=*=*=
Тем же вечером я отправляюсь в клуб. Это не самый любимый формат развлечений, но там иногда можно познакомиться с кем-нибудь, выпить в конце концов. Сегодня я иду туда чтобы, страшно сказать, потанцевать. Внутри все еще бурлит гнев. Мне важно выплеснуть его. Доказать Николя, что он не прав. И хотя нет ничего отвратительнее в мире, чем современная клубная музыка, под которую танцевать можно, только если протянуть под полом высоковольтный кабель, сейчас мне все равно. Я не могу сидеть дома и заниматься. В ушах все еще звучит голос Николя, в котором нет ни капли издевки, и это еще хуже. Если бы он посмеялся надо мной, я бы мог злиться на него, а не на себя. Возле бара я выпиваю бокал какого-то крепкого, приторно-сладкого коктейля. Редкостная дрянь, от которой еще сильнее ощущается горечь собственного поражения. Но я упрямо тащу зад на танцпол. Значит, я боюсь показать свою страсть, месье Мартен? Биты отдаются в позвоночнике. Я закрываю глаза, пытаясь погрузиться в ритм, но снова вижу свое нелепое отражение в зеркалах и рядом — восхитительно гибкую фигуру Николя. Кажется, еще немного, и я начну запинаться о собственные ноги. Или дрочить на это воспоминание. Я помню, что он не только гибок, но и силен. От воспоминаний о том, как крепко месье Мартен сжимал мою руку, становится удушливо жарко. Я пытаюсь, правда пытаюсь отдаться ритму музыки, но только налетаю на кого-то, этот кто-то матерится и пихает меня в спину. Я тут же вспоминаю, как повелительно меня касались между лопаток пальцы Николя. И даже почти не обращаю внимания, как меня выталкивают с танцпола, матерно обругав. Дьявол! Я иду к бару. Выпиваю пару шотов водки или чего-то такого же крепкого, чтобы заткнуть бубнящий голос в голове, который постоянно твердит, что я — ничтожество. Получается так себе. Мне ничего не остается, как покинуть это место. На пути неожиданно сталкиваюсь с какой-то девушкой, от которой удушающе пахнет жасмином. И это становится последней каплей. Я выкатываюсь из клуба и, оказавшись на улице, с силой пинаю попавшуюся под ноги пивную банку: — Су-ука! Банка отскакивает, ударяясь об урну у дверей соседнего заведения и со звонком катится дальше по тротуару. Я провожаю ее взглядом и вдруг замечаю знакомую фигуру. На мгновение даже кажется, что она явилась из моих грез. Слишком уж невероятно встретить тут месье Мартена во плоти. И все же это он. Курчавая челка, смуглая кожа, восхитительные ноги в восхитительно обтягивающих черных джинсах. Уж его задницу я бы точно ни с чьей не спутал — столько раз рассматривал ее во время занятий. Я почти машинально вскидываю глаза на вывеску клуба, из которого появился месье Мартен, и едва не присвистываю. Известное местечко. Правда сам я ни разу не набрался храбрости туда зайти. Это же самый популярный в столице гей-клуб! Девочки были бы разочарованы… А я... Потрясен? По телу пробегает дрожь, завершаясь покалыванием в кончиках пальцев. Сердце стучит так громко, будто вместо него в груди оказалась диджейская установка. Искал его в универе, а нашел здесь, возле гей-клуба? Да снимайся я в самом дурацком сериале, и то это был бы крайне штампованный ход. И все же… Николя неспешно направляется в противоположную сторону. Меня он, кажется, не замечает. Почему-то я чувствую радость из-за того, что он вышел из клуба один. Как будто это давало мне шанс. Недолго думая, я прибавляю шаг, чтобы его нагнать. Месье Мартен идет нетвердо. Видимо, довольно сильно пьян. У ближайшего фонаря он останавливается, вынимает из кармана сигареты и закуривает. Дым пахнет гвоздикой. Гвоздика с жасмином. Интересно, как это сочетается… А ещё я никогда не видел, чтобы он курил. И табаком от него никогда не пахло. Я чувствую, как внизу живота что-то сладко сжимается при мыслях о сочетании жасмина, гвоздики и табака. И настолько увлекаюсь этими мыслями, что едва не пробегаю фонарь и месье Мартена заодно. — Месье Мартен! Надо же, какое неловкое совпадение! — выдыхаю я, опираясь ладонью о фонарный столб. Он вскидывает взгляд, удивленный, но не испуганный. Желтые глаза пьяно блестят. — А, месье Франт, — он выдыхает в сторону дым и улыбается уголком рта. Это какая-то очень личная улыбка. — Это вы. И что неловкого вы видите в нашей встрече? Пухлые губы Николя едва заметно блестят, и только приложив усилие мне удается отвести от них взгляд. Впрочем, отвести его полностью не удается. — Не знаю, — я позволяю себе бесстыдно пялиться на его ключицы, проглядывающие в широком вырезе свитера. — Возможно то, что я думал о вас весь вечер. А может быть то, что нечаянно увидел, откуда вы только что вышли… — О… Месье Мартен вскидывает брови, но не спешит пугаться. Скорее он кажется заинтересованным. — А откуда вышли вы сами, месье Франт? Я довольно неловко взмахиваю рукой в сторону заведения напротив: — Из «Малибу». В «Лунный бархат» я ещё ни разу не решился зайти… В свете фонаря глаза месье Мартена кажутся почти оранжевыми. Я прикрываю глаза и втягиваю в себя ночной воздух с ароматом гвоздики, табака и едва уловимыми нотками жасмина. — Я так и не смог танцевать там. Сколько ни старался. Я слышу, как месье Мартен усмехается. — Вы боитесь. Признайтесь, месье Франт. Когда вы слышите музыку, это пробуждает в вас страх, а не желание… — сейчас в его речи ясно слышен французский акцент. А голос звучит бархатно. Или я просто выпил лишнего. Я открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Месье Мартен все ещё усмехается. Кошачьи глаза блестят, словно две луны. Столь избитое и пошлое сравнение царапает нёбо, я прочищаю горло. — Вам легко говорить это, обладая телом бога. Он облизывает губы и снова затягивается сигаретным дымом. — И какого же бога вы во мне видите? — голос становится ещё более бархатным. Некоторое время я молча смотрю Николя в глаза. Кажется он со мной заигрывает? Запах жасмина усиливается. Я очень люблю эти цветы, они пахнут болезненным и сладостным безумием. Как раз таким, которое я ощущаю, глядя в янтарные глаза месье Мартена. — Явно не Иисуса, — фыркаю я, не отводя взгляд. — Но такого, перед которым тянет опуститься на колени… Дьявол, и что я такое несу? Но Николя бросил мне вызов, я ненавижу вызовы. Он прикусывает губу и смотрит на меня так, что не остаётся сомнений — намек истолкован верно. А потом на его губах появляется лукавая усмешка. — Вы весь вечер мне льстите. Хотите, чтобы я почувствовал вину за то, что был жесток? Вам это на пользу. Вы красивы, Алекс, у вас восхитительное тело, у вас горят глаза и вы мастерски владеете языком, как я вижу. Мне просто жаль видеть, что вы скрываете все это, а не пускаете в дело… — Так дайте мне… пару уроков, — выдыхаю я, склоняясь почти к самому его уху. Меня бьёт дрожь, даже колени подгибаются от восторга. Хочется прижаться губами к шее Николя, вдохнуть его запах. Я даже готов упасть перед ним на колени и воплотить свои намеки в жизнь, лишь бы он снова заставил мою кровь кипеть так, как сейчас. — Индивидуальных занятий, месье Мартен. Он вдруг поглаживает меня по волосам и убирает за ухо непослушную прядь. Прикосновение отзывается щекоткой внизу живота, мне едва удается сдержать томный вздох. — Николя. Зовите меня Николя. Что же до занятий… Пару уроков. Можем начать завтра, после четвертой пары я свободен. Но вы должны пообещать, что будете меня слушаться… Требуется собрать все свое самообладание, чтобы сейчас заставить себя отстраниться. Хотя я все ещё чувствую прикосновение его пальцев. И голова кружится гораздо сильнее, чем после выпитых шотов. — Даю слово, — сейчас я бы дал ему все что угодно. — Сделаю все, что вы скажете, Николя… — Тогда будь хорошим мальчиком, иди домой. Вы вызываете во мне греховные мысли, месье Франт, а я пьян и плоть слаба. Он фыркает собственной шутке, выбрасывает окурок и идёт себе дальше, не оглядываясь. Конечно, я бы мог догнать его сейчас и… Ну, хотя бы поцеловать. Ведь он явно дал понять, что я ему нравлюсь. Но и я только что пообещал «делать все, что он скажет», а значит должен держать слово. — Я приду завтра с молитвенником, который напишу в вашу честь! — ору я ему вслед. И хрен с тем, что меня слышит сейчас весь квартал.Один
2 августа 2019 г. в 23:54
Я всегда терпеть не мог танцы. С самого детства. Нет ничего ужаснее, чем плясать под музыку, ощущая себя не то жирафом на льду, не то гребанной цаплей. Я вечно считался дылдой среди ребят своего возраста.
Да, мне повезло получить роль Ромео в шестнадцать лет, пусть и в школьном театре. Я отлично могу фехтовать на шпагах, запоминаю текст всего за пару прочтений, вхожу в роль по щелчку пальцев режиссера. Но не умею танцевать.
Разумеется, иногда приходилось это делать. Но учителя были снисходительны и просто не давали ролей, где нужно было исполнять различные па дольше минуты. Да я и сам не рвался на подобные роли. Если бы я хотел заниматься танцами, я бы пошел в балетное училище, а не театральное.
И все же теперь, на третьем курсе, я вынужден осваивать чертовы танцы, потому что декан был столь любезен и выписал нам хореографа аж из Бельгии. Которому было плевать на мои театральные заслуги в течении жизни, как будто обучение танцам бездаря, вроде меня, являлось его главной жизненной задачей.
Месье Мартен или Николя, как он попросил называть себя, нравился мне первые пятнадцать минут занятия. Когда он вошел в аудиторию, клянусь, все до единого решили, что это — припозднившийся студент. Выглядел он на двадцать, максимум — двадцать два. Месье Мартен лукаво оглядел присутствующих из-под кудрявой челки. Невысокого роста, но и не коротышка. Очень изящный. Этого не могли скрыть ни широкий изумрудный свитер, ни бесформенные брюки, из-под которых торчали тонкие щиколотки — ох уж эта мода на укороченные штаны. Он улыбнулся, и на смуглых щеках появились трогательные ямочки. Девушка через ряд от меня томно вздохнула.
— Добрый день, коллеги. Прошу прощения, что заставил себя ждать, — произнес он, усаживаясь на преподавательский стол. — Меня зовут Николя Мартен, но вы можете звать меня просто Николя. И за этот семестр я помогу вам овладеть собственным телом…
А потом он заявил, что это — первая и последняя лекция по его предмету. Все последующие занятия проходили в спортивном зале, где мы танцевали, танцевали и танцевали, как чокнутые. Его пары обычно стояли последними в расписании, и это, видимо, был акт милосердия со стороны администрации. Потому что после двух занятий под руководством Николя мы расползались из зала разгоряченные, полуживые, мокрые от пота и совершенно невменяемые.
Разумеется, я возненавидел занятия танцами. Моя пластика на уровне молодого жирафа не улучшилась ни на следующем уроке, ни еще спустя пару из них. Я никогда не хотел быть танцором, но в классе хореографии меня превосходили даже те девчонки, которые на сцене не могли сыграть самые простые роли, и это казалось ужаснее всего. В нашей группе было всего двенадцать человек и все они танцевали лучше, а я за два года учебы привык чувствовать превосходство во всем, что касалось театральных техник. Оставалось только громко смеяться вместе со всеми над собственной неуклюжестью, заверяя окружающих, что карьера танцора мне не светит и это самая большая неудача в моей жизни. Но чем дальше, тем меньше хотелось смеяться. А хотелось выломать чертовы деревянные планки станка и перебить зеркала, чтоб хотя бы не видеть в них отражения своего позора.
Впрочем, Николя никогда не смеялся вместе со всеми. Разве что улыбался, но как-то грустно. Словно… Ему было жаль. И это было хуже всего. Чего-чего, а жалость я просто не в состоянии выносить. Хуже только снисхождение.
Все в группе быстро показывали прогресс, который замечал даже я. Николя умел увлечь, он постоянно придумывал какие-то интересные задания, много шутил, танцевал вместе со всеми и часто его пары походили скорее на развлечение, чем на что-то серьезное. Не веселился только я. Единственное удовольствие, которое я находил в происходящем, это любоваться на месье Мартена. В зале он всегда был одет предельно откровенно: обтягивающее трико и тонкая майка. Восхитительно стройная, гибкая фигура, смуглая, нежно орехового цвета кожа. Когда он танцевал, казалось, это тело Николя управляет музыкой, а не наоборот. Это было что-то немыслимое, завораживающее. И по сравнению с ним я еще сильнее ощущал собственное убожество.
А еще он почти всегда танцевал босиком, не используя ни этих специальных тапочек для занятий танцами, ни кроссовок. На каждом уроке он выглядел так, будто только что сбежал с площади где-нибудь в Провансе или ином романтичном районе Франции, где исполнял свои па без обуви, прямо на разогретых солнцем камнях. Он был, как чертов Бахус, этот месье Мартен. Или кто-то грациозный из породы больших кошек.
Чтобы не смотреть в зеркала на свое отражение, я пялился на него. Порой, наверное, слишком откровенно. Мне всегда доставляло эстетическое наслаждение наблюдать за красивыми людьми, а Николя можно было бы сравнить с нимфой, если бывают нимфы мужского пола. Кроме того, глядя на него, я забывал о собственном несовершенстве. Хотя бы ненадолго.
Кажется, в него были влюблены все без исключения девчонки нашего факультета. И наверняка некоторые из парней. Не могу представить, сколь категорично гетеросексуальным нужно было быть, чтобы не запасть на него. Еще эти лукавые улыбки. Даже легкий акцент только добавлял Николя обаяния. И его неловкая грассирующая «эр»…
В общем, уже через неделю все знали, что он не женат и ни с кем не встречается. По крайней мере здесь, в нашем городе. А далекие гипотетические возлюбленные где-то в Бельгии никого не волновали. Нужно ли говорить, что пары месье Мартена не прогуливал никто, сколь бы изнурительными они ни были? Даже я. Хотя, уверен, мне они причиняли страданий больше, чем остальным из группы.
А главной причиной страдания было оглашенное месье Мартеном финальное задание к экзамену. Он поставил нам задачу: представить историю трех различных персонажей без единого слова, только с помощью пластики. И начинать работу над этюдами следовало уже с настоящего момента.
— Вы должны передать танцем их душу, — сказал он тогда.
Этюды — это самое первое, чему учат во всех без исключения театральных школах и кружках. Самое первое и самое банальное. Я мог бы сходу придумать и воплотить штук пять, не меньше. Но танцы?.. Увольте. Хватит того, что я и так позорюсь здесь по три раза в неделю перед всей группой.
— Месье Мартен, — после очередного занятия я решаю во что бы то ни стало поговорить с ним и донести свою позицию, — вы позволите перекинуться с вами парой слов? Разумеется, если вы не торопитесь.
Парочка девчонок тут же застывают в дверях, как изваяния, и бросают на меня ревнивые взгляды. Они частенько караулят преподавателя после занятий, надеясь урвать минутку драгоценного внимания, и им не так-то просто принять конкурента в моем лице.
Месье Мартен же остается безмятежен. Смахивает со лба взмокшую челку, набрасывая на плечи полотенце, и улыбается, устало, но дружелюбно.
— Разумеется, месье Франт, разве могу я оставить без внимания столь официальный запрос? Мадемуазели, оставьте нас, будьте добры. Месье Франт нуждается в приватности, — заявляет он шутливо.
Я чувствую, как начинает гореть лицо. Но это точно не то, что может сейчас меня остановить. Николя ниже меня на полголовы и сейчас, когда мы стоим очень близко, я невольно смотрю на него сверху вниз. И я бы с удовольствием променял пяток дюймов своего роста на каплю его пластики.
— Месье Мартен, вы же понимаете, что в плане танцев я — бездарен, — не имея желания как-то хитрить и изворачиваться, я решаю заявить все прямо. — И я провалю экзамен, сколько бы ни занимался. Я — не танцор, месье Мартен, мне никогда не достичь уровня вашего мастерства…
Он улыбается. На щеках тут же снова появляются очаровательные ямочки. И ни одной морщинки на лице, даже не скажешь, что ему скоро тридцать.
— Разумеется, вы не танцор, месье Франт. Но вы считаете себя актером, верно? Именно поэтому вы здесь. Думаете, актеру нет необходимости владеть собственным телом?
У меня вспыхивают щеки. То есть, еще сильнее, чем прежде. Взгляд месье Мартена крайне проницателен и кажется, будто он видит меня насквозь. Или это просто потому, что в освещенном ярким солнцем классе его глаза кажутся светло-янтарного оттенка.
— Вы думаете, я не пытался? Я не из тех, кто сдается просто так, месье Мартен. У меня был персональный учитель, который через месяц заявил, что легче научить попугая декламировать Шекспира, чем меня — танцевать. Думаете, это так уж приятно — опозорить честь семьи своей неуклюжестью?
Месье Мартен только снова мне улыбается.
— Надеюсь, от вас не потребуют смыть позор кровью, если вы завалите экзамен, месье Франт, — он поднимает с пола бутылку воды и делает несколько больших глотков. Даже это у него получается изящно.
— Возможно, у вас был плохой учитель. Или вы недостаточно старались. На моих занятиях вы совсем не кажетесь вовлеченным…
Проклятый жар переползает с лица на шею, и я чувствую, как начинают дрожать пальцы. Мне приходится сцепить их в замок за спиной:
— Не кажусь вовлеченным? Да я только и делаю, что пытаюсь не выглядеть еще большим идиотом, чем являюсь! Просто скажите, что я совершенно бездарен и давайте прекратим эту пытку!
— Хотите я скажу, в чем ваша проблема? — месье Мартен ставит бутылку на столик и снова включает проигрыватель. Из динамиков льется музыка, под которую мы танцевали вторую половину занятия. Что-то напоминающее танго, хотя и не оно. Сама по себе мелодия приятна, но теперь ассоциируется исключительно с позором и страданием. Вместо ответа я вопросительно вскидываю брови. Язык словно одеревенел, как давно не бывало.
Месье Мартен сдергивает с шеи полотенце и подает мне руку.
— Потанцуйте со мной немного.
Макушка месье Мартена достает мне до кончика носа. Это единственное, о чем я думаю, когда протягиваю ему руку. Сейчас, когда мы в зале одни, чертовы зеркала отражают только нас двоих во всех возможных ракурсах: месье Мартен, изящный, как горностай, и я, как будто проглотил швабру. Даже сцена не отучила меня сутулиться, когда я нахожусь вне ее.
Ладонь месье Мартена оказывается нежной, как у девчонки. Он решительно обнимает меня за талию и ведет за собой, мне остается только подчиниться. От него пахнет потом, в котором угадываются жасминовые нотки парфюма. Не самый мужественный выбор, но аромат кажется очень волнующим.
Я честно пытаюсь сконцентрироваться на том, как движутся мои ноги и руки, как прогибается спина, когда месье Мартен заставляет меня откинуться назад. Но думаю только о том, как нелепо выгляжу в зеркале.
А еще почему-то о том, что месье Мартену лучше не прижиматься ко мне так близко, ибо запах жасмина и ощущение его изящной, но неожиданно сильной ладони, сжимающей мою руку, оказываются слишком уж будоражащими. И не только воображение.
Словно услышав мои мысли, месье Мартен останавливается и разжимает пальцы.
— Вы зажаты, — говорит он, глядя на меня снизу вверх. Глаза у него по-кошачьи желтые. Даже не думал, что у людей может быть такой цвет глаз. Я так ошарашен этим открытием, что даже не сразу соображаю, что именно он мне говорит.
— Напряжены вот здесь, здесь и здесь, — его пальцы быстро касаются моей поясницы, плеч и шеи. Словно каленым железом прижигают. — В ваших движениях нет ни капли эмоций. Только страх. Танец — это чувства, Алекс. Вам не хватает страсти. Чувственности. Вот в чем ваша проблема.
Он берет пульт, чтобы выключить проигрыватель, и в зале повисает оглушительная тишина.
— Страх? — я невольно отступаю на полшага, пытаясь переварить это заявление. — Не хватает страсти?
Вот уж точно нет! Какого черта он указывает, чего мне не хватает? Я просто не умею танцевать и точка! На детях гениев природа отдыхает, вот она и отдохнула на мне, к счастью, по части лишь танцев.
— Точно, — как ни в чем не бывало кивает месье Мартен и снова набрасывает на плечи полотенце. — Танец — это обнажение чувств. Страсть. А уже потом — хореография. Думаю, как актеру вам без этого не обойтись. Если вы планируете быть хорошим актером, разумеется…
«Планирую быть хорошим актером?» Ну, знаете ли!
— Но я умею быть страстным на сцене, месье Мартен! Можете спросить любого из преподавателей, кто лучший на курсе и, будьте уверены, они назовут мое имя!
Он пожимает плечами. Забирает бутылку с водой, и, делая на ходу несколько глотков, идет к выходу.
— И вам достаточно быть просто лучшим на курсе, месье Франт? Ваше право… Я не буду никого ни о чем спрашивать, мне достаточно того, что я вижу своими глазами, — у самой двери он оборачивается. — Вы боитесь. Единственная страсть, что владеет вами — это страсть контролировать каждый свой вздох. Вы боитесь раскрыться. Что кто-то увидит вашу обнаженную натуру. Вашу суть. Ваши чувства. Боитесь разбудить свою страсть.
Громко хлопает дверь, и на мгновение у меня темнеет перед глазами. Я словно утрачиваю способность дышать. Гнев сдавливает горло, как наброшенный на шею аркан, и я чувствую, как немеют кончики пальцев. Никто никогда не позволял себе слов о том, чего я боюсь. Потому что я ничего не боялся. Я брался за самые сложные роли, от которых отказывались все. Самые сложные этюды и задания. Я, черт побери, всегда боялся высоты, но нарочно лазил по крышам, чтобы балансировать на парапете! И теперь какой-то французишка… пусть и красивый, как полубог, будет заявлять мне, что я чего-то боюсь?
Я хватаю свою сумку и вылетаю из спортзала, но месье Мартена уже нигде нет. Коридор пуст, только где-то вдалеке слышится чей-то смех. И где теперь его искать? Удрученный, быстрым шагом я иду к выходу.