=*=*=
Домой иду пешком. К моменту, когда оказываюсь на пороге, ноги гудят, и я чувствую себя совершенно вымотанным. Вставляю ключ в замок, но дверь неожиданно оказывается незаперта. С утра я, конечно, был сильно не в себе, но неужели оставил квартиру открытой? Ответ приходит почти мгновенно. В виде изящных красных туфель на коврике у двери. Мама вернулась. Надо же, она еще помнит дорогу домой. Я бросаю сумку в коридоре, плотно прикрываю дверь, защелкивая замок, и иду на кухню. Невыносимо хочется пить и спать. А ещё увидеть маму. Когда я вырос и обрёл самостоятельность, она решила, что может вовсе не появляться дома, и я видел ее от силы раз в месяц. Ну, может быть, два. Мама обнаруживается на кухне. Она сидит на диванчике, в одной руке неизменная сигарета на старомодном длинном мундштуке, а в другой — какие-то бумаги. Я прислоняюсь виском к дверной притолоке и молча смотрю, как струится дымок от ее сигареты. — Ты увлекся спортом, милый? — спрашивает она минут через пять. Понятия не имею, как она разглядела на мне тренировочные трико, готов поклясться: она не поднимала головы от бумаг. Ее темные кудри рассыпаны по плечам в мнимом беспорядке, лоб перечёркивает морщинка, придавая лицу выражение упрямства. Мама сидит на диванчике с ногами и я вижу темное кружево чулка на бедре. В свои сорок девять она выглядит на тридцать пять, не больше. Не знаю, как это у нее получается. — Мама, я влюбился, — заявляю я и сам поражаюсь, насколько обречённо звучит голос. Она отрывается от своих бумажек и вскидывает идеальные брови. Сигарета застывает в дюйме от ее губ. — Кажется, ты не рад этому, малыш? Любопытно, что за двадцать лет моей жизни, мама провела рядом лет пять, а может и того меньше, но она все так же безошибочно угадывает мое настроение с полувзгляда. — Это мужчина. И мой учитель, — я внимательно слежу за ее лицом, ведь до сегодняшнего дня я не посвящал ее насчёт своих предпочтений. Впрочем, мне никогда не удавалось ее удивить. Вот и сейчас она даже в лице не меняется. Затягивается своей сигаретой, рассматривая мое лицо, и только выдохнув вверх облачко сизого дыма, негромко спрашивает: — Он знает? Я молча подхожу к диванчику, сажусь прямо на пол рядом и кладу голову маме на колени. Она не очень-то одобряет подобные нежности, но сейчас это не имеет значения, мне так плохо, что просто не может стать еще хуже. — Возможно, он догадывается. Мать тихо вздыхает и поглаживает меня по волосам. Ладонь у нее жесткая и холодная, но мне приятна эта ласка. Для нее это огромное проявление сочувствия. — Ты понимаешь, что должен быть осторожен? — мамин голос звучит не слишком участливо, но по крайней мере она все еще говорит со мной и о моих проблемах. Огромная редкость. — Мне ничего не светит, — на глаза наворачиваются слезы. Если запачкаю мамин любимый костюм, она вряд ли порадуется, поэтому я поспешно вытираю слезы рукавом спортивной кофты. — Он красивый, как бог, а я… — Не будь идиотом, малыш, — она вдруг ловит меня за подбородок и заставляет задрать голову. Я смотрю в ее подведенные глаза, в которых чудится непривычное тепло. — Если ты думаешь, что можешь сидеть здесь и жалеть себя, то не понимаю, как ты можешь быть моим сыном. Просто иди и возьми его, мальчик. Не могу представить себе учителишки, который устоял бы перед тобой. Если ты и в самом деле хочешь его получить, конечно. А если тебе нужна безобидная подростковая влюбленность, можешь добыть его фото и плакать над ним ночами. Полезный эмоциональный опыт. Мать разжимает пальцы и снова берется за сигарету. — А ты тоже всегда вот так шла и брала тех, кого тебе хотелось? — мне хочется, чтобы она снова погладила меня по волосам. Ощутить еще хотя бы толику тепла, которое всю жизнь приходилось выжимать по капле. На многочисленных любовников мама себя почему-то не жалела. А может быть, сама хотела что-то вырвать у них. Печень, например. — Ну, у меня в жизни тоже случался полезный эмоциональный опыт. Но если мне был нужен кто-то, я не оставляла ему шансов, — она говорит об этом настолько легко, что я сразу ей верю. Мне вдруг думается, а что если Николя нарочно дразнит меня? Я же видел, как он смотрел на меня вчера. Я чувствовал, как его возбужденный член более чем недвусмысленно упирался в мое бедро сегодня. Что если он просто хочет, чтобы я сходил с ума от желания? У него неплохо получилось. Мама откладывает бумаги на спинку дивана, и я ловлю момент, чтобы прижать к губам ее тонкие холодные пальцы. Они почти такие же нежные, как у Николя, только кожа немного сухая. — Я люблю тебя, мам, — шепчу я, прикрывая глаза. — Хочешь, разогрею нам ужин? — Хочу, малыш. И через час мне нужно быть в театре, — она не отвечает на признание, только поглаживает меня по щеке. Но не то чтобы я всерьез ждал ответа. Я медленно поднимаюсь с пола, украдкой вытирая слезы о плечо, и иду к холодильнику. Что ж, от матери больше ждать нечего, она и так дала мне сегодня слишком много. Но есть кое-кто, чья печень мне бы точно не помешала. А еще лучше — сердце.Два
3 августа 2019 г. в 20:42
Я не мог уснуть почти до рассвета, взбудораженный ночной встречей и фантазиями, которые она во мне пробудила. Мысли о том, что Николя находит меня красивым, значительно пошатнули моральные устои. Я снова и снова вспоминал его тихий грассирующий голос, прикосновение пальцев к волосам, этот дерзкий и в то же время манящий взгляд. Не помогли уснуть даже пара попыток вздрочнуть на светлый образ месье Мартена, хотя это были весьма… весьма бурные попытки.
Уже под утро, вконец измучившись, я пробрался в комнату матери, которой конечно же не было дома, и долго рылся на ее туалетном столике. Я помнил, у нее точно были духи с ароматом жасмина! Наконец, мне удалось отыскать небольшой пыльный флакончик с тем самым запахом. Жидкости в нем было на самом дне, кажется, мама давно не пользовалась этими духами. Тем лучше. Я решительно присвоил флакончик, чтобы побрызгать подушку. И уснул, уткнувшись в нее носом, представляя, что обнимаю Николя.
Наутро я чувствовал себя словно в лихорадке. Не то чтобы хотелось спать, что удивительно, после бессонной-то ночи, но мир казался зыбким, а меня то и дело бросало в жар, стоило вспомнить Николя и его лукавый взгляд. На лекциях я мог сосредоточиться с большим трудом.
К счастью, сегодня не было общих занятий танцами, иначе не знаю, как бы смог пережить свое волнение среди остальных. Наконец, пытка учебой подошла к концу. Кажется, я даже умудрился схлопотать «удовлетворительно» по теории драмы, но сейчас это волновало меня в последнюю очередь. Больше волновало то, что я не догадался взять широкие штаны для дополнительных занятий. А трико для этого совершенно не годились. По весьма прозаическим причинам. Что ж, придется месье Мартену стать непосредственным очевидцем, насколько он мне симпатичен.
Эти мысли вызывают глупую улыбку, и я прикусываю губу, но даже привкус крови во рту не отрезвляет. Так что в спортзал я влетаю в полном смятении чувств. В первое мгновение кажется, что там никого нет. Меня накрывает короткий приступ отчаяния и злости, — «он обманул меня, как он мог?!» — а затем я замечаю голые пятки на матах в углу зала.
Воровато оглянувшись по сторонам, хотя меня окружают лишь собственные отражения с горящими взбудораженными взглядами, я аккуратно прикрываю за собой дверь и нервно приглаживаю волосы ладонью. Затем прочищаю горло, пытаясь привлечь к себе внимание, но месье Мартен так и лежит, не шелохнувшись. Я осторожно сбрасываю мокасины, оставляя их валяться у двери, и на цыпочках приближаюсь к Николя. Он лежит на боку, свернувшись в трогательный клубок и положив руку под голову. Я невольно ласкаю взглядом его гибкую фигуру.
— Месье Мартен? — даже шепот кажется хриплым.
Он сонно вздыхает, но не открывая глаз.
— Николя. Я же просил звать меня Николя, месье Франт, — голос звучит немного невнятно. Футболка на нем взмокшая, как всегда после тренировок. Я чувствую уже знакомый запах пота и жасмина.
Прежде чем опуститься на маты рядом с ним, я опасливо оглядываюсь по сторонам. В этом зале нужно быть начеку, ведь никогда не знаешь, из какой щели за месье Мартеном будет подглядывать очередная девчонка. Как-то раз они пробрались даже в мужскую раздевалку. Но пока горизонт чист.
— Николя… — его имя, будто мягкое мороженое, тает на языке. — Вы часто спите на работе?
— Нет, только если пью накануне, — он открывает глаза и трет лицо руками. Вид у него трогательно заспанный. — Я не спал. Только прилёг. Ну что, — он бросает на меня лукавый взгляд, — вы готовы начать, месье Франт?
Меня пробирает дрожь, и я поспешно встаю, протягивая ему руку:
— Разумеется, месье Мартен, но если уж мне следует называть вас Николя, то и вы можете обращаться ко мне по имени.
— Хорошо, Алекс, — он принимает мою ладонь, пружинисто вскакивая на ноги. И хотя он улыбается, во взгляде нет вчерашней игривости, что отзывается неожиданно болезненным уколом в груди.
Это скорее дежурная его улыбка, на которые месье Мартен был щедр каждое занятие и которые не означают ровным счётом ничего. Я неохотно выпускаю его ладонь и едва сдерживаю горестный вздох. На трезвую голову Николя ничуть не стал менее привлекательным, но вполне возможно, что это случилось со мной.
— С чего начнем? — я стараюсь придать своему голосу как можно больше беззаботности.
— Попробуем научить вас слышать музыку телом…
Николя включает проигрыватель и выкручивает громкость. Биты ударяют по ушам. Я невольно морщусь, хотя музыка приятная, не то что вчера в клубе. Месье Мартен подходит ко мне со спины и произносит, почти касаясь губами моего уха:
— Чувствуете, как музыка отзывается во всем вашем теле? Резонирует в костях, в грудной клетке… — его ладонь касается моей груди. И хотя я предвижу это прикосновение, но невольно вздрагиваю, будто от разряда статического электричества.
— Если в моем теле что-то и резонирует, то это точно не музыка, — бормочу я вполголоса, особо не рассчитывая быть услышанным.
Но Николя видимо разбирает достаточно, чтобы хмыкнуть:
— И что же?
Он все ещё стоит за моей спиной, так что мне почти ничего не стоит сделать крошечный шаг назад и прижаться задом к его животу:
— А вы как думаете?
Месье Мартену достаточно лишь скользнуть ладонью вниз, немного ниже живота, чтобы и гадать не пришлось, что я имею в виду. От одной только мысли об этом предательски подгибаются колени. Но Николя не спешит давать волю рукам. Только хмыкает.
— Думаю, вам следует сосредоточить свои чувства вот здесь, — он небрежно похлопывает меня по груди.
«Ты недостаточно хорош для него, разве это непонятно?» — тут же просыпается внутренний голос, который удалось приглушить на день любовными переживаниями. Я посылаю его в жопу и крепко зажмуриваюсь, честно пытаясь сосредоточиться на музыке. Это сложно, чертовски сложно, потому что рука Николя все ещё касается кожи сквозь тонкую ткань футболки.
Я представляю, что нахожусь на сцене. Мне всего лишь нужно войти в роль человека, далёкого от любовной горячки. Кого-то абсолютно бесчувственного, ледяного… Например, Санта Клауса… Не сдержавшись, я громко фыркаю. Но вижу себя скорее соляным столбом, ледяной глыбой, древним баобабом, который не может сдвинуться с места, разве что только рухнуть, когда его время истечет. Так что я просто стою, как дурак, пока музыка, напоминавшая нечто восточное, не сменяется иной: жгучим ритмом танго, таким же пьянящим, как запах пота, гвоздики и жасмина, исходящий от Николя.
— Я чувствую себя бревном, месье Мартен, — бормочу я, — и… Я правда не знаю, что с этим делать.
Он фыркает, и горячее дыхание щекочет мне шею.
— Не переживайте, вы очень красивое бревно, Алекс, — Николя отступает и делает музыку тише. — Уже готовы сдаться? Значит, тот огонь, что я вчера видел в вас, был вызван лишь алкоголем?
Я тут же вспыхиваю, словно мне в лицо плеснули кипятком, и ощущение стыда настолько же болезненно. Резко обернувшись, я хватаю Николя за плечо:
— Нет, я не сдамся! Месье Мартен, я не собираюсь сдаваться! Но я действительно не могу понять, как нужно «чувствовать музыку»! Объясните мне… Пожалуйста!
Несколько очень долгих секунд Николя пристально смотрит мне в глаза. Сейчас его радужки кажутся золотисто-коричневого цвета, словно опалы. А затем он идёт к музыкальному центру и сосредоточенно переключает треки. Наконец из колонок доносится плавная тягучая мелодия, похожая на журчание ручья. В ней слышится напев флейты и какого-то струнного инструмента.
— Вы должны полностью мне довериться, Алекс, — говорит он, заходя со спины, — вы ведь актер и вам не впервой делать то, что говорит режиссер, так?
Я только киваю, потому что голос пропадает, когда руки Николя скользят по моему животу и ложатся на бедра. Но в его бесстыдных прикосновениях нет ничего интимного, так наверное скульптор ведет резцом по самым нежным изгибам мраморного тела.
— Представьте себя бумажным корабликом, покачивающимся на волнах, — острый подбородок Николя ложится мне на плечо. Он прижимается всем телом, я чувствую, как бедра Николя подталкивают мои в такт музыке. У меня перехватывает дыхание и я зажмуриваюсь, пытаясь сосредоточиться на словах месье Мартена, а не на том, что он вытворяет со мной, черт возьми. — Почувствуйте, как вода баюкает вас в своих объятиях… Почувствуйте себя этой водой, Алекс.
Не знаю, как насчёт воды, но я вдруг очень четко ощущаю, что Николя действительно считает меня красивым. И это несколько мешает представлять себя корабликом на волнах озера. Или моря? Впрочем, неважно. Но если он и дальше будет так прижиматься, я готов воображать себя кем угодно!
Я зажмуриваюсь ещё крепче, позволяя Николя вести меня и на какое-то время действительно отдаюсь его сильным рукам, властным прикосновениям, шепоту…
— Вы должны научиться доверять партнеру, как самому себе, — горячо шепчет Николя в самое ухо. Наверное, для этого ему нужно привстать на цыпочки. — И своему телу тоже. Танец похож на занятия любовью, чем меньше вы думаете, тем больше получаете удовольствия… Танец — это страсть. Отдайтесь музыке, Алекс. Отбросьте все глупости, которыми вас пичкали другие и вы сами…
То, что мы с Николя вытворяем сейчас, действительно слишком напоминает секс. Только очень изощрённый и в одежде. Я вдруг понимаю, что чем развязнее позволяю себе двигать бедрами, тем сильнее прижимается ко мне месье Мартен. И что самое любопытное: сейчас мне недосуг пялиться на себя в зеркало, ведь все мысли направлены на то, чтобы потереться задницей о живот хореографа. Или не совсем живот.
Я не сразу осознаю, что рот у меня приоткрыт, голова запрокинута и я с трудом перевожу дыхание. Если бы кто-то слышал наши вздохи, наверняка решили бы, что месье Мартен растляет собственных студентов. Но все заглушает музыка.
Голова у меня кружится, и когда Николя вдруг отстраняется, я едва не теряю равновесие.
— На сегодня достаточно, — он выключает проигрыватель и оборачивается ко мне со своей обычной мягкой улыбкой. Совершенно нейтральной. Я же с трудом перевожу дыхание, и чем больше смотрю на эту его улыбку, тем сильнее кажется, что все происходившее менее минуты назад, было всего лишь притворством. Или уроком танцев.
— Б-благодарю вас, — я отступаю назад, пытаясь справиться с собой, удержать лицо, хотя в носу предательски щиплет. — Я… я пойду…
И прежде, чем месье Мартен успевает что-то сказать, я подхватываю с пола мокасины, едва ли не бегом бросаясь прочь из зала. Даже не потрудившись переодеться, просто запихиваю свои брюки и пиджак в сумку и выскакиваю из колледжа. В голове такая сумятица из отзвуков музыки, волнующего шепота, воспоминаний о прикосновениях. Некоторые из них я будто чувствую до сих пор, колени то и дело дрожат, подгибаясь.