L'amore si muove

      «Темнота расступается, отблески стеклянного колпака даже пропадают из виду. На авансцене, увы, сейчас другое действо. Паша берет со стола пистолет и привычным движением проверяет наличие патрон в магазине. Пусто. Впрочем, не проблема. Рядом на столе лежит обойма, которую мужчина ловким, привычным движением вгоняет в магазин и передергивает пистолет. В тишине раздаётся громкий звук. Оружие щелчком огрызается в его руках. — Паша, что ты задумал? — Саша усмехается и оглядывает его с ног до головы. Бинты на боку Павла пропитались кровью, из-под них капельки стекают на темные джинсы. Саша не понимает. Искренне не понимает, что происходит. Мамаев приставляет пистолет дулом к груди, туда, где находится сердце. Саше в голову ударяет паника и словно волна цунами нарастает внутри животный неудержимый страх, контролировать который юноша уже не в состоянии. Глаза жжет, ноги подкашиваются от бессилия и единственное, на что хватает догадливости и сил — это колотить кулаками в стекло, биться плечом и пытаться проломить дыру ногой. Саша поднимает глаза от собственных сбитых в кровь кулаков и ловит извечно спокойный взгляд Паши. Всё происходит за секунду. В тишине оглушающе гремит выстрел. Он даже не вскрикнул, просто болванчиком повалился на пол, выронив оружие. А Саша всё колотит руками в стекло, оставляя красные кровавые следы, скользит ладонями в попытке найти хоть какой-то выход и обессиленно падает на колени, ощущая острую боль.»       Головина вырывает из сна стук разбивающегося стекла. Едва ориентируясь в темноте, хавбэк садится на кровати и смотрит вниз. Стакан с водой, который до этого стоял на тумбе, теперь покоится на полу в виде прозрачных осколков. Саша словно по наитию берет в тонкие пальцы один из них, едва касается подушечкой края, ведя осторожно. В мраке, в который погружена небольшая спальня осколок стекла выглядит завораживающе, но Головин бросает его обратно от греха подальше. «Паша бы не одобрил», повторяет он себе каждый раз, как мантру, когда руки тянутся сделать какую-нибудь очередную хрень, а мысли давно уже не на месте.       Свесив ноги с кровати, Александр оглядывается по сторонам, словно силясь что-то найти, опирается руками о матрас и встает, прихватив с собой большое одеяло и закутавшись в него на манер мантии. В коридоре горит настенный свет и пахнет вишней, которая ветками стучится в окошко в конце коридора, будто что призывая открыть окно и сорвать с дерева несколько сочных кислых плодов. Саша озирается по сторонам и, шлепая босыми ногами по паркету, спускается по чугунной кованой винтовой лестнице вниз, на первый этаж дома.       — Клаудио… — негромко зовет юноша и заглядывает на кухню. Пусто. Саша наливает себе чай, садится на один из высоких стульев и сидит, подобрав под себя ноги. Холодно. Страшно, холодно и пусто. Головин глядит на глянцевую поверхность чая, на поверхности которой как в замедленном действии всплывают пузырьки, испускаемые кусочком сахара. Нос щекочет теперь запах бергамота. Чая, как и терпения Саши надолго не хватает. Он убирает практически полную чашку в раковину и вновь бредет вглубь дома, опираясь на стенку.       Дубовая дверь, все еще пахнущая лаком приоткрыта. Из щели на пол льётся теплый свет, а до ушей доносится глухой стук клавиш ноутбука. Саша не стучится, просто заходит и плечом опирается на такой же деревянный лакированный наличник, перебирая пальцами край одеяла и натягивая его на свои плечи посильнее. Клаудио снова открыл окно. Он одет в просторный белый вязаный свитер и такие же домашние штаны, в которые бы влезло запросто полтора Саши. Его лицо, обращенное в экран ноутбука сосредоточенно: ровные брови сведены к переносице, а губы вместо привычной мягкой линии теперь походят на резкую черту, оставленную художником не прекрасном портрете в спешке. Прядки волос, которые обычно он причёсывает, выбились и теперь спадают на лоб, чуть пряча глаза от Сашиного взора. От света экрана и без того льдинки-глаза становятся совсем яркими. Головин ловит каждое движение лица ровно до того момента, как Клаудио не замечает его. Он тяжело вздохнул, опустил плечи.       — Алессандро? — мужчина скользит внимательным цепким взглядом по фигуре юноши, задерживая его на исхудавшем лице, и отмечает для себя покрасневшие глаза, в которых неподвижно застыла пелена слез. Они не капают на щеки, не сползают по подбородку и губам. Они стоят в орехово-зеленых глазах, как стоят памятники, напоминая о случившихся трагедиях. Так и слёзы Саши — своеобразный монумент, скульптурное надгробие, напоминающее о событиях полуторамесячной давности. Головин на вопрос лишь отворачивает лицо, пряча, как ему самому кажется, позорную влагу.       — Просто кошмар приснился. Я думал, что ты на кухне, но тебя там не было, — Саша изъясняется тихо, так по-детски, и сам в этом огромном одеяле кажется таким хрупким и небольшим, что у Маркизио щемит от боли за него сердце. В буквальном смысле, за грудиной у итальянца саднит и вдохнуть становится тяжело. Он знает, что было пережито Головиным, и боится признаться самому себе, что лучше бы не знал. Лучше бы ему не было ведомо всё то, через что прошёл юноша в свои двадцать три года.       «В день похорон обычно во всяких сопливых фильмах идёт дождь. В реальности же всё иначе. Июньское солнце нещадно опаляет землю, сухой ветер поднимает с нее клубы пыли, шевелит позеленевшие кроны деревьев и вращает флюгер на крыше Сашиного дома. Головин стоит перед зеркалом, оправляя галстук, который практически сливается с черной, застёгнутой наглухо рубашкой, пиджаком и брюками. В самом доме, который скорее похож на дворец, стоит гробовая тишина и только с первого этажа доносятся лёгкие едва слышные шаги. Александр не считал, сколько сейчас в его доме в Париже находится людей: Игорь, Костя с Нойштедтером, которые нарисовались вообще неясно зачем, Миша, Артём, Рома и Клаудио. Головину без разницы. Среди всей своры нет того человека, который ему нужен. Он лежит в гробу. Не спит. Он мёртв. Навсегда. По-настоящему. Это не очередная его шутка на грани, это уже шутка, которую сыграла с Сашей жизнь. Как только ему показалось, что всё наладилось, что всё хорошо, жизнь и судьба дружно рассмеялись ему в лицо и дали хлёсткую затрещину. Саша подошел к окну, отодвинул тяжёлую портьеру и взглянул во двор. В глаза бросился небольшой участок со скромной оградой, вырытая могила, в изголовье которой Головин собственноручно посадил две ели. Между ними лежала серая мраморная плита. Затошнило. Юноша отвернулся, рывком задернул штору и сел на постель. В попытке куда-то деть взгляд, он бросил его на прикроватную тумбу. Кольцо, ножны. Зажигалку, лежавшую рядом, Саша взял в руки, щелкая колесиком и высекая из-под него искры. Головин не считал, сколько времени он так просидел. Из пучины мыслей его вырвал стук в дверь.       — Алессандро, ты тут? — донеслось из-за закрытой двери. Саша поднялся на ноги, одернул одежду и потянул за ручку. На пороге комнаты материализовался Маркизио, выглядящий практически идентично Саше. Единственное отличие было в том, что галстук он надел не черный, а красный и зацепил его зажимом. Александр поднял глаза.       — Как видишь. Тут, к сожалению, — горькая, злая и едкая усмешка, словно в обиде на весь мир и на всех людей в нём. Клаудио тяжело вздохнул и за плечо вытянул хавбэка из комнаты, в коридор, ведя его на улицу.       — Не ёрничать, Саш, — встретившись с вопросительным взглядом, мужчина покачал головой, — он бы не одобрил, — эта фраза пресекает всё на корню, заставляя Головина послушно кивнуть и идти следом. Интересно, кто его выучил так одергивать и давить туда, куда сейчас лучше бы вообще не заглядывать? Саше, впрочем, становится не до этих вопросов, когда, выйдя на задний двор своего дома, он видит в сборе всех. А еще видит стоящий рядом с вырытой могилой гроб с телом. Кровь отлила от лица и Саша дернулся назад, спотыкаясь и влетая в спину Маркизио, чьи крепкие руки удерживают на ногах, потому что коленки предательски подкашиваются. Всё то, что происходило дальше, Головин помнит плохо.       — Саш, поешь, — Костя легонько подталкивает к нему тарелку с ризотто, на которую Саша смотрит как на отраву. Этот же взгляд он переводит на Костю, глядит исподлобья, затем смотрит на Нойштедтера, кривит губы и берет в руки чашку с чаем. Еда в горло не лезет. На жесты Александра Костя реагирует тяжелым вздохом. Обед прошел в молчании и переглядках.       — Друзья, я думаю, никто не будет против партии в карты? — Клаудио рушит эту тишину, вынимая из кармана пиджака колоду. Кто-то кивает, кто-то бормочет, но тем не менее, все поднимаются из-за стола. Саша тоже встает и на правах хозяина дома бредет в гостиную. Игра идет ровно. Как-то медленно отходит у людей всё то, что было буквально пару часов назад, немного отлегает и в гостиной уже слышны смешки и разговоры, крутящиеся вокруг каких-то обыденных вещей. Играют шестеро, усевшись за круглый столик, с которой перед этим убрали чайный сервиз и поставили его рядом. Саша сидит в стороне, устроившись в углу книжного шкафа. Плед, наброшенный на плечи, не греет, глаза не воспринимают текст, написанный в книге, а руки не слушаются. Головин положил книгу на колени и откинул голову на спинку кресла, скользя отрешённым взглядом по гостям. «Им всем плевать. Им искренне насрать на его смерть. Так какого чёрта они тут забыли?». Александр спрашивает сам себя, совершенно не замечая, как за рояль возле окна присаживается Клаудио. «Ну, да, банкетка там удобная, сам инструмент красивый, настроенный даже.», мысленно кивает себе хавбэк и теперь следит только за итальянцем. Клаудио положил пальцы на клавиши и заиграл. Инструмент под его руками ожил и запел тонко, надрывно, словно жалуясь, тихонько подвывая. Головин прикрыл глаза, подпер висок рукой, следя за движениями мужчины. Широкая спина изредка покачивалась из стороны в сторону, а голова, склоненная к клавишам, поднималась, глядя на раскрытую крышку. Перед глазами Саши же стоял лес, залитый солнцем, а с одного из деревьев на него, сквозь крону деревьев, смотрели два хитро прищуренных глаза. Саша отвернул голову в окно и сморгнул на щеки слезы. Они упали с ресниц, проползли по щекам, оставляя после себя блестящие дорожки. Хавбэк поскорее утёр их. Не хотелось, чтобы его видели таким. Головин вновь впился взглядом в Клаудио. Тот словно ощутил это, заиграл медленнее и через плечо послал Саше ответный взгляд, едва заметно подмигнул и вернул своё внимание роялю.»       — Тише, Алессандро, тише. Я здесь, не дрожать, mio piccolo… — Клаудио поправил большой плед на угловатых плечах. Саша дрожал крупно, практически безостановочно, хватаясь тонкими пальцами то за запястья мужчины, то за его кофту, словно куда-то проваливался. Проваливался на то самое эмоциональное дно, которого до сегодняшнего дня благодаря помощи Клаудио удавалось избегать. Руки Клаудио всегда в нужный момент подхватывали, поднимали и тащили подальше от края огромной черной всепоглощающей бездны.       — Он застрелился, он застре… — Саша задыхается, захлебывается словами и воздухом, мотает головой, не видя перед собой лицо итальянца, не ощущая на своем его широких и теплых ладоней. — Я не успел, он выстрелил себе в грудь, — Головин, словно силясь как-то доказать и показать, тычется ладошкой в грудь Маркизио, туда, где под грудиной и ребрами бьется сердце. Сильное, пылкое сердце, биение которого ощущается под пальцами сквозь одежду. Не прекращаясь ни на секунду оно колотится, отголосками своих ударов возвращая Сашу назад в реальность. Он коротко застывает, морщится, будто что от боли, и жмурит глаза, зарываясь лицом в кофту Клаудио, прячась. А Маркизио и не против спрятать. Он осторожно перекатывается к краю дивана, кладет Сашу ближе к спинке, чтобы тот не вывалился, и ложится сам, устроившись на боку, закрывая Головина своей спиной и руками от внешнего мира и создавая свой небольшой, маленький и теплый. «L'amore si muove E non fa rumore lo sai, È un vento gentile che non ti abbandona mai.»