=*=*=
Номер приходится сменить. За оставшееся до финального выступления труппы Ники время проклятые журналисты действительно начинают за мной охоту. У служебного входа постоянно кто-то топчется с камерой наперевес, меня пытаются достать через руководство, после спектаклей пытаются прорваться за кулисы. В театре на меня смотрят с сочувствием и завистью. Я слышу шепотки по углам, вроде: «Так и знала, что он — пидор!» Или «Нашел как распиариться, маменькин сынок!» или ещё что-то менее цензурное. Но на открытую конфронтацию никто не решается. Возможно, этому сыграло на руку мое вздорное поведение после смерти матери, когда все разбегались от меня, как тараканы. Может всем просто было жаль тратить силы на скандалы, когда я уже заявил, что покидаю театр. Меня, в каком-то смысле, уже списали. Началась тихая возня и склоки за роли, что я оставлял, за мое место в театре. Я сам интересовал всех не так уж сильно. Странное дело, ещё какой-то месяц назад я был готов драться за мои первые роли, в которых, знаю точно, я был чертовски хорош. Этот театр был для меня всем: домом, моей любовью, местом триумфа, смыслом жизни, а теперь я смотрю со сцены в зал, смотрю в глаза партнёрш и партнёров, и чувствую только пустоту, стоящую за ними. Вижу гниль, сочащуюся из стен и глазниц, как будто вдруг вынырнул из своего заоблачного мира в мир настоящий. Квартиру покупают за два дня до нашего отъезда. Молодая женщина, новая хозяйка, как-то странно смотрит на меня, когда я привожу ей запасные ключи, но кроме прощальных благодарностей не говорит ничего. Я покидаю дом, в котором прожил не меньше двадцати лет, почти без сожаления. Вечером, ожидая Ники к ужину, я машинально переключаю каналы в телевизоре, пока случайно не натыкаюсь на знакомое лицо. Миссис Свенсон, старушка из квартиры напротив моей, говорит в большой микрофон: — Знаете, никогда бы не подумала, что мистер Франт из «этих». У него была такая приличная мать! Вертихвостка, конечно, не без этого, но какая талантливая! До сих пор плачу, пересматривая «Последний романс», этот ее знаменитый фильм. Может быть, если бы Сюзанна чаще бывала дома и следила за своим сыном, то… — Вот что за дрянь, а! — не выдерживаю я, думая, что один в квартире и вскакиваю, но тут же вижу Николя, стоящего в дверях. Он смотрит на меня с выражением огромного удивления. — Так ты из «этих»? Вот ужас, ни за что бы не подумал, — он даже руку к губам прижимает, выражая этот свой «ужас». Я открываю рот, чтобы возмутиться, но искорки веселья в глазах Ники неожиданно сводят мое негодование на «нет». — Вот что ты за человек, даже попсиховать как следует не даёшь? — устало возмущаюсь я и выключаю телевизор. И зачем вообще его смотрел? Ники смеется и проходит в комнату, на ходу стягивая с себя свитер. — Прости, пожалуйста. Психуй. Ты остановился на «Что за дрянь!», — он садится на диван и устало потирает лицо. Он только-только с последней репетиции и это видно по его все еще слегка влажным волосам. Вот только мне уже не хочется психовать. Зачем тратить время и силы на каких-то идиотов? Даже если это старушка с твоей лестничной клетки. Вместо этого я наливаю в бокал вина и протягиваю его Николя, опускаясь на диван рядом с ним. — Хочешь, сделаю тебе массаж? Или сначала ужин? — Хочу горячую ванну, а потом ужин, — он делает пару глотков вина и обнимает меня одной рукой. — Пойдем в ванну? Ты потрешь мне спинку, а потом я потру тебе, что захочешь, м? Я склоняюсь к Ники, чтобы коснуться губами шеи. — Не боишься, что под твоей ванной сидит папарацци, который может заснять нас в неприличных позах? — шепчу я ему на ухо, прежде чем прихватить зубами мочку. — Да плевать на него, — он не глядя отставляет бокал, чтобы обнять меня покрепче. — Этот папарацци должен быть размером с фотоаппарат, чтобы поместиться под ванной. Чего его бояться? Я невольно смеюсь, заключая его в объятия. И меня отпускает. Даже не страх быть пойманным за чем-то непотребным, а раздражение на тех, кто думает, будто знает обо мне что-то, поговорив с соседями или даже с Палмером. — Идём в ванную… И если под ванной кто-то и сидит, давай удивим его развязностью поз? Ники улыбается мне так, что я не сомневаюсь — развязностью поз он сможет удивить даже меня самого. В ванную мы прихватываем бутылку вина и тюбик смазки. — Знаешь, в нашем доме должна быть огромная ванна, — шепчет Ники мне на ухо. — Чтобы мы нежились в ней в обнимку после долгого дня… и не упирались при этом задницей в чугунный борт. — Потрясающая идея, — шепчу я, поглаживая его спину. Николя сидит между моих ног, а я нежно ласкаю его шрам кончиками пальцев. Странное дело, теперь эти отметины на его коже меня уже не пугают. Я столько раз изучал их губами и пальцами, что теперь люблю не меньше самого обладателя. Кроме того, Ники так сладко стонет, если потереть определенные места. — А ещё я хочу кровать размером с небольшой аэродром. — Тогда нам придется купить аэропорт, — фыркает Ники. — Кровать с кованным изголовьем, м? Я бы хотел больше никогда не возвращаться к этому, но все равно невольно вспоминаю Джима. Совместные выборы дома чуть не свели меня с ума. Помнится, мы поссорились по крайней мере дважды по этому поводу. Впрочем, для ссоры поводы находились легко. — Может, нам хватит большой квартиры? — осторожно предлагаю я, выдавливая на ладонь немного масла, пахнущего жасмином, чтобы размять плечи Ники. У Ники почти все пахнет жасмином. Мне кажется, он специально использует этот аромат, зная его влияние на меня. — Обязательно с огромной ванной. — Соседи быстро взвоют, — подумав, качает головой Ники. — Тогда нужна хорошая звукоизоляция. Я невольно хмыкаю. Наши развлечения всегда проходят довольно громко. Ники невероятно чувствительный и вовсе не пытается сдерживаться. Так что да, участь соседей незавидна. — Но здесь пока что терпят, — размяв напряжённые от тренировок плечи Николя, я аккуратно опускаюсь ниже, к лопаткам. Прикасаться к его горячей коже, само по себе удовольствие. — Может, глухие. Ты так хочешь квартиру? — он запрокидывает голову, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Не дом? — На самом деле, не так уж важно: дом или квартира, если мы будем жить там вместе, просто… — я встречаюсь с Николя взглядом, — у меня не очень хорошие воспоминания о совместном доме. Ники кивает и прижимается спиной к моей груди, опустив голову на мое плечо. — Для начала мы можем снять какие-нибудь апартаменты. На первое время. Мне еще нужно прояснить ситуацию с приглашением в Америку. Что ты думаешь насчет Америки? Полетишь со мной за тридевять земель, мой дракон? — В Америку? — глупо переспрашиваю я, но это даёт мне немного времени подумать. — А есть вариант поехать туда? Мысль об Америке вдруг кажется мне невероятно уместной, гармоничной. Почти такой же гармоничной, как Ники в моих объятиях. Мне не придется в срочном порядке учить французский, чтобы не чувствовать себя белой вороной. И можно попытать счастья в Голливуде. После того фильма о летчике, который взял несколько наград на европейских фестивалях, мне однажды поступало предложение из Голливуда, но я отказался. Это было в декабре, почти что недавно. Хотя вряд ли после отказа там до сих пор ждут меня с распростертыми объятиями. Я не питаю иллюзий на этот счет. В Америке придется все начинать сначала. Например, сниматься в рекламе Кока-колы и презервативов. Но, кажется, я уже дошел до той черты, когда лучше заново, чем так, как сейчас. — Нас с труппой приглашали на Бродвей, — Ники берет с бортика бутылку и наливает вина в оба бокала. — Есть еще подруга, которая второй год зовет меня преподавать в ее школе в Лос-Анджелесе. Так что… тебе бы хотелось? — Главное, выбрать штат по-либеральнее, — я касаюсь губами макушки Ники, когда он передает мне бокал. — Чтобы мы могли предаваться разврату и не думать о том, что нас сожгут на костре… — Что может быть либеральнее Лос-Анджелеса? Там этим вроде никого не удивишь. Я не собираюсь везти тебя в Южные штаты… Мне нравится, как спокойно мы обсуждаем наш возможный переезд в Америку. Мне вообще нравится, как спокойно мы обсуждаем все. В такие моменты мне кажется, что Ники вообще невозможно вывести из себя. — И правда, чего это я? — с этими словами я совершенно намеренно проливаю на плечо Николя несколько капель вина, чтобы приняться слизывать его прямо с кожи. Язык немного пощипывает от масла, но сейчас это не имеет значения. — С тобой я поеду хоть на край света, а уж в Город Ангелов тем более… Он урчит и прижимается ко мне ближе, извернувшись так, что его рука оказывается у меня в паху. — Тогда поцелуй меня, — шепчет он, и разговор заканчивается сам собой.=*=*=
В последний день перед нашим отъездом у труппы Ники по расписанию то самое финальное выступление, которого мы все ждали. Накануне я отыграл свой последний спектакль в родном театре, получил несколько шикарных букетов с примерно одинаковыми надписями на открытках, вроде: «Мы все равно вас любим!» Почему-то именно от этой глупости на глаза наворачиваются слезы. Выходя из театра, я игнорирую лобовую атаку пары журналистов, сажусь в такси, заказанное заранее и уезжаю. Нужно только купить по дороге цветы. Сегодня я постарался одеться максимально нейтрально, чтобы не привлекать внимания. Кажется, мне это худо-бедно удалось. Концертный зал забит до отказа. Распроданы все билеты, но в холле я натыкаюсь на пару отчаянных неудачников, которые бродят между прибывающих гостей и спрашивают, нет ли у кого-то лишнего билета. Заняв свое место, я окидываю взглядом публику. Замечаю пару съемочных групп с камерами и едва удерживаюсь от того, чтобы прикрыть лицо программкой. Шансов, что они меня заметят, не так много. Но кажется, что я всё-таки заработал паранойю благодаря Палмеру. Хоть чему-то он может порадоваться. Вот только не узнает об этом. В зале постепенно гаснет свет, и я перевожу взгляд на сцену. Пускай Ники уже не танцует, но я уверен, он где-то там, за кулисами. И теперь не зря будет смотреть в левую часть первого ряда. Но реальность даже превосходит мои ожидания: Ники выходит на сцену перед представлением, как балетмейстер и руководитель труппы. Правда, вместо танцев он лишь благодарит публику за теплый прием в нашем городе и немного рассказывает о том, как была создана текущая танцевальная программа. Он выглядит уверенным, но по тому, как отчетлив сегодня его акцент, я понимаю — Ники взволнован. — Надеюсь, вы полюбите наш балет так, как любим его мы сами, — наконец, произносит Ники и кланяется публике. Выпрямившись, он бросает взгляд в зал. На краткий миг встречаюсь с ним взглядом. И замираю. Так, будто между нами не было бурного романа ни в прошлом, ни в настоящем. Как будто я — все ещё студент, безумно и безответно влюбленный в своего учителя. Как будто эти чувства все ещё остры и новы. Я снова чувствую себя живым в этот момент. И жалею только о том, что не увижу Ники танцующим на этой сцене. В его собственном балете. И никто больше не увидит. Только все эти люди в зале даже не представляют, чего на самом деле лишены. Ники покидает сцену, начинается представление. Для меня это вдруг оказывается крайне необычным опытом: просто сидеть в зрительном зале и смотреть. Не оценивать, не пытаться критиковать, не думать, как бы я сыграл здесь или там. Просто наслаждаться зрелищем, отпустить себя, забыть обо всем. Единственное, чего мне не хватает в течении шоу — это руки Николя. Мне хочется держать его за руку, чтобы он чувствовал: его представление так же важно для меня, как и для него самого. Балет производит очень странное впечатление. Буквально через несколько минут возникает ощущение, словно наблюдаешь некий иной мир и живых существ, существующих по совершенно иным законам. Танцоры напоминают скорее каких-то волшебных тварей из темных сказок и древних легенд. От творящегося на сцене веет жутью и музыка только углубляет это ощущение. Зрителям открывается некий ритуал, волшебное действо, значение которого мне ясно до конца, но от этого оно кажется только еще более завораживающим. Так могли бы выглядеть пляски фейри в волшебном лесу или под холмами. Особое впечатление производит ведущий танцор в короне, напоминающей оленьи рога. Его движения настолько грациозны и плавны, что захватывает дух. И хотя он сам по себе дьявольски хорош, я невольно воображаю на его месте Николя. И все действо тут же начинает играть новыми красками. Мне немного не достаёт опыта в просмотре балета, чтобы понять смысл происходящего до конца. Но это с лихвой дополняет фантазия. Почему-то мне кажется, что каждый зритель смотрит свою собственную историю, которая трогает до глубины души именно его. Именно поэтому когда все заканчивается, зал взрывается шквалом аплодисментов. Ники выходит на поклон вместе со своими танцорами. К ним бросаются зрители с букетами и корзинами цветов, туда же подтягиваются журналисты с микрофонами и камерами, хотя шансов получить комментарий прямо сейчас у них в общем-то нет. Кто-то сует Ники в руки букет. Он радостно улыбается, но мне вдруг кажется, что в его глазах блестят слезы. Вокруг слышатся крики «браво!», восторженные возгласы и топот. В этот момент я не выдерживаю. Подхватываю букетик жасмина, который удалось раздобыть с невероятным трудом, и иду к сцене. Толпа так и норовит смять нежные цветы, так что я вытягиваю руку с букетом, словно белый флаг, и окликаю Ники. Он оборачивается ко мне, улыбается, по-детски вытирает влажное лицо рукавом и протягивает мне руку. Я подаю ему букет, но он ловит меня за запястье. Вокруг меня под сценой неожиданно возникает странное оживление, но я не обращаю на это внимания. Люди вдруг расступаются, давая мне пройти к ступенькам, и вот, я уже на сцене рядом с Ники с его труппой, толком не помню, как здесь очутился. Столкнувшись с Николя, я снова пытаюсь вручить ему букет, встречаясь взглядом с его прозрачными от слез глазами. — Это только для тебя. Вы были великолепны. Он принимает у меня цветы и прижимает к сердцу. И мне вдруг кажется, что Ники пьян. Наверное из-за влажных, не сфокусированных глаз и разнеженной улыбки. — Je t'aime mon dragon d'or *, — шепчет он нежно и очень тихо. Этого бы никто не услышал, кроме меня. Если бы не маленький микрофон, закрепленный на отвороте его пиджака. Который я замечаю только в момент, когда этот глубокий грассирующий шепот разносится по всему залу. Кажется, даже те, кто ни слова не знают по-французски, понимают примерный смысл по одной только мягкой, интимной, пробирающей до мурашек интонации. Кажется, теперь замирают все вокруг: танцоры, зрители, журналисты. На лице Ники вспыхивают красные пятна, но прежде чем он успевает сказать что-то ещё, я хватаю его за плечи, прижимаю к себе и целую на глазах у всех. Жадно и совершенно бесстыдно. Зал окутывает тишина, напряженная, как перетянутая струна. Но уже в следующее мгновение взрывается гвалтом голосов и вспышками камер. Через несколько минут первые фото будут в интернете. Через несколько часов — во всех местных изданиях. Но я об этом не думаю. Все, что меня волнует — мягкие губы Ники, солоноватые от слез и головокружительный запах жасмина. — Люблю тебя… — шепчу я, с трудом заставив себя разорвать поцелуй. Кажется, эти слова тоже попадают в зону действия микрофона. Я прижимаю Ники к себе, закрывая от слишком назойливых фотовспышек. Кто-то уже лезет на сцену с микрофоном, надеясь получить драгоценные комментарии. Дай им волю, они и в спальню бы к нам залезли, я уверен. Я сдергиваю с пиджака Ники петличку микрофона и разворачиваюсь лицом к залу: — Да, вы все правильно поняли. Я — Алекс Франт и я безумно люблю этого невероятно талантливого, потрясающего, восхитительного человека. Спасибо за внимание! Я вижу несколько протянутых к нам микрофонов, а потом меня ослепляет вспышка. Ники закрывает лицо рукой с букетом и отступает вглубь сцены, увлекая меня за собой. Танцор, тот самый парень с рогами на голове, заслоняет нас от камер. Он говорит что-то по-французски, и Ники кивает. — Охрана их не пропустит, — говорит Ники уже мне. — Пойдем, выберемся через служебный вход. Ребята подгонят машину. Ники за руку тащит меня по полутемным коридорам, а я хохочу на бегу, словно дурак, и буквально чувствую, как становится легче дышать от обрушившейся на меня свободы, будто пес, сорвавшийся с поводка. Я плохо помню, как мы оказываемся на улице. Только момент, когда Ники властным движением разворачивает меня к себе и крепко целует, прежде чем впихнуть в машину. Потом сам падает на соседнее сидение, блокирует двери и заводит двигатель. — Вау, — выдыхает он, пытаясь отдышаться. В одной руке он все еще сжимает свой помятый букетик жасмина. У служебного входа подозрительно безлюдно. То ли действительно охрана никого не пустила, то ли журналисты не сообразили, откуда именно мы хотели выйти. — Ты… — после гонки по коридорам не так-то просто отдышаться. — Ты же хотел… Хотел какие-то вещи забрать… — Хочешь вернуться? — спрашивает Ники и смеется. — Поль все соберет. Самое главное я уже забрал, — с этими словами он берет мою руку и целует ладонь. Я невольно усмехаюсь, глядя ему в глаза: — От твоего французского у меня срывает крышу… Ники облизывает губы и улыбается так, что по позвоночнику бегут мурашки. — Черт. Это все так будоражит! Поехали скорее домой, — он кладет букет на приборную панель и выруливает с парковки. У края тротуара я замечаю парня с камерой и бегущую к нему журналистку, она машет нам рукой. Но к счастью в машине у Ники тонированные стекла. Хватит уже с этих коршунов шоу на сегодня. Им и так неслыханно повезло. Эти двое замечают автомобиль, но, к счастью, под колеса не бросаются. Я с облегчением откидываюсь на спинку кресла и вздыхаю. — Все-таки это было потрясающе, — признаюсь я, поглаживая Ники по колену. — Твои слова и последующая за ними тишина. Мне никто и никогда не говорил такого публично. Он слегка краснеет и хмыкает. — Я даже испугался. Что все это услышат и ты разозлишься, — Ники бросает на меня виноватый взгляд. — Просто у меня временами совсем срывает крышу, когда я на тебя смотрю. Забываю, что несу и где. Ники притормаживает у светофора и я ловлю этот момент, чтобы коснуться губами его розовеющей скулы и шепнуть на ухо: — Я просто счастлив, Ники. Ты даже не представляешь, насколько.