Танго над пропастью

      В комнате светло, постель рядом пуста.       Николя довольно часто просыпался раньше меня, особенно по выходным. Хотя выходные дни у нас совпадали редко, я успел запомнить эту его особенность. Так что сейчас он вполне мог быть как на кухне, пить свежесваренный кофе, так и в гимнастическом зале, неподалеку от дома, куда Ники обычно ходит разминаться.       Он вообще удивительно органично вписался в обыденность моего города и моей жизни. Отчасти я в этом завидовал Николя, потому что мне для адаптации требовалось гораздо больше времени.       Я встаю с постели, накидываю халат и решаю проверить, дома ли Ники. Если нет, стоит приготовить завтрак, ему будет приятно. В кухне — никого, только на столе — пустая кофейная чашка, а в пепельнице — одинокий окурок гвоздичной сигареты. И еще — пустая винная бутылка у шкафчика. Это я ее там оставил? Остаток ночи после разговора с Джимом вспоминается обрывочно, как далекий сон.       Джим.       Сознание цепляется за это имя и на несколько секунд зависает, словно старый компьютер. Некстати лезут в голову воспоминания о его руках, так же бесстыдно и бесцеремонно, как часто сам Джим лез ко мне под рубашку или халат. Я невольно вздрагиваю, вспоминая, как вчера он сидел у меня на коленях, как вызывающе смотрел в глаза. И горячий шепот в трубку: «Я люблю тебя, Алекс…»       Я едва не роняю грязную чашку Ники на пол, вспоминая эти слова. Это ощущается, как болезненный укол под самые ребра. К чему он это сказал? Джим не из тех, кто клянется в любви. Если только забыть о записке в цветах, которые он слал мне все это время. Но забыть не получается. Потому что получается вот что: я был ему нужен и только из-за какой-то нелепости все разорвал. Почти так же, как когда-то получилось с Николя. Только теперь в этом даже обвинить некого, кроме как плохо воспитанного секретаря.       Или себя.       Если конечно, Джим сказал мне правду. Но и врать у него нет особого резона, вот в чем подвох. Слать цветы несколько раз в месяц, вываливая кучу денег за эти огромные корзины, ехать сюда из Англии. В конце концов, покупать дом, в который вложена так же приличная часть моих накоплений. Если бы он хотел меня обмануть, присвоить эти деньги, зачем ему возвращаться? Нет никакого смысла. Получается, это я виноват в том, что мы расстались. И что у нас теперь не будет общего дома, общего будущего, о котором я раньше втайне мечтал.       Чтобы хоть как-то справиться с этими мыслями, я остервенело перемываю посуду, выбрасываю пустую бутылку, наливаю себе чай. Ники, наверное, ушел на тренировку, но как мучительно думать не о нем в этот момент и ощущать себя беспомощным. Если я вернусь к Палмеру, то обману Ники. Как он сказал вчера? «Я хочу быть к этому готовым». А если я сам ко всему этому нихрена не готов?       От этих мыслей начинает болеть голова. Чертов ночной кошмар и чертов ночной разговор. До него все казалось… куда проще. И я уже успел пообещать Ники…       Хлопок двери заставляет меня вздрогнуть.       — Малыш, ты дома?       От неожиданности я проливаю чай на стол и приходится судорожно искать салфетку, чтобы его вытереть. По кухне расползается густой аромат бергамота. Ники зовёт меня «малышом», как будто мне все ещё двадцать с небольшим. У Ники очень нежные руки. Ники нужен мне до боли в груди. Почему тогда я сомневаюсь?       — Дома. Я дома, — отвечаю я негромко, вытирая пролитый чай. — Привет, милый.       — Привет, — он входит в кухню. В своем широченном свитере, пахнущий жасмином и гвоздикой, на влажных волосах пляшет солнце.       — Давно проснулся? — он ставит на стол картонную коробочку из кондитерской и обнимает меня одной рукой. — Я надеялся, успею вернуться, прежде, чем ты встанешь. Тебе не спалось сегодня?       В ответ я обнимаю его за шею, касаясь губами виска. Губы щекочут его темные вихры, это почему-то отзывается тянущей болью в груди. Усилием воли я загоняю обратно выступившие на глаза слезы. Как будто мы уже расстались на долгие годы.       — Нет, не очень давно. Только успел помыть посуду и соскучиться. Как тренировка? Все в порядке?       — Ничего особенного. Немного размялся в пустом зале.       Он достает из шкафчика кофе и принимается молоть зерна.       — Как себя чувствуешь?       Почему-то мне кажется, что Ники напряжен. Хотя я не понимаю, отчего именно создаётся такое впечатление. Может быть из-за его прямой, словно палка, спины? Но учитывая специфику травмированного позвоночника, Ники может держаться так из-за боли.       — Немного хочется спать. Долго не мог уснуть, вино даже допил вчерашнее. А ты?       Он пожимает плечами и, кажется, немного расслабляется.       — Нормально. Во сколько тебе сегодня в театр? Я могу тебя подбросить.       — В театр? — я делаю глоток чаю, обнаружив, что он успел остыть. — Спектакль в семь, как обычно, но нужно быть к шести, чтобы подготовиться. Или немного раньше. А у тебя сегодня свободный день?       — В шесть репетиция, но ребята смогут начать без меня, — он целует меня в макушку и садится рядом.       Странно, раньше Ники никогда не опаздывал на репетиции. И не вызывался отвозить меня в театр. Но мне льстит его внимание. И от этого теплеет на душе.       — Здорово, — я придвигаюсь поближе вместе со стулом. — Значит, у нас есть целых полдня? Чем хочешь заняться?       Ники лукаво усмехается и, обняв за шею, прижимается губами к моему виску.       — Есть пара идей… — шепчет он.              

=*=*=

             Вечером Ники отвозит меня в театр, а потом забирает с работы. Оказывается, это очень приятно: просто развалиться в автомобильном кресле и смотреть на сосредоточенное на дороге лицо Ники, а не идти по мокрым от дождя улицам на автобус. Я так и не приучил себя к вождению, предпочитая обходиться общественным транспортом.       Я даже почти забываю о Палмере и его странном ночном признании, настолько мне сейчас хорошо. Дома, пока Ники плещется в ванной (а он может делать это часами), я заказываю ужин и накрываю на стол. Телефон вибрирует в тот момент, когда я достаю из шкафчика бокалы. И имя на экране заставляет меня замереть. Джим. Благо, не звонок, только смс. Но мне все равно требуется несколько секунд, чтобы набраться смелости ее прочесть.       «Сегодня ты был восхитителен на сцене. Мне понравилась твоя небольшая импровизация во втором акте. Я даже позавидовал этой девице, что играла твою супругу».       Жаклин. Эта одаренная дурочка, которая без труда может сыграть Офелию, но не отличает Антона Чехова от Михаила. Я невольно улыбаюсь, представляя Палмера на ее месте, когда мне пришлось изображать страстный поцелуй. И хотя Джим стоял рядом со мной на сцене только во время поклонов, на его пьесе, я машинально прижимаю телефон к груди, думая об этом.       Джим был до черта страстен. От его укуса до сих пор побаливала шея и мне приходилось маскировать кровоподтёк тональным кремом. Я вдруг думаю: он ведь никогда больше меня не поцелует. Никогда. От этой мысли внутри становится холодно. Это почти как смерть — знать, что мне никогда его не коснуться. Не ощутить его яростную, почти агрессивную страсть.       Я ставлю на стол бутылку вина и оглядываюсь на дверь, но шагов Ники не слышно. Наверняка он все ещё принимает ванну. И хотя я бы не отказался составить Ники компанию, вместо этого быстро набираю сообщение Джиму:       «Спасибо. Мне приятно знать, что ты смотрел на меня сегодня».       Странно, как я не почувствовал этого? Его жадный взгляд. Как этот взгляд не выжег на коже отпечатки, словно лазер? Я подношу пальцы к шее и потираю след от укуса, он отзывается ноющей болью, но мне становится жарко. И очень сладостно. К паху приливает кровь, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не погладить себя. Дьявол, что со мной делает Джим. Его даже нет рядом, а я чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой.       Ответное смс приходит очень быстро: «Не мог отказать себе в удовольствии. Завтра я тоже буду в зале».       Завтра.       Если я попрошу его зайти ко мне после спектакля, просто поговорить, то… Бог знает, чем закончится разговор. Мы снова поссоримся или он наставит мне новых засосов. Вот только если это произойдет, я уже не смогу быть честным с Ники. Я уже буду нечестен по отношению к нему.       На всякий случай я отключаю звук в телефоне и убираю его подальше.       От Палмера тоже нужно держаться подальше. Но перестать думать о нем я не могу.       За ужином выпиваю большую часть бутылки, опасаясь, что иначе просто не засну. Ники смотрит на меня встревоженно, но ничего не говорит. Только целует, сладко-сладко.       И когда мы оказываемся в постели, целует ещё слаще, но в какой-то момент я ловлю его лицо в свои ладони, вынуждая остановиться. Вино неожиданно ударяет в голову сильнее, чем я ожидал. Мне страшно, но в то же время я чувствую небывалое возбуждение.       — Ники, можно тебя кое о чем попросить?       Ники, помедлив, кивает, и облизывает губы. Вид у него недоуменный и он явно предпочел бы продолжить, а не болтать. Его лицо на мгновение будто расплывается и я моргаю, чтобы вернуть изображение обратно.       Обмирая от страха, как Николя может воспринять подобное предложение, все же шепчу:       — Укуси меня, — я заглядываю ему в глаза и поглаживаю по щеке. — Прошу тебя, Ники…       В сумраке его золотистые глаза кажутся черными, как у Джима. Я даже едва не вздрагиваю. Хватит. Нельзя думать о нем в постели с Ники. Во-первых, это нечестно. Во вторых — я боюсь, что, забывшись, могу прошептать не то имя.       Ники несколько секунд смотрит мне в глаза, затем склоняется к шее. Я зажмуриваюсь, чувствуя, как сердце начинает стучать быстрее. Моей кожи касаются нежные пальцы, поглаживая отметину, оставленную Джимом.       — Тебе этого не хватает? — шепчет Ники. — Или его самого?       Я чувствую, как горячее дыхание Ники ласкает шею. Это вызывает целую волну ощущений, а от легких прикосновений по телу бегут мурашки. В горле пересыхает так, что я с трудом выдыхаю:       — Этого…       Но я сам не знаю, чего мне не хватает: Джима или его страсти. И как проверить иначе? На всякий случай, я обнимаю Ники крепче, чтобы он не надумал уйти.       — Пожалуйста…       Он шумно вздыхает и осторожно целует меня под ухом. Потом еще. Дразнит кожу языком. Я даже дышать перестаю, напряженно ожидая, что вот сейчас… И когда он прихватывает кожу зубами, все равно вздрагиваю всем телом. Это больно, даже слезы на глазах выступают, но Ники не останавливается, приникает к укусу губами и ласкает его с каким-то ожесточением.       Перед глазами словно вспыхивает разряд молнии. У меня вырывается громкий стон, едва ли не рычание. На долю мгновения мне кажется, что я сжимаю в объятиях Джима и от этого становится так невыносимо больно, что я переворачиваюсь на постели, подминая Ники под себя. Набрасываюсь на него с поцелуями, словно намереваясь сожрать.       В этот раз все происходит на каком-то новом для нас уровне безумия. Реальность расползается, запоминаются только какие-то обрывки — болезненный укус под ключицей, нежный поцелуй в уголок рта. Может, я слишком много думаю о Джиме, как ни пытаюсь себя одернуть, может, я слишком пьян, но уже когда все заканчивается, и я лежу на плече у Ники, пытаясь перевести дыхание, мне кажется, что сегодня он был каким-то… иным. То есть, да, я сам попросил укусить меня. Но было еще что-то, что не поддавалось формулировке, но ощущалось довольно отчетливо.       И сейчас, когда я шепчу Ники признания, совсем как в юности, и целуя в полусне его пальцы, то совсем не думаю о Джиме. Есть только Ники, я больше никого не хочу, только его.       Когда я просыпаюсь следующим утром, постель рядом уже холодная. Ники говорил, что будет занят весь день, так что это меня не удивляет. Скорее, удивляет то, что за день он звонит мне дважды. И каждый раз непонятно зачем. «Привет, ты где, чем занят?» и так далее. Поговорить мы толком не успеваем — Ники нужно бежать. И так оба раза. Вечером он обещает забрать меня из театра, если не затянется репетиция.       Причем, он совершенно точно знает, что днём у меня съёмки в дурацком рекламном ролике, за который, правда, хорошо заплатят. А вечером — спектакль. Сам же я не успеваю у него хоть что-то спросить: Ники отключается раньше. Это вызывает недоумение, но в чем причина этих звонков, я не понимаю.       И о Палмере, что любопытно, вспоминаю только вечером, когда приходит очередная смс. Сообщение короткое и словно бы не требует никакого ответа. Оно застает меня в гримерке. «Перед твоим спектаклем нервничаю, как перед свиданием. Смешно. Удачи».       Сегодня мы играем «Анну Каренину» и у меня в ней роль Левина, вовсе не главная. Но после смс Палмера я не раз и не два ловлю себя на том, что ищу его в зале глазами. Просто машинально прикидываю, где он может быть.       А на протяжении всего спектакля сам чувствую себя Карениной. Смешно, ведь у меня никогда не было тяги к женским нарядам, несмотря на сугубо нетрадиционные любовные предпочтения.       Оставаться в образе при таком состоянии особенно трудно, так что к концу спектакля я чувствую себя совершенно выжатым. И на поклоны выхожу совершенно машинально, думая только том, как скорее добраться до гримерки. И вдруг — вижу Палмера. Он подходит к самой сцене с цветами в руках. И смотрит прямо мне в глаза. В самую душу.       На этот раз он приносит мне не розы, а большой букет разноцветных тюльпанов, к которым я питаю особую слабость. Не знаю, то ли он сам, наконец, догадался, то ли кто-то подсказал, но при взгляде на этот букет и лицо Джима, к горлу подкатывает ком.       Я беру цветы, хотя тело с трудом подчиняется. Передавая букет, Джим успевает вскользь коснуться моей руки — ощущение такое, словно ко мне притрагивается призрак из глубины ледяного озера. И он вот-вот затянет меня обратно в омут.       Поскрипывающие под пальцами листья тюльпанов только усиливают это ощущение, но я отгоняю его свободной рукой. Джим — не призрак. Хоть и пытается изображать некую Тень-отца-Гамлета, следуя за мной по пятам. И хотя я все ещё люблю его, своего решения не изменю.       С этими мыслями я иду в гримёрку.       Когда я открываю дверь, букет чуть наклоняется и на пол выпадает небольшая открытка. Плотный светло-сиреневый картон, на котором я ожидаю увидеть дежурное «Люблю. N». Но вижу другое: «Я не хочу так просто сдаваться. У тебя не было уверенности, что ты мне нужен? Она у тебя будет».       Цветы я ставлю в вазу. Выкидываю какой-то засохший букет, наливаю чистую воду, аккуратно пристраиваю вазу у зеркала. Выбросить тюльпаны не поднимается рука. Слова, написанные на открытке, вертятся в голове, будто обрывки сна, а я все ещё чувствую прикосновение Палмера, как будто все рецепторы обострились именно в этом месте. Или будто он меня укусил.       Да, с Джимом у меня действительно не было уверенности в том, что я ему нужен. Кроме моментов в постели и того вечера, когда он предложил мне пожениться. Тогда почему я все ещё думаю о нем?       Я раздражённо отбрасываю открытку на стол. К черту, я должен разобраться с ним раз и навсегда. Невозможно все это выносить. С этими мыслями я набираю Палмеру смс: «Завтра днём у меня дома. Надо поговорить».       Он не отвечает. Может, просто не видит сообщения. Мне вдруг приходит в голову, что сейчас он заявится в мою гримерку. Станет на меня давить. Убеждать. Лезть с поцелуями.       От этих мыслей начинает потряхивать. Раньше, в прошлой жизни, я был бы рад такой настойчивости. Но теперь все изменилось. Я запираю дверь и принимаюсь лихорадочно переодеваться. Снимая грим, я то и дело кошусь на дверь гримерки, но никто не торопится в нее стучать. Никогда настолько не чувствовал себя параноиком.       Я настолько на взводе, что когда телефон все же вибрирует, вздрагиваю и смахиваю его со стола. Но это не Палмер. Это Ники. Звонок от Ники, только и всего…       Только и всего?       От удара об пол телефон замолкает.       Мне всегда было слишком мало Палмера, а теперь его вдруг стало слишком много. Но даже сейчас я не уверен до конца, что смогу устоять, если он окажется рядом и будет настаивать.       Но я должен. Ради Ники и нашего будущего.       Подобрав с пола телефон, я поспешно набираю его номер. Трубку он берет сразу же.       — Алло. Все в порядке? Ты еще в театре? — мне кажется, Ники слегка напряжен.       — Да, сейчас поеду домой, — слышать голос Николя очень приятно, я как будто окунаюсь в теплую воду, где спокойно и безопасно. — Купить что-то на ужин?       — Может, заедем в ресторан? Который возле театра. Я позвоню, забронирую столик. Если только ты готов подождать меня, я задержусь минут на 15.       Сейчас я не чувствую себя расположенным к ресторанам, но не нахожу сил отказать Ники. Хотя бы потому, что и так чувствую себя виноватым перед ним.       — Хорошо, я пока переоденусь. Позвони, когда освободишься.       На этом мы прощаемся. Я опадаю на диван и тру пальцами виски. На моей шее словно кто-то затягивает аркан, медленно-медленно, и дышать с каждым днем становится все труднее. Кто-то? К чему это кокетство? Палмер, будь он неладен. И кажется, за веревку он тянет моими собственными руками.       Ужин в ресторане проходит кое-как. Я очень стараюсь быть внимательным к Николя, что отнимает последние силы. Но он будто бы не замечает моих попыток и выглядит так, будто пытается от меня отгородиться: телефоном, меню, разглядыванием зала. Как будто в какой-то момент мое присутствие стало его тяготить.       Наверное, нужно бы расспросить его, что случилось, но этот вдруг становится невыносимо сложно: просто открыть рот и задать простой вопрос. Может, я просто слишком боюсь услышать ответ. Так что мы оба как-то делаем вид, что все в порядке, а потом едем домой и Ники впервые за все время, что мы вместе, просто ложится спать. Без малейшей попытки меня приласкать.       Мне бы стоило самому попытаться, но когда я целую Николя немного ниже уха, он никак не отзывается на этот жест, будто уже уснул, едва коснувшись головой подушки. Не то чтобы у меня такого не случалось, потому решаю, что должно быть, Николя просто сильно устал.       Я осторожно поглаживаю его пахнущие жасмином волосы и переворачиваюсь на другой бок. Завтра тяжёлый день: нужно как-то доходчиво объяснить Палмеру, чтобы он прекратил свои атаки. Пусть сделает виноватым меня и уйдет, если не захочет говорить спокойно. Но жить дальше в этом страхе быть пойманным неизвестно на чем я не хочу.       Я просыпаюсь с тяжёлой головой и вообще чувствую себя больным.       — Простудился? — участливо спрашивает Ники за завтраком. Он снова нежен и внимателен, как всегда. А мне остаётся только пожать плечами. — Во сколько тебе в театр? Я тебя подвезу.       — Сегодня у меня нет спектакля, — я шмыгаю носом, допивая чай. — Нужно уладить пару дел в городе и заехать домой, я не был там целую неделю. Но это позже. Наверное, я бы немного поспал после завтрака, если ты не против.       — Конечно, — Ники выглядит немного удивлённым. — Я все равно могу тебя подвезти. По делам. У меня репетиция после трёх.       — Хорошо, спасибо, — я ставлю чашку в мойку и возвращаюсь обратно в спальню. Притворяться не требуется, я правда ощущаю себя совершенно разбитым. Словно после недели затяжных съёмок.       Мне хочется позвонить Палмеру и сказать, чтобы он уезжал. Не встречаться с ним, не пытаться расстаться друзьями. Но я понимаю, что с ним так не получится. Палмер слишком упертый. Ещё больше, чем я сам. Пока я пытаюсь уснуть, приходит смс от Палмера: «В час?» Сонливость мгновенно отступает, как ее и не было. А так хотелось уснуть и отвлечься от всей этой мелодраматической ерунды, центром которой я, по своей же глупости, стал.       Как будто я сам оказался главным героем некой бездарной пьесы, где в конце обязательно кто-то вешается или стреляется под невероятно напряжённую музыку. И мне бы совершенно не хотелось бы делать это самому.       «В половине четвертого, у подъезда», — отвечаю я Палмеру и раздражённо запихиваю телефон под подушку.       Он ничего не пишет в ответ, но уснуть мне уже не удается. Я лежу и подбираю слова, пытаясь представить, как будет проходить наша беседа. Может, это не такая уж хорошая идея, встречаться с ним? Но отступать уже поздно. В конце концов, Палмер все же заслуживает разговора. Он, как выяснилось, не сделал мне ничего плохого. В отличие от моих действий по отношению к нему. Потому Джим имеет полное право ненавидеть меня после того, что случилось.       Провалявшись в постели какое-то время, я всё-таки поднимаюсь и иду в душ, в надежде, что он облегчит мою участь. А ещё нужно придумать, что такого важного у меня в городе, чтобы отправиться туда без Ники. В итоге сообщаю ему, что мне нужно оплатить счета. Бумажные хлопоты, что может быть более унылым? Но Ники проявляет неожиданную настойчивость:       — Без проблем, я могу тебя подвезти.       Это кажется мне странным. Потому что еще какую-то неделю назад Ники даже не пытался вносить подобные предложения. Разве что пару раз после своего возвращения.       Я соглашаюсь, чтобы не вызывать подозрений, и мы едем в банк, потом обедаем в кафе, пока время, наконец, не подкрадывается к трем часам дня.       — Я могу довезти тебя до дома, — предлагает Ники, и это уже совсем ни в какие ворота. Хотя бы потому, что потом ему ехать на репетицию, а это — противоположный конец города.       — Ты же не успеешь добраться до репетиционного зала, — мягко напоминаю ему я, осторожно касаясь руки Ники. На нас никто не обращает внимания, почему бы этим не воспользоваться? — И твои птенцы захиреют без своего великолепного балетмейстера, как канарейки в неволе. Кстати, когда у вас финальное выступление? Я бы очень хотел прийти.       — Ты не пропустишь, — Ники поглаживает мои пальцы и улыбается. — Ладно, тогда я пойду. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я тебя подвез? Ребята смогут начать без меня…       От его улыбки мне становится легче.       — Да ничего, все в порядке. Я погоняю пыль дома, поплюю в потолок и к вечеру приеду к тебе, хорошо? Могу даже зайти в твою студию, если хочешь.       — Хорошо, — он улыбается чуть шире и поднимается на ноги. — Тогда, до вечера. Буду ждать тебя в студии.       Я провожаю его взглядом, и почти чувствую, как улыбка сползает с губ. Палмер. Остается еще поговорить с Палмером. Хотя я совсем не чувствую себя готовым к этому разговору.       У меня есть немного времени, чтобы собраться с мыслями, но сколько ни стараюсь, никак не могу этого сделать.       «Прости, Джим, мы не можем быть вместе, потому что я — идиот и все просрал», — это все, что приходит мне в голову, пока я иду пешком по улицам, погруженный в раздумья. Преодолев пару кварталов, я сворачиваю в арку, ведущую к дому, и вдруг чувствую, как мне на плечо ложится ладонь.       — Привет, Франт, — шепот Палмера раздается над самом ухом. Словно он ждал меня в подворотне, как разбойник.       Я невольно вздрагиваю, прежде чем обернуться и встретиться с ним взглядом.       — Привет, — я тут же опускаю взгляд, стараясь не смотреть ему глаза. — Идем, нам надо поговорить и желательно без свидетелей.       — Окей, — он берет меня за руку и на мгновение переплетает наши пальцы. Даже этот простой жест у него выходит очень чувственным. Пусть и неуместным. Я хочу отдернуть руку, но Палмер сам меня отпускает и прячет руки в карманы.       — Идем.       Мы пересекаем двор, где, как обычно, на площадке копошатся дети со своими нянями или мамашами, хотя весна только-только началась. Тявкает чья-то собака. Чирикают воробьи на ветках. Но почему-то такое ощущение, будто я сам веду себя на плаху. А самое отвратительное, что невозможно понять, почему именно мне так кажется? Потому что я веду Палмера домой, а не отказываю ему прямо в подворотне? Но ведь он не умеет говорить спокойно о подобных вещах. А уж если разорется, то его можно заткнуть только поцелуем.       При мысли о поцелуях Палмера по спине ползет озноб. Да когда же, черт подери, это все закончится?       Я открываю дверь подъезда и пропускаю Джима внутрь, на всякий случай окидывая взглядом полупустой двор, но на нас не обращают внимания. До квартиры мы добираемся без приключений. Джим даже ни разу не пытается ко мне прикоснуться. Только выжигает кожу взглядом. Дрожь в теле от этого только нарастает. Пружина в груди сжимается все сильнее и скоро просто не выдержит напряжения.       Когда дверь за нами закрывается, Джим негромко вздыхает и прижимается к стене спиной, глядя на меня снизу вверх. Ни слова не говорит. Только смотрит и медленно облизывает губы.       Мне вдруг невыносимо хочется прижать его к этой стене, как раньше, когда мы начинали раздевать друг друга прямо в коридоре. Хочется почувствовать запах тела Джима, провести языком по тонким губам. Или хотя бы просто обнять. В последний раз.       Но вместо этого я снимаю обувь и пальто, потом киваю в сторону кухни:       — Хочешь выпить чаю? Или просто чего-нибудь?       Он протягивает руку, ловит меня за пуговицу пиджака и слегка тянет к себе.       — Ты знаешь, чего я хочу, — шепчет он одними губами.       Джим ведет себя очень странно. Я не помню его таким. Он всегда просто брал то, что ему было нужно, а сейчас будто пытается меня соблазнить. И у него невероятно хорошо выходит: я чувствую, как мгновенно приливает кровь к паху от одного этого едва слышного шепота.       — Джим, я привел тебя сюда не за этим, — я стараюсь говорить спокойно, чтобы он не понял, как сильно мне его хочется. И отступаю на шаг назад. — Пожалуйста, уезжай.       Он опускает руку, но не взгляд.       — Я знаю, зачем ты меня сюда привел. Чтобы сказать: ты меня не хочешь и не любишь. Я тебе не нужен.       Его голос звучит как-то по-детски упрямо. Даже немного капризно. Но во взгляде темных глаз нет ни капли детскости, Джим смотрит цепко, прямо в самую душу.       — Не хотел ставить тебя перед фактом прямо на улице, — говорю я, кусая губы. Слова приходится выталкивать из себя едва ли не силой. — Прости меня, если сможешь, пожалуйста, Джим. Я… очень виноват перед тобой, я это признаю. Если бы ты приехал хотя бы на месяц раньше… Да что об этом говорить? Если бы я не был таким непроходимым болваном, может быть, у нас все получилось бы. Но теперь я не могу, Джим.       — Я ждал тебя полгода и опоздал на месяц? Любовь закончилась, срок годности истек?       — Н-не закончилась, — я вскидываю на него глаза, — но… Я был очень зол на тебя и совсем один здесь. А когда приехал Николя, все так быстро завертелось…       Джим прикусывает губу и смотрит на меня с таким вызовом, что мне хочется зажать руками уши. Я жду взрыва. Но Джим говорит почти шепотом:       — Ты еще любишь меня, Алекс?       В этом шепоте мне чудится какой-то надрыв. Настолько сильный, что я теряюсь на мгновение и киваю. Совершенно машинально.       Джим пружинит от стены, как мячик, ловит меня за воротник и впивается в губы, жадно сминает, запускает пальцы мне в волосы. Целует, как сумасшедший. Как никогда раньше.       Мне нужно оттолкнуть его. Схватить за плечи и вынудить отстраниться, сказать, что да, я люблю его, но не могу быть с ним, теперь уже не могу. Я хватаю Джима за плечи, намереваясь отпихнуть, но вместо этого крепче прижимаю к себе и отвечаю на поцелуй.       Он не то стонет, не то всхлипывает мне в рот. Не помню, как я оказываюсь прижатым к стене. Джим не дает мне даже вздохнуть, не то что сообразить, что происходит. Его руки везде — в моих волосах, на моей шее, у меня под пиджаком, под рубашкой. Он целует мою шею, вылизывает, как большой кот, и снова приникает к губам.       В этот момент я понимаю, что проиграл. Как бы я ни упирался, ни отгораживался от него, как бы ни пытался убедить себя, что мне нужен лишь Николя, это было неправдой. Палмер был необходим мне не меньше.       — Джим… — выдыхаю я между поцелуями. Говорить, когда язык Палмера у меня во рту, невероятно трудно. — Джим, пожалуйста… Перестань…       — Скажи мне, — шипит он мне в губы, торопливо расстегивая пуговицы моей рубашки, — что я тебе не нужен. Что все наши мечты, все планы — все пошло прахом. Что тебе не нужен наш дом, наша помолвка. Что я тебе не нужен. Скажи мне, Алекс…       Когда холодные пальцы Джима касаются моей груди, я невольно вздрагиваю. У него всегда были обжигающе горячие губы и ледяные пальцы. Невероятное сочетание, вызывающее целое море сенсорных ощущений от которых мне сносило крышу. Я безумно хочу его. Почувствовать Джима в себе, его страстную ярость, хочу, чтобы он отодрал меня прямо здесь, у стены в коридоре, как когда-то я взял его самого. Хочу стонать, срывая голос от каждого его толчка. Хочу лежать с ним у камина в нашем доме в Англии и перебирать пальцами его волосы, расстрепывая идеальную укладку.       Но вместо этого я делаю над собой усилие и ловлю Джима за запястья, вынуждая остановиться.       — Джим, я люблю… Люблю тебя, черт подери. Но я не могу…       Он поднимает на меня взгляд и сейчас я, наконец, вижу в его глазах неприкрытую ярость.       — Точно. Ты меня любишь, но я тебе не нужен. Думаешь, будет второй шанс лет через десять? — он стряхивает мои руки, резким жестом поправляет пиджак. — Не будет. Иди ты к черту, Франт. Если бы ты знал, как я тебя ненавижу. Больше всего на свете.       Последние слова он почти выплёвывает.       — Зачем тогда ты выбивал из меня эти слова? Зачем, если сейчас не хочешь слушать?       — Слушать что? — он дерзко вскидывает подбородок и презрительно кривит губы. — Что ты меня любишь, но не можешь? Ранняя импотенция, Франт?       Это тоже звучит, как провокация. Потому что в другой ситуации я бы обязательно продемонстрировал ему, какая на него «импотенция» на самом деле. Что едва не рвутся брюки.       — Джимми, — я пытаюсь обнять его за плечи, — Джимми, я очень виноват перед тобой. Ну… хочешь, можешь мне врезать…       Я сам с трудом осознаю, что несу сейчас. И, главное, зачем? Но остановиться не получается.       Он выворачивается из моих рук, как змея.       — Врезать? Врезать?! Это то, чего стоит моя любовь, которой ты подтерся? Твоей разбитой морды? — Палмер все же срывается в крик. — Мое доверие? Ты… ты… Франт, я не хочу тебе врезать, я хочу тебя уничтожить! Чтобы тебя вообще никогда не было! Чтобы я никогда тебя не встречал! — его лицо жутко искажается, по щекам расползаются красные пятна, изо рта брызжет слюна, а из-под ресниц — слезы. Весь горделивый вид с него слетает, как шелуха.       Я не знаю, что мне сделать, чтобы он перестал кричать. И даже не потому, что сейчас на крики сбегутся все соседи из подъезда, а потому что Джим выглядит так, будто с ним случился истерический припадок.       «Ну вот ты и доигрался, — говорит кто-то ехидным голосом в моей голове, — как, нравится тебе?»       Но мне не нравится. Я делаю последнюю попытку сгрести Джима в охапку, прижаться губами к мокрому от пота виску.       — Не смей меня жалеть! — хрипит Палмер, пытаясь меня оттолкнуть, но как-то весь обмякает. Я вдруг вспоминаю, как давно, еще после одной из первых наших ссор он сказал, что лежал в психиатрической клинике и скорее всего еще будет, что принимает препараты и так далее. Тогда я только плечами пожал, но теперь мне становится жутко. Его голос звучит слабее, но ярость в нем не стихает:       — Мне не нужна твоя сраная жалость, Франт! Это ты еще пожалеешь, что вытер об меня ноги!..       Я осторожно опускаюсь на пол, прижимая Джима к себе и поглаживая по залитым лаком волосам. Ощущение такое, будто я обнимаю куклу. Но все равно упрямо продолжаю гладить Джима по вздрагивающим плечам и спине, касаюсь губами мокрой от слез скулы.       Да, я — урод и кретин, я сломал ему жизнь, но я не могу бросить Джима одного в такой момент. Шептать что-то вроде «все будет хорошо» в сложившихся обстоятельствах глупо. Поэтому я просто пытаюсь успокоить Джима прикосновениями. И быть рядом.       Не знаю, сколько времени проходит. На паркет ложатся золотистые закатные отсветы. Тени в углах становятся гуще. Палмер перестает вздрагивать и только шумно дышит. Я не вижу его лица, только слышу это тяжелое дыхание, изредка сбивающееся с ритма на глубокий прерывистый вздох.       — Вызови мне такси, — шепчет он через некоторое время, не поднимая взгляд.       — Как ты себя чувствуешь? — я пытаюсь заглянуть ему в лицо. — Хочешь, я поеду с тобой?       — Просто вызови мне такси и заткнись, — его голос звучит слабо, но он решительно отталкивает мои руки, а затем медленно-медленно поднимается на ноги. — Мне нужно умыться.       Разумеется, он не позволяет мне его проводить. Только слегка придерживается за стену. На то чтобы вызвать такси, уходит всего пара минут.       Я чувствую себя совершенно разбитым.       Когда Джим выходит из ванной, взъерошенный и злой, раздается звонок от таксиста, возвещающий о том, что машина прибыла.       Больше Джим не говорит мне ни слова. Даже не смотрит в мою сторону. Выходит из квартиры, ни разу не оглянувшись, и глядя на его прямую спину я отчётливо понимаю, что это конец. Совсем. Окончательно. И совсем не такой, как мне бы хотелось. Хотя, о чем я вообще думал, расстаться с Палмером друзьями?       Не с его характером. Не с ним вообще. Но если бы я поддался ему, что бы было тогда?       Кроме, конечно, горячего секса, от которого у соседей тряслись бы стены.       Я смотрю на часы и понимаю, что уже опаздываю к Ники. Времени на то, чтобы хоть немного прийти в себя не остается тем более. Я тоже умываюсь, приглаживаю растрепанные Палмером волосы, вызываю такси. Все это время у меня в голове, как в калейдоскопе, крутятся обрывки нашего разговора. Если это можно так назвать.       Кажется, это был первый раз, когда я видел срыв Палмера. Он всегда был не дурак покричать, но сегодня… Нет, ни к чему об этом думать. Это все равно ничего не изменит. Все. Кончено. Точка. Думать не о чем.       Эту мантру я повторяю себе все время, пока еду в такси. И все же думаю: как там Палмер? Стало ли ему хоть немного лучше?       Я даже хватаюсь за телефон, но вспоминаю бессильную ярость в глазах Джима и никуда не звоню. Теперь он меня ненавидит. И совершенно заслуженно.       Улицы вечернего города подозрительно пусты, как будто все люди в нем неожиданно вымерли. Я бы сам не отказался исчезнуть без следа, исполнив желание Джима. Чтобы он не помнил меня, чтобы ему не было больно. И мне чтобы не было больно. Такое вот эгоистичное желание.       Такси останавливается у здания, где Ники со своей труппой проводят репетиции. Это бывшая балетная школа, которая несколько лет назад переехала в другое здание, а старое не снесли пока, а сдавали в аренду. На втором этаже горят окна, в которых виднеются мелькающие стройные силуэты.       Я расплачиваюсь с таксистом и выхожу из машины. На душе очень гадко, как будто я вывалялся в своих собственных нечистотах. Впрочем, примерно так оно и было. Но, как бы странно это ни звучало, это было правильно. Я принял решение и должен ему следовать. Только от этой мысли почему-то не становится легче.       Я поднимаюсь наверх. Репетиция закончилась — танцоры в тренировочных обтягивающих костюмах выходят мне на встречу, перешучиваясь и переговариваясь. Слов я не разбираю, потому что французский так и не освоил. На меня они едва смотрят.       Я стучу в дверь скорее из вежливости, чем из необходимости. Мне вспоминается, как я ждал Николя возле университета и тот трепет, который испытывал, предвкушая свидания с ним. А потом вдруг в памяти всплывают горящие страстью глаза Палмера и его шепот: «Скажи, что ты больше меня не любишь, Франт!»       Я встряхиваю головой, отгоняя это видение.       — Привет, — Ники почти тут же выходит из зала и прикрывает за собой дверь. Он в тренировочном обтягивающем костюме, как и его танцоры. Я давно его таким не видел — взмокшим, в тонкой открытой майке, под которой влажно блестит смуглая кожа. Сейчас он как никогда похож на того Ники, в которого я влюбился много лет назад.       В холле никого, но Николя торопливо осматривается, прежде чем коротко меня обнять.       — Все в порядке? Ты жутко бледный.       Я удерживаю его в объятиях, зарываясь носом в мокрые волосы, притискивая к себе крепче. А вместе с Ники пытаюсь удержать зыбкое ощущение тепла и покоя, которое дарит запах его тела.       — Я очень скучал, — шепчу я, касаясь губами его виска.       Ники пахнет совсем не так, как Палмер. В тонком запахе его парфюма и пота можно спрятаться на мгновение от призраков в голове. Ники поглаживает меня по спине и улыбается.       — Нас могут увидеть, малыш, — шепчет он, но и не думает меня отпускать. Вместо этого он открывает дверь зала, втаскивает меня внутрь и снова ее захлопывает. И только после этого находит губами мои губы.       Несколько восхитительно долгих мгновений мы жадно целуемся, совсем как раньше, во времена моей юности. Я подхватываю Николя на руки, лишь бы обнять еще сильнее, чтобы он тоже почувствовал, насколько мне нужен.       — Люблю тебя, — шепчу я как мантру, между поцелуями. — Ники… Люблю…       Ники ахает и сбивается на французский. Впрочем, чтобы понять его сейчас, вовсе не обязательно быть полиглотом.       — Что с тобой такое, малыш? — шепчет он, когда я прерываюсь, чтобы отдышаться. Он томно и ласково мне улыбается. Продолжая держать его на весу, как ребенка, обхватив за ягодицы, я касаюсь губами кончика его носа.       — Ники, я хочу уехать отсюда. Как только закончатся твои гастроли. Хоть в Бельгию, хоть к черту на рога. Не хочу и дня оставаться здесь… А ты… возьмешь меня с собой?       Он удивленно вскидывает брови.       — Уехать? Почему? То есть… нет, то есть… конечно, я заберу тебя с собой, если ты только согласен. Просто… что вдруг произошло, что ты так хочешь уехать?       Я встречаюсь с Николя взглядом и медленно опускаю его на пол, но продолжаю прижимать его к себе, как будто случится что-то непоправимое, если я выпущу его из объятий.       Как сказать ему все, что произошло? Стоит ли это делать?       — Пожалуйста, пообещай, что выслушаешь меня до конца.       Он, помедлив, кивает. Потом отодвигается, чтобы запереть дверь на замок, и снова обнимает меня.       — Я слушаю.       Некоторое время я молчу, мучительно пытаясь подобрать слова и поглаживая Ники по волосам, словно пытаясь успокоить, хотя на самом деле это мне нужно успокоиться. И перестать представлять Палмера на его месте.       — Сегодня я имел еще один разговор с Джимом. Прости, что не предупредил тебя заранее, просто боялся тебя волновать. Или себя. Боялся, что мы поссоримся и я тебя потеряю…       Он осторожно кивает.       — Все нормально. Я понял. Хочешь сесть? Ты дрожишь, — он поглаживает мои пальцы и подносит их к губам, чтобы поцеловать.       Николя смотрит на меня очень пристально, даже настороженно, но в его голосе не слышно надрыва или злости. Я громко вздыхаю, пытаясь справиться с наплывом эмоций, и крепче сжимаю его пальцы.       — Наверное, я сам виноват в том, что он не уехал сразу. Мне приснился сон… разбился самолет, на котором он летел домой, и я… Позвонил ему, хотел узнать, что с Джимом все в порядке.       Он еще раз кивает, но не говорит ни слова.       Я медленно выпускаю руку Николя, принимаясь тереть пальцами виски. Каждое слово приходится выталкивать из себя, горло сжимается, как будто в первый раз на сцене, хотя я почти не помню это ощущение.       — Наверное, он решил, что это — знак. Знак, что не все кончено. Он писал мне смски. Приходил на спектакли. Дарил цветы. У меня едва не поехала крыша… Как будто… я сам очутился в своем же кошмаре.       У меня и сейчас ощущение, будто нахожусь в кошмаре. Каждую секунду я жду, что Николя уйдет. Хлопнет дверью и я больше никогда его не увижу. Потому что по законам драматургии тот, кто пытается усидеть на двух стульях, в конце теряет все. Ноги подгибаются, и я медленно опускаюсь прямо на пол.       Ники садится рядом и кладет мою голову на свое плечо.       — Знаешь, звучит не очень кошмарно, — говорит он осторожно и переплетает наши пальцы. — Многие зовут это «романтическими ухаживаниями».       Я стискиваю его руку снова, но тут же одергиваю себя и немного ослабляю хватку. Не хватало еще причинить Ники боль.       — Не когда чувствуешь свою вину за это каждую гребанную секунду, — голос звучит хрипло, мне приходится прокашляться, чтобы прочистить горло.       Ники слегка поглаживает мою руку:       — Знаешь, мне казалось… наверное, я скорее боялся, что что-то происходит. Между вами. Особенно после того, как ты попросил укусить тебя. Это было как подтверждение, что тебе не хватает его ласк.       — Мне действительно нравятся укусы в постели. И… не только потому, что так делал Палмер, — сказав все это я тут же чувствую, как тошнотворная волна вины подкатывает к горлу. Приходится зажмуриться и сделать несколько коротких вдохов. — То есть, да… От того, как он это делает, у меня срывает крышу, но… Ты кусаешься не хуже.       Ники хмыкает.       — Я понял. Сегодня обязательно тебя покусаю. Значит, вы с ним снова встретились?       Николя как-то странно, невероятно спокоен. То есть, конечно, ему совсем не свойственно истерить, как Джиму, но все эти несколько дней, которые показались мне гребанной вечностью, я панически боялся, что Ники обо всем узнает и уйдет. Что я потеряю его навсегда. Почему-то «потерять навсегда» Джима я не боялся. Наверное, потому что уже смирился с этой мыслью раньше. Еще до его появления.       — Д-да, — я высвобождаю руку и ожесточенно тру шею, словно пытаясь ослабить удавку на ней, потом лицо. — Я сказал… сказал, что… чувства не прошли, но я не могу…       Ники все еще сидит рядом, я чувствую тепло его тела, но меня начинает бить дрожь.       Ники замечает это и поглаживает меня по плечу.       — Не можешь к нему вернуться? — шепчет он.       Я киваю, крепко сжав зубы. Перед глазами снова появляется искаженное яростью лицо Джима.       — Я же не могу… не могу разорваться… Даже если бы хотел.       Ники обнимает меня, как ребенка, и гладит по волосам.       — Но ты уверен, что… не передумаешь? Пойми, малыш, я не хочу на тебя давить, просто за эти несколько дней я чуть не спятил. Мне все время казалось, что ты встречаешься с ним за моей спиной. Что ты собираешься не в театр, а к нему. Что ты говоришь с ним по телефону, что… в общем, что ты скоро просто поставишь меня перед фактом: я передумал, я буду с ним.       Я молча ловлю его за руку и прижимаюсь губами к прохладной коже. Так странно сидеть рядом с Ники и спокойно обсуждать мою почти что измену. Но сейчас меня вдруг радует то, что я устоял, что моей вины перед Николя нет. Что я могу целовать его с чистой совестью.       — Нет. Все… все кончено, Ники. Он меня теперь никогда не простит и я… Я уже сделал выбор.       Он поглаживает пальцами мой подбородок, потом поворачивает к себе и очень внимательно смотрит мне в глаза. Очень внимательно и очень долго. Словно читает в них что-то, видное только ему. От этого его взгляда мне снова становится страшно.       — Спасибо, что рассказал мне все, — наконец, говорит Ники и его взгляд снова становится совершенно обычным. — Иначе я бы с ума сошел от ревности. Я люблю тебя, малыш.       Невидимая петля, которая все это время пыталась сдавить мне горло, вдруг исчезает. Но оказывается, что все это время она сдерживала некий барьер внутри и я пропускаю момент, когда захлестнувшая меня волна эмоций прорывается слезами.       — Ники… — бормочу я, пытаясь спрятать лицо на его плече, но чувствуя невыразимое облегчение от того, что меня услышали и поняли именно так, как следовало. — Прости меня, Ники…       Наверное, в этот момент я окончательно осознаю, что сделал правильный выбор. Палмер никогда не сможет понять меня так, как Ники. И никогда с ним мне не будет так спокойно. А жить на пороховой бочке может и весело, но страшно.       — Тшшш, — Ники прижимает меня к себе и целует, шепча: — тише, малыш, нас услышат. Тебе не за что извиняться…       — Пусть слышат, — бормочу я, упрямо всхлипывая. — Я устал прятаться ото всех. Я устал всех бояться. Тот кто боится — слабый. Я не хочу быть слабым. Я хочу целовать тебя посреди улицы и не бояться, что нас забросают камнями. Поэтому нам надо уехать отсюда. Я ненавижу этот город, где меня называют невероятно талантливым, но могут вышвырнуть из театра, если узнают, что я сплю с мужчинами. Как будто от этого мой талант исчезает…       Я губами чувствую улыбку Ники.       — Я люблю тебя, — шепчет он. — Я заберу тебя, куда захочешь. Люблю тебя, малыш…       — И я люблю тебя, Ники… Как никого на свете…       Мы сидим в обнимку на не слишком чистом полу студии, за окнами совершенно темно и, кажется, идет дождь. Я вдруг понимаю, что ближе чем Николя у меня никогда и никого не будет. Поэтому я должен его беречь, как самый дорогой бриллиант в мире. И первое, что я должен сделать — это забрать его из этого города, из этой страны. И перестать, наконец, хныкать.       Я вытираю лицо рукавом пальто. Перевожу дыхание. Вновь целую пальцы Николя и медленно поднимаюсь на ноги.       — Идем домой, ты обещал меня покусать. А я… я тоже сделаю что-нибудь такое, чего тебе давно хочется. Может быть, массаж?       — Простаты, — тут же кивает Ники и ухмыляется. — К слову, гастроли заканчиваются через две недели. Тебе, наверное, нужно будет предупредить твоих ребят из театра?       Он снова кажется расслабленным, как и всегда. Ни следа напряжения, которое я отмечал в нем последние дни. Интересно, до чего бы довело нас все это, если бы сегодня я не рассказал ему все, как есть?       Хотя не то чтобы мне действительно хотелось это проверять. Я и так чуть не двинулся умом за эти несколько дней переписки и встреч с Джимом. Двойная жизнь — явно не для меня. Это весело только в театре или на экране, а на самом деле хочется утопиться в ближайшем пруду.       — Да, я напишу заявление об уходе. И откажусь от съемок, которые мне предлагали. Может быть удастся продать квартиру, но… Не знаю, смогу ли я сделать это за такой короткий срок.       — Найдем хорошего риелтора, пусть занимается. Хочешь, помогу разобрать вещи в квартире? — мы выходим из зала. В здании, кажется, остались только мы вдвоем. Ники слегка обнимает меня за талию.       — Хочу… — я останавливаюсь и разворачиваю его лицом к себе. — Спасибо за то, что ты есть у меня, такой немыслимо идеальный.       И добавляю по-французски, надеясь, что не слишком коверкаю слова:       — Je t'aime, mon chéri Nicolas…       Он смеется — надеюсь, не надо мной — и заключает меня в объятья. И в это мгновение мне даже хочется, чтобы нас кто-то увидел. Чтобы если не весь мир, то хотя бы какая-то его часть узнала, как сильно я в самом деле его люблю. Моего Ники.