Rette ihren Gott

Его лицо напоминает ей какую-то маску. Оно кривится чёрным оскалом, ломается неровными линиями — Крисанию это пугает и завораживает отчего-то одновременно, дрожью отзывается в кистях рук. Он подаёт ей книгу, взглядом учителя провожая — Крисании странно разом среди двух чёрных магов, что её свету чужды и незнакомы, находиться. Взгляд к Рейстлину магнитится, притягивается, наталкивается — Маджере её волнует невыносимо, тянет к себе. Только от его ученика голова кружится не меньше неожиданно. Так нельзя, грешно и против воли Паладайна — но ночами тёмными, когда головы людские полны мыслей греховных и неправильных, ей тьма снится сплошная: не то мантия чёрная и серебряные кудри, не то улыбка ломаная чёрным росчерком на щеке. Мечты эти странные голову кружат, дурманят, точно зелья колдовские — ей спросить впору, не наложил ли из тёмных магов кто заклятья страшного, волю отнимающего и сердце стрелой пронзающего — только страшно это и глупо. О таком говорить даже стыдно. О том, чем мечтания светлой праведной жрицы, зыбкие как туман на рассвете, дрожащие точно гладь озера, сладкие точно поцелуй, украдкой сорванный, полны. Даламара она в башне высших магов встречает. Сердце стучит, бьется загнанно, словно голубка в силках — его отпустишь, кажется, на волю, и оно от чувств неправильных, непонятных разорвется. Говорить с ним стыдно — за чувство, что в душе пробиться сквозь камни веры пытается, за сожаление смутное, неясное — она ведь Рейстлина увидеть хотела, к Рейстлину стремилась всей душой и телом (правда ли?) Неправда, кажется. Все, что она надумала о великом волшебнике себе, все, о чем мечтала наивно, о улыбку кривую и изломанную разбивается. Даламар усмехается, мол, вот, кто мир от Маджере спасти сумеет, вот она, единственная праведница. У Крисании щеки горят алым огнём и губы румянятся от смущения — он взгляд косой, зелёный, как молодая трава, поймать успевает. Мечты смутные, сладкие, снова думать не дают, снова мысли все занимают и даже с избытком. Он к ней подходит, чтобы к Маджере отправить, чтобы отослать в святой город, в город из сказаний и книг священных. Улыбается — не кривым изломом, а краешком чёрных губ, неровно, но честно. — Госпожа Крисания, — он голову склоняет — она улыбается в ответ испуганно. В груди все трепещет неожиданно. Точно магия, ничто иное. Правда ведь? Как она, честная, праведная, сильная и гордая, столько к магу лживому и хитрому, к тьмы порождению, чувствовать может. Не иначе, заклятие. Только Даламар смотрит насмешливо, словно все её мысли и метания видит насквозь, наклоняется близко, заклятье над нею читая. Рядом Карамон стоит, ожидая собственной телепортации, только вот Крисании о нем не думается. Для Крисании мир пропадает, исчезает — остаются губы чёрные с росчерком, изломанные линии на лице да глаза. Зелёные-зелёные. И касание губ короткое, теплое — чудится ей верно, мерещится. И шёпот мягкий, хитрый, обволакивающий: — Будьте осторожны, госпожа жрица. И мир дымом телепортации рассыпается.