общей постели, не ведая, что его жена — хуже, чем просто волшебница. Артур вовсе ничего не замечал. Порой к её окну прилетали не только феи; у деревянного подоконника бесшумно садился ворон, взмахивал крыльями и изящно спрыгивал на землю красивой женщиной с льдисто-серыми глазами. Она огибала стол, садилась в кресло и улыбалась, остро и ехидно, — то была сводная сестра мужа ведьмы, Моргана, красивейшая из всех тех волшебниц, что ей приходилось встречать. Ведьма её не гнала — они были друзьями, друзьями настолько, насколько возможно ими быть, разделяя общую страсть к власти и могуществу. — Артур сказал, — голос Морганы был мелодичен и льстиво-сладок; ведьму это давно не трогало, — сказал, что ты, быть может, чародейка? — её переливчатый смех разрезал тишину. — Знаешь, эти розы зимой, сад… Подозрительно! Мой глупый-глупый братец-маггл. Столько лет прошло — и не заметил. И не заметит, конечно. Узловатыми пальцами ведьма скинула с головы капюшон, обнажая лицо; Моргана одна не отворачивалась в ужасе, не рассматривала, не разглядывала из презренного любопытства. Ей было всё равно. — Наш уговор, — негромко спросила ведьма, мешая зелье в котле, — в силе? Моргана кивнула, не моргая; она уже поднялась с кресла, подбирая мантию тонкими пальцами в драгоценных перстнях. Красивая — под действием зелья ведьма ей ни в чём не уступала. — Ты знаешь, верно? — Моргана провела рукой над поверхностью запыленного зеркала, и гладь разошлась беспокойными волнами. Ведьма оставила котёл и сделала ровно три крошечных глотка — точно до полуночи следующего дня. Больше ей не требовалось: Артур ложился куда как раньше. — Гвиневра, — ответила ведьма, оскалив зубы в подобии улыбки. — Гвиневра, — повторила за ней Моргана и отступила от зеркала. В отражении на них трогательно-кротким взглядом смотрела девушка с губами алыми, словно свежая кровь, волосами тёмными, как чёрное дерево, и кожей такой белой, что походила на первый снег. — Очаровательное маггловское дитя. Ведьма прикрыла глаза; её сгорбленные плечи расправлялись сами собой, и мантия, до того свободно струившаяся на тщедушном теле, впилась в плоть у груди. Она подняла руки — ныне холёные, красивые, молодые — и улыбнулась. Теперь, уж теперь-то всё было на своих местах. Моргана смотрела на неё внимательно, чуть прищурив взор. — В красоте тебе равных нет, — выдохнула она, погружая палец в зеркало так, словно хотела вытащить девчонку оттуда и уничтожить своими же руками. — Но знаешь, в чём тебе с ней не тягаться? — Моргана встряхнула рукой, и изображение девчонки потухло, растворилось во мраке. — В наивности молодости. И... — Наследники, — закончила ведьма иным голосом, высоким и мелодичным. Моргана скорбно склонила голову в немом согласии. Тому не было помощи ни от зелий, ни от заклятий: она — ведьма и он — человек. Существа, подобные ей, появлялись на свет иначе. — Глупое маггловское отродье подле моего брата мне без надобности. Длинные ногти Морганы едва слышно царапнули стол, когда она скользнула мимо него, шелестя тяжёлыми юбками. Ведьма следила за ней немигающим взором: говорить им было не о чем. Уже не о чем. Время обеих было на исходе. — Малодора, моя дорогая, — Моргана подошла к окну, — ты голодна? Её взгляд обратился к тускнеющим звёздам на небосклоне. — Кухарка разрешится этой ночью. Ты присмотрись — сама говорила, что новорождённые вкуснее всего. Одним сердцем едва ли насытишься.***
Королеве Малодоре на утренней трапезе преподнесли серебряное блюдо, аромат которого вскружил ей голову; она прикрыла ярко-зелёные глаза и улыбнулась своим мыслям. Несчастная маггловка и представить не могла, что готовила собственное чадо, нежнейший вкус которого сладко перекатывался у королевы на языке. — Позволишь отведать? — Артур поднял на неё взгляд. Он был безмерно удивлён: обычно Малодора не сидела за столом вместе с ним и неизменно твердила, что она вовсе не голодна. Жена ответила ему сладчайшей улыбкой полных алых губ и подвинула блюдо ближе к нему. — Разумеется, дорогой. Она сдерживалась из последних сил — лишь бы не вгрызться в мягкую плоть зубами и ногтями, задыхаясь от жадности и голода. Приходилось резать мясо серебрянным ножом и класть небольшие кусочки в рот, чувствуя, как рот наполняется слюной; Малодора изнывала без еды уже слишком давно — будучи королевой сложнее добывать себе пропитание безнаказанно. — Вкусно, — Артур улыбнулся, не зная; глупый-глупый маггл. Он и сам давно оказался бы на её обеденном столе, не будь он ей столь нужен, чтобы удержать власть и богатство. Однако Малодору это мало расстраивало: этой ночью её ждало победное пиршество, и мясо ребёнка было лишь прелюдей, сладкой закуской перед основным блюдом. Природа, словно зная об этом, подарила ей кроваво-алый закат, переливающийся в чистом небе; королева смотрела на него из окна своих покоев и ждала. Моргана явилась лишь к полуночи с громким хлопком трансгрессии — глаза её сияли ярче звёзд. В пальцах она сжимала тёплое, едва ли не трепещущее свежее сердце, исходившее ароматом сладко пахнущей крови. — Мой ученик, — Моргана усмехнулась и протянула к ней багряные руки, — справился быстро. Малодора приняла дар в свои ладони; приятная влага обволокла кожу и скользнула каплями по запястьям. Всё ещё прекрасная и молодая, но страждущая изведать вкус соперницы, она склонилась над сердцем и беспощадно впилась в него зубами. Она ждала терпкого, ни с чем не сравнимого удовольствия, однако вместо этого челюсть ей сковала судорога отвращения. — В чём дело? Моргана склонилась над ней, задыхающейся от рваного кашля; Малодоре хотелось выскоблить ногтями изо рта всю дрянную кровь, наполнившую ей рот до краев, но могла она лишь рухнуть коленями на пол и отбросить сердце прочь из своих рук. Начавшими стремительно тускнеть пальцами она впилась в юбки Морганы, как будто стремясь уволочь её за собой на пол. — Отравить меня вздумала?.. — из горла вырвался хрип. Моргана отпрянула в изумлении. — Что?.. — Сердце — животного. Ей удалось вновь подняться на ноги, хватаясь за стены и царапая их когтями; Моргана молчала, хмурясь. Малодора смахнула кровь с губ рукавом и сплюнула на землю алой слюной. Её собственное сердце, злое и встревоженное, клокотало в рёбрах от ярости. — Покажи мне Гвиневру, — выдохнула Малодора, склонившись над зеркалом; Моргана шевельнулась за её плечом. Пыльная гладь хранила молчание. — Должно быть, Мерлин упрятал. Малодора повернулась к Моргане, сцепив узловатые пальцы в замок. — Стало быть, найду её сама.***
В лесу заливались птицы — ведьма морщилась и закрывала глаза, кутаясь в нищенские одежды и волоча за собой корзину, полную сладких спелых яблок. Ей не нравилось солнце, оно обжигало взор и слепило, но она чуяла всё — и шла по следу, зная, что Гвиневре не укрыться от неё и на краю света. Моргана шипела ей, что это небезопасно, глупо, рискованно; она знала Мерлина, боялась его, но ведьме удавалось дурачить его всё это время. Была уверена она и в том, что ей удастся сделать это снова. Он был всего лишь волшебник — и пусть ученик самого Салазара Слизерина, это ничего не меняло. Деревянный домик на опушке леса нашёлся без труда; ведьма укрылась за многолетним деревом, принюхиваясь. Она чуяла волшебника — несомненно, Мерлина — и никак не могла понять, не мерещится ли ей липнущий к нему другой, сладковатый и плохо различимый аромат. По этому следу она и шла всё это время, но подле дома застыла в сомнении и неведомой природы тревоге. Ворон пронзительно каркнул где-то в лесах, и ведьма, вздохнув, ступила на опушку. Стук в дверь — и тишина, на мгновение застывшая в жарком воздухе; затем ведьма услышала шаги. Сквозь крошечную щель на неё внимательно сверкнули голубые глаза. — Я заплутала, — сказала ведьма, — не подскажете ли, как выйти в деревню? — Далеко забрались, — ответил Мерлин. Дверь распахнулась; ведьма отступила, готовая метнуться в лесную чащу, однако не увидела ни волшебной палочки, ни ярких вспышек проклятий. Он кивнул ей, позволяя войти внутрь. — Как же вы так? — Заночевала в лесу. Я не из здешних мест, — ведьма скользнула в тесную комнатку, прижимая к груди корзину яблок. — Торгую. Поможете мне — и угощу... Что за очаровательное дитя! Ваша дочь? Гвиневра вышла к ним, с испугом обратив взгляд на ведьму; её нисколько не портило простое грубое платье и свободно распущенные по плечам чёрные волосы. Зависть чёрной пеленой обуяла её сердце, но она не подала виду — лишь улыбнулась. Мерлин кивнул, ничего не заметив. — Можно и так сказать. У нас гость, — обратился он к Гвиневре. — Накрой на стол, дорогая. — Ну что вы, — ведьма скромно потупила взор, — лишь подскажите дорогу. Мерлин объяснил, говоря, что путь дальний, но она наотрез отказалась сесть с ними за стол. Напоследок ведьма протянула им два яблока — самых спелых и сочных, и Гвиневра несмело взяла одно в руки, не решаясь откусить. — Вкуснее вы никогда ещё не пробовали, уверяю, — увещевала ведьма, улыбаясь; Мерлин смотрел на неё, задумчиво нахмурив брови. В зеркале, висевшем за спиной у ведьмы, отражалась лишь корзинка яблок, витавшая в воздухе. Ей удалось бежать, обернувшись птицей; отравленные плоды рассыпались по крыльцу, сверкая при свете полуденного солнца. Ведьма остановилась лишь убедившись, что погони за ней нет, — она задыхалась. Ворон зло каркал у неё над головой. — Я говорила, — Моргана осталась сидеть на ветви раскатистого дерева и глядела на неё неодобрительно, чуть раздражённо. Ведьма опустилась на землю, ничего не отвечая. — Говорила! Путь в замок нам заказан: Мерлин совсем не дурак. — Мне почти удалось добраться до обоих, — огрызнулась ведьма, прикрывая глаза. Моргана фыркнула. — Что было в яблоках? — Уидосорос. Мгновенная смерть в одной лишь капле — они обе это знали. Моргана едва не зарычала: падение врага было столь близко. Она, конечно, наблюдала за ними с крыши дома, никем особенно не замеченная — Мерлин и не ведал, в какое животное она обращается. — Что ж, проиграли, — заключила Моргана. Её тонкие губы сжались в плохо сдерживаемой ярости, но ведьма лишь улыбнулась. — Ещё поглядим.***
Свадьба короля была пышной, яркой и радостной — торжествовал вместе с ним целый мир. Малодора медленно брела по знакомому залу, подбирая за собой длинный подол мантии, и улыбалась так широко, что у неё сводило от боли челюсти. Вне сомнения, она рада, рада — старая королева умерла, да здравствует новая, молодая и прекрасная. Гвиневра цвела прекрасным, едва распустившимся бутоном в своём золотисто-белом одеянии; она улыбалась с кротостью, полагавшейся будущим супругам, и радостно приветствовала гостей. — Добро пожаловать, — сердечно сказала она Малодоре, коснувшись её руки и не заметив за рыжими локонами тех же зелёных глаз, едва не погубивших её в старой лачуге на опушке зачарованного леса. — Благодарю, — Малодора одарила её не менее тёплой улыбкой, метнув мимолётный взгляд на Артура, не видевшего, не слышавшего своей бывшей жены. Впрочем, узнал бы он? Малодора меняла лица легко, буднично — иначе не прожила бы на свете столь долго. В этом мастерстве ей равных не было. Мерлина на свадьбе не было, иначе Малодора и вовсе не сунулась бы на празднество; Моргане она не сказала ни слова — оставила её одну в хижине недалеко от замка, в которой они укрывались, дожидаясь удобного случая. И вот он — представился в пышном торжестве, от одного вида которого у Малодоры свербило в зубах. Дети сновали у неё под ногами, сминая юбки; от их вида нещадно сжимался опустевший желудок. Она не могла даже пить, потопляя в вине свою ярость подобно Моргане, — всё отвергалось, не усваивалось, если то были не человеческие мясо и кровь. Гости одаривали супругов богатыми подарками и тёплыми пожеланиями; Малодора вспоминала свою свадьбу — здесь же, в этом самом месте, и лишь седина, серебрившаяся в волосах Артура, говорила о прошедших годах. Её тогда почитали как первую красавицу королевства, и, к слабому утешению её завистливого сердца, Гвиневре не достались подобные комплименты. Её называли очаровательной, невинной, кроткой — да, такой и должна быть королева. Избавился бы и от неё Артур с течением времени, променяв на очередную молодую мордашку? Малодора не знала — и никому на белом свете не суждено было об этом узнать. — Примите мои скромные дары, — сказала она, выступая из толпы, когда наступила её очередь. За ней слуги волочили ящик вина — запасы Морганы, но едва ли она была бы против. Малодора знала: в этот раз ей удастся. Безусловно удастся. — Дюжина бутылок лучшего южного вина специально для вас. Артур едва ли слушал, лишь рассеянно кивнул, улыбнувшись; Гвиневра просияла искренней радостью. — Добротный брак держится на благоразумии мужа и терпеливости жены, — продолжила Малодора, принимая в свои руки протянутые в жесте благодарности ладони невесты. — Так запасись же терпением, душа моя, — в смехе придворных потонули её последние слова, едва слышно сказанные у самого уха Гвиневры: — Ибо я заклинаю тебя и весь род твой до скончания веков: покоя вам не видать никогда. Гвиневра отшатнулась от неё в ужасе, расцепив руки так, будто ей стало больно; Малодора рассмеялась так, словно только что рассказала ей лучшую шутку во всём белом свете. Впрочем, так оно и было: и вино так не пьянило Моргану, как Малодору — путы липкого проклятия, в доли секунды промелькнувшие алой вспышкой в глубине невинных голубых глаз.***
Моргана молча цедила вино из серебряного кубка; её раздражение висело в воздухе, однако Малодора предпочитала его не замечать, задумчиво отслеживая время по взошедшей на небосклоне полной луне. — Полагаю, мы здесь надолго, — наконец оборонила Моргана, со стуком поставив кубок на ветхий деревянный стол. Малодора у окна шевельнулась, всё ещё не отрываясь от луны. — Я так не думаю. Услышала она лишь скептичный смешок. Малодора не стала оборачиваться: и без того знала, что Моргана наливает себе ещё вина и меряет тесную комнату шагами. Её бессвязное бормотание о Мерлине, Артуре и всех проклятых магглах вместе взятых она различала как нельзя хорошо и вовсе не стремилась утешить. Если её план удастся, объяснять и оправдываться не придётся совершенно. Моргана её и не спрашивала: просто злилась, кусая губу до того, что та кровила — Малодора чуяла этот запах, наполнявший всю хижину до краёв, и дышала через раз. Голод не утих, лишь взвился в животе с новой силой, с которой она едва могла совладать. — Ты знаешь, что это раздражает, верно, Моргана? — Малодора всё же повернулась к ней: растрёпанной, злой, яростной. Она стояла посреди комнаты, с угрозой потрясая бокалом вина в сторону зеркала, будто оно одно было виновно в их неудачах. — Деревня не столь далеко, — огрызнулась Моргана, махнув рукой в сторону двери. — Ты жалкий вампир или могущественная ведьма? — Когда я голодна, это не имеет никакого значения. В ответ ей метнулся лишь раздражённый взгляд. Малодора отвернулась: ей казалось, что она чувствует нечто помимо острого, всепоглощающего голода, однако лес хранил своё сумрачное молчание. Ветер бесшумно склонял кроны деревьев, слабо сияющим серебристым тусклым светом. — Полнолуние — лучшее время для магии, — пробормотала себе под нос Малодора, стерев в крошку высушенный стебель лечебной травы. Труха осталась лежать на подоконнике, подрагивая от её прерывистого дыхания. — Прокляни Артура, — едко отозвалась Моргана, падая в пыльную кровать. Малодора коротко рассмеялась. — Нет надобности. Стук в дверь раздался тут же — Моргана, чуть не вскрикнув, разлила на грудь вино. Сквозь ругательства и ярость она поднялась, жестом руки осушив ткань, и впилась пальцами в волшебную палочку — однако Малодора жестом остановила её и двинулась к незваному гостю сама. — Кого ты сюда привела? Голос Морганы прозвучал неожиданно громко в установившейся тишине, но Малодора не ответила: просто отперла дверь и застыла на пороге, с трудом сдержав торжествующий возглас. Улыбка расползлась по губам сама собой: перед ней стояла Гвиневра. Не та Гвиневра, что улыбалась ей коротко и мило, и не та Гвиневра, что очаровывала всех белизной своей кожи и чернотой пышных волос. Перед ней стояло существо, сгорбленное в сотрясающихся от рыданий плечах, в спутанных волосах которого вилась пожухлая листва; безобразное тело, белое уже не в красоте, но ужасном трупном сиянии, иссохло и более не напоминало человеческое. Рот кривился — полный щербатых, острых клыков. — Что вы со мной сотворили?.. — сорвалось у неё с языка прежним, но срывающимся от отчаяния голосом. Ответом ей послужил хриплый смех Малодоры. — Почему?.. Свистящий выдох: это Моргана подошла к зачарованному зеркалу, в отражении которого лежало поломанной куклой тело Артура — глаза вытаращенные так, словно вот-вот выйдут из орбит, и рот, распахнувшийся в мёртвой гримасе болезненного наслаждения. — Ты... — прошептала Моргана, переведя на Малодору полный изумления взгляд. Та выпрямилась, жестом приглашая Гвиневру внутрь — в её положении, нынешнем, проклятом и бесправном, иначе ей было не войти. Девчонка ступила на порог, царапая копытами и без того истёршийся пол, и едва не упала. — Я же говорила, — Малодора улыбнулась самой себе, — что в полнолуние творится самое могущественное волшебство.