Сок разрезанного огурца Растёкся, Рисуя лапы паука Кикаку
— Даже не знаю, радоваться мне твоей улыбке или переживать. Сайто обернулся к Иоко, разбирающей цветы, но лёгкой улыбки не пригасил, вернувшись к созерцанию облаков. — Лето заканчивается. — А толку-то? Закончится только сезон сливы. Всё прочее останется. — И всё же в меньшей степени. Каэморе задумчиво погладил высокий колосок, колышущийся прямо под пальцами. Что сказать, лето выдалось насыщенным. Ками, беседа с тенгу, разборки с каппами, письмо в резиденцию каэморе… Конечно же, с отрицательным ответом. Помочь не смог даже отец, хотя Девятый из совета круга действительно старался. — Да и местечко… Хорошее. Городок Ам Сайто действительно любил. Потому что в городке любили его. Может, и не расплывались в улыбках, но не кидали камни в спину. Это ли не счастье? Иоко не разделяла оптимизма своего спутника. Запах со стороны города ей не нравился. Он был сладковато-тягучий. Так пахнут подгнившие, но внешне ещё сочные и аппетитные фрукты. Ёкаи так не пахли. Строго говоря, большинство из них вообще не пахли, но вот некоторые чары, некоторые ситуации и даже слова — да, они имели запах. — Пойдём?.. Сайто обернулся, но лисицы не оказалось на месте. Что ж, путешествие в одиночестве — привычное дело.***
Каэморе спускался по склону сквозь нескончаемые сады тутовых деревьев. Выглядели они не слишком красиво. Полуголые, лишённые почти всей вуали серо-зеленоватой листвы, когда плодоносящие, а когда и совсем уж голые, истекающие соком из ран, нанесённых неаккуратной рукой. Конечно, деревья не были ценностью. За ними следили и ухаживали, но главное, что они должны были делать, — давать листву. Чем ближе мечник подходил к низким глиняным домикам, тем сложнее ему было не передёргивать плечами. Усердно работали сотни тысяч маленьких жвал. Человеческое ухо не могло различить этого звука, но Сайто внутренне ёжился от отвращения. Там, в домиках в полумраке, в углублении пола лежали свежие тутовые ветви. И работницы в белых льняных одеждах щедро рассыпали по ним тучных бело-зеленоватых гусениц. Те падали оглушённые, замирали на несколько секунд, но голод, единственная движущая сила этих мягких тел, заставлял их шевелиться, сокращать сегменты тела и ползти. Ползти и пожирать. — О, каорэ! Горо, главный сборщик, замахал мастеру меча от одного из домиков. Там сразу же открылась дверь и наружу выглянули милые женские головки, пусть и полускрытые широкими полями кас. Через минуту к каэморе спешили уже все сборщики, работавшие в дрожащий полуденный час. — Какими судьбами вы к нам заглянули? Неужто позвала госпожа Аюмэ? Горо щурит тёмные, плохо видящие глаза. Сборщику за пятьдесят, спина его год от года гнётся к земле, но он здорово напоминает вишню: сохнет, скручивается, но не ломается и должен встретить ещё десяток-другой вёсен. — К сожалению, не знаю вашей госпожи. Меня позвал достопочтенный Кеичи. Его волнует рост заболеваемости среди работников. — А количество разливаемого среди работников саке его не волнует? Это вступает в беседу работница лет тридцати и тут же заливается смехом, сверкая жемчугом зубов и собирая глаза в две чёрные щёлочки в сеточке морщин. Окружающие было начинают шикать, но чужое жизнелюбие заразительно. Девушки тоже начинают улыбаться, а мужчинам очень уж нравится, что хохотунья не следит, как расходится у неё на груди рабочая одежда. — Вызвали такого гостя из-за такого пустяка. Работники болели бы меньше, если бы знали меру. Благородный господин наверняка считает, что у нас эпидемия, а между тем не выходят на работу только мужчины. Но они вообще народ ленивый. Хохотунья откровенно нарывается, но так естественно меняет опорную ногу и отводит круглое бедро, что работникам не очень хочется возражать. В жару крестьяне частенько снимают верхнюю одежду вне зависимости от пола — слишком уж жарко, так что все присутствующие наверняка видели груди говорившей грубиянки без всяких препятствий, но сейчас она красуется и полуприкрытая одежда ей только на руку. Сайто такую подчёркнутую демонстрацию игнорирует. — Если так — мне вдвойне приятнее будет совершить прогулку в ваш город. Пьянство — не моя забота. И за посмотреть я денег не беру. О, каэморе-то не берёт. А вот главы резиденции сдерут всё, что положено, и сверх того. И с ними никто не поспорит. Потому что лишиться покровительства тех, кто усмиряет ёкаев, себе же дороже. Сайто идёт дальше, но провожающая процессия не думает редеть. Его препроводят к самому достопочтенному Кеичи. Как же. Рабочий люд непременно позубоскалит начальству. Достопочтенный следит за количеством и качеством шёлка. Те гусеницы, что сейчас пожирают листву, ему дороже людей, но гусеницы не вырастят сады, не построят домики для своей трапезы, не будут вести книги учёта, а после того, как кропотливо спрядут свой шёлковый домик для превращения, не кинутся в крутой кипяток и не сварятся. Для этого нужны мужчины, сильные достаточно, чтобы таскать балки, строить, воротить котлами с кипятком и, конечно, носить поваленные деревья. Нужны женщины, выносливые достаточно, чтобы часами собирать в листве гусениц, а потом коконы. Ловкие, чтобы расплетать сваренные шёлковые нити, усидчивые, чтобы сплести эти нити в одну, а после прясти и ткать, оберегая пальцы от острого челнока. У дома достопочтенного Кеичи, конечно же, начинается представление. Хозяин просторного особняка с садом и высокой оградой выходит встретить мастера меча лично. Он в годах, почти лыс, но его кимоно, с белыми журавлями на фоне небесной синевы, говорит лучше любых слов. Сайто беседе не мешает. Его забота за пределами человеческих склок. Плюс конкретно в этой ситуации спор был не особенно жарким, а значит, работников всё же не загоняют до седьмого пота. Уже что-то. Каэморе провели через сад и разместили в просторной комнате. Он мог бы поручиться, что в той же самой, в которой он жил в прошлый раз, но какая, в сущности, разница? Кто-кто, а достопочтенный Кеичи мог себе позволить для каждого пришлого содержать отдельные покои. Гостю приготовили бадью для омовения, выделили время для молитвы и посещения маленького домашнего храма и только потом заранее предупредили, что позовут к хозяину дома и тот наконец скажет, зачем каэморе вообще позвали. Сайто, последний месяц бродивший по бедным деревням у самого моря, постоянно себе напоминал, что вот таким и должно быть обращение. Почтительным и неспешным. Нет, простые люди тоже могли удивлять. Их плошка риса была дороже, чем стол торговца. У последнего запасы не сильно оскудеют от обеда и на пятьдесят ртов, а крестьяне могли отдать порцию свою или своего ребёнка. Особенно если это касается угасающего от болезни дитя. И Иоко ещё сердится, что ради таких людей он ссорится с ёкаями из-за шалостей, о которых местные ещё не подозревают. Туго скручивая пучок из волос и закрепляя его сосновой шпилькой, мастер меча внимательно огляделся и даже повёл носом. Лисицы рядом не было. Ей даже не пахло, и это смущало куда сильнее её постоянной болтовни и подначивания. По полу перед сёдзи в его покои постучала служанка. Каэморе отодвинул ставни прежде, чем девушка успела завершить поклон и сказать, что его зовут, и та ожидаемо вздрогнула от неожиданности. — Дорогого гостя зовёт достопочтенный. Поклон девушка всё же завершила и, ловко подхватив верхнюю юбку, чтобы изящно встать, засеменила перед мастером меча ровно на полшага впереди. Судя по излишне широкому вороту её одеяния, гостю специально оставили возможность любоваться тонкой белой шеей и сложной причёской. Ох уж это гостеприимство всех достойных и достопочтимых мужей… Иной раз от него не отмоешься. Достопочтенный Кеичи пригласил гостя в кабинет, указал на дзабутон и распорядился принести чай. Правда, сам же и не выдержал. — Каорэ не оскорбится, если предложу пройтись по саду? — и, не дожидаясь ответа, счетовод потёр левое колено. Человек увидел бы лишь поджавшиеся от боли губы, но Сайто услышал тихий хруст. — Проклятые суставы мучают меня в этой позе, а ходить я ещё могу. Сайто молча встал и, проходя мимо хозяина дома, подал руку. Достопочтенный мог отказаться, но он принял помощь и навалился на каэморе чуть ли не всем весом. Болезнь и впрямь точила его кости и доставляла множество неудобств. — В доме вы не всем доверяете? Достопочтенный уставился на мастера меча округлившимися глазами, но быстро опомнился и заозирался, хотя они отошли от строений достаточно далеко, чтобы не услышала даже лисица. — Прям так сразу?.. Сайто поверхностно вздохнул и посмотрел на крону соседнего дерева. — Я не самый желанный гость. Меня вызывают, чтобы устранить опасность или неприятность, и моё присутствие тяготит тех, кто меня зовёт. Так зачем лишние игры? Мы не при императорском дворе, вы не чиновник императора, я не генерал. Достопочтенный пожевал губами и, крепко ухватившись за свой подбородок, начал говорить. — Мудро. Удивительно мудро для вашего возраста, каорэ, но мне всё же придётся начать издалека. В прошлый ваш визит вы избавили нас от бесчинствующего они, но то была видимая беда. Осязаемая, во плоти и с реками крови, а эта… Не могу сказать, что мы плохо растим шелкопрядов. Шёлка у нас не меньше, чем раньше, но всё больше чёрных нитей в белом полотне. Сайто наконец перестал созерцать сливу и, нахмурившись, посмотрел на достопочтенного. Тот не дрогнул, хотя вряд ли взгляд оранжевых глаз из-под графичных бровей, выписанных тушью мастера, был приятен. — Год назад у нас так не умирали мужчины. Все хорошие работники. И не слушайте местных шлюшек — погибшие не охотники до вина. — Можете сказать, когда это началось? — Очень примерно. Наверное, месяца два после смерти нашего хозяина Химэ. Впервые за всё время каэморе удивился и позволил себе продемонстрировать эмоцию. Счетовод понимающе хмыкнул. — Вы думали, это он вам написал? Ах если бы. Наш добрый хозяин чах несколько месяцев и умер ночью. Сейчас всеми делами заведует супруга. Нет, хозяйка Аюмэ очень умна. Против ожиданий моих, да и не только моих, она не разорила производство, но и приумножила, однако сколько я ни подходил к ней с просьбами вызвать каэморе — ни в какую. Могу её понять, смертность не такая большая, но у меня старые кости. А они всегда чутко реагируют на бурю. Так что я первым обрадуюсь, если вызвал напрасно. И скрепя сердце заплачу неустойку. — Не возьмусь вас обнадёжить прямо сейчас, но проверю я вдвойне. Тихие смерти — самое неприятное. Потому что если это не стечение обстоятельств, то это прямой путь к хитрому и очень умному чудовищу. — О! Неужто кицунэ? Мастеру меча дорогого стоило не поморщиться. Нет, лисы сами обязаны своей славе — их больше, чем кого-либо из ёкаев, тянуло к людям, и самые знаменитые и изощрённые злодеяния в большинстве случаев принадлежали им. И всё же лисиц банально столько не родилось, сколько их припоминали к делу и просто для красного слова. — Не думаю. Мужчин умертвляют не только лисы, да и признаков их вмешательства я всё ещё не чувствую. Конечно, Сайто больше убеждал себя, нежели хозяина дома, но, право слово… Лис мало, а ёкаев много. И хорошо поесть любит подавляющее большинство из них.***
— Каорэ! В такую рань вы к нам! Горо приветливо замахал мастеру меча шляпой, и Сайто пришлось немного ускориться. — Уже в трудах. — Что поделать. Гусеницам осталось около недели жировать. Они требуют больше листвы, и мы её предоставляем. На этом моменте крестьянин отломал ветку и опустил в свою огромную и, казалось, бездонную заплечную корзину. Рану дереву бережно замазали смолой и стянули пропитанной особым составом тканью. Позже её снимут, а дерево продолжит расти. Возможно, даже пустит новую ветку недалеко от затвердевшего шрама. Возможно, эту ветвь тоже срежут через пару-тройку лет. — Непростая работа. — Обрывать ветви? Ну что вы, каорэ, — крестьянин похлопал по стволу, как по шее доброго коня. — Труднее их растить. Дерево требует заботы, хоть и говорят, что тутовник неприхотлив. Это, может, и верно, но такими обширными садами он не растёт. Шелковица любит стоять в одиночестве, раскидывать ветви, крепнуть десятилетия напролёт… Мы пытаемся требовать от природы сверх того, что она даёт. Всё человеческая жадность. А жадность — это дурно, каорэ. Пока я был молодой и глупый, тоже выступал наподобие нашей госпожи: «Хочу!». А теперь встаю утром, у меня есть дом, семья и чашка риса. Скажите же — не дурно? Крестьянин заулыбался и спрятал глаза в морщинки. — А ваша госпожа увеличила производство? — Да, и каждый год нанимает новых людей. Очень любит шёлк. Я её видел несколько раз — истинно императрица. Кимоно на кимоно, слоёв двадцать. Как только ходит? И прическа ещё такая… Говорят, в столицах у гейш можно увидеть, но не знаю. Видел только майко, так там девочка как девочка, разве что очень красивая и в рисовой пудре. Белая, что журавль. Сайто кивнул, хотя просто склонил голову и внимательно посмотрел на ствол дерева. Оно стояло хорошо, но Горо был прав: совсем скоро ему не хватит питания. У тутовников сильная корневая система, и совсем скоро деревья начнут соперничать за воду. — Не сильно потревожу, если пройдусь по саду и посмотрю, как работаете? — Ну что вы, каорэ. Смотрите конечно! Горо наверняка подумал, что мастер меча чуть тронулся умом, а впрочем, знатным особам простительно. Они все немного ненормальные, только кто-то тонет в шёлке, а кто-то ходит по тутовым плантациям. После трудового дня, когда взмокшие от жары работники собрались вместе, чтобы завершить последние приготовления к завтрашнему дню, Сайто предложил: — Могу сделать тонизирующий чай. Но скажите, точно ли будете пить — не хочется зря идти на высокогорье. Крестьяне переглянулись, где-то пошёл шепоток, но хорошая репутация и былые посещения городка сделали своё дело: желающие нашлись. Почти у дома достопочтенного Кеичи мастера меча догнал Горо. — Каорэ! Как встанете завтра утром, пройдитесь по улочке, где бани. Я с вами пойду. Покажу места с травами, не одно десятилетие тут живу, знаю! Сайто вежливо кивнул, пользуясь тем, что за касой не видно глаз. Завтра? Завтра у него не будет времени.***
— Если я попрошу тебя собрать вещи и уйти — ты послушаешься? Сайто разогнулся, выпрямился и чуть обернулся назад. Иоко стояла посреди разнотравья, облитая лунным светом, в самом простом своём кимоно и была дивно хороша. Полуоборот лисица не использовала, но тёмные, зелёные, нечеловеческие глаза сияли абсолютно инфернально. — Если тут правит та, на кого мы думаем, — нет. Впрочем, даже если не она, ответ неизменен. — Идиот! Лисица не шагнула — подлетела — и толкнула каэморе в грудь. От неожиданности он даже не напрягся и кулем свалился в траву. Иоко затопала ногами и ощерилась. Были бы хвосты — хлестала бы ими, задевая луну. — Безмозглый кролик! Тебя порежут на закуску, из кишков сделают гирлянду, отделят волосы от черепа и пустят на шёлк! Скажи мне, благородный каорэ, ты этого хочешь?! Сайто сидел бы в траве, ему нравилось смотреть на сердитую спутницу, и даже её мелкие собачьи зубы ни капли его не смущали, но приличия требовали подняться. — Ты предупреждаешь каждый раз, и всё же… — В этот ты не справишься! И, даже если одолеешь, она отравит твою победу! Потому что это сама её суть! Демоны не так гадки! — Если я уйду ничего не сделав, то точно так же потеряю этот город. — Наври! Каэморе стряхнул с полы одеяния травинку и поднялся. Головой он покачал очень неспешно и спокойно, но Иоко, как истинная лиса, завертелась на месте и завыла. — Не зови меня, когда тебя сцапают! Не зови, когда отрежут твою дурную голову, полную благородства и абсолютно свободную от мозгов, чтобы ветру сподручнее было в ней гулять! С этим лиса ударилась о земь и пропала. Не самый типичный способ, кицунэ обычно убегали, но Сайто не выспрашивал тайны, позволяя спутнице хранить тысячу секретов и хитростей. Он постоял в тишине ещё минут десять, полюбовался красотой ночной долины, дремлющей в горной колыбели, и вернулся к сбору трав. Работы всё ещё оставалось предостаточно.***
— Каорэ, очень вкусно! Как моти! Девушки-работницы поднимают маленькие пиалочки и улыбаются. Чай им нравится. А вот мужчинам не всем. И больше всего он противен троим. Всю ночь каэморе собирал травы, а потом на медленном огне выстаивал заварку. Разливать варево помогли слуги достопочтенного Кеичи, и больше всех девочка, что ранее проводила Сайто к хозяину дома. Её, кажется, приставили дорогого гостя развлекать, и она радовалась, что как женщина его не заинтересовала. По уму надо бы сказать хозяину дома, что содержание борделя недостойно его седин, но мастера меча меньше волновала мораль и больше ёкай. Ёкай достаточно умный и терпеливый, чтобы питаться медленно, не убивать десяток жертв за раз, но достаточно прожорливый, чтобы количество смертей стало смущать окружающих. — Ичиру? Ичи! Одного из мужчин вырвало. Почти сразу же тошнить стало и двух других. Их обступили люди, зашумели, попытались предложить воды, а потом несчастные стали рвать кровью и, кажется, частями органов. Сайто подошёл к первому пострадавшему. Толпа отшатнулась от мастера меча, как куры от куницы, и замерла в ожидании. Большинство тёмных глаз больше не были приветливыми. Каэморе двумя пальцами приподнял воротник мужчины, и из-под одежды того тучей повалили пауки. Теперь уже крестьяне завизжали и стали топтать расползающихся тварей. Один чёрный гад пополз по руке каэморе, но тот схватил толстое брюшко и отшвырнул ядовитую нечисть. Обычный паук не рвался бы кусаться, и, уж конечно, обычные пауки не распадались на чёрный дым. Сайто преклонил колено и заглянул сборщику тутовых ветвей в глаза. Выглядел тот ужасно: осунулся, словно из него выпили все соки, пергаментно-жёлтый, с губами, перемазанными кровью, и, как ни странно, почти не пахнущий ничем, хотя люди всегда благоухают, кто смрадом, а кто здоровьем и силой. — Ты не был женат? — Нет. Но родители приглядели мне невесту. Просто я не успел… успел увидеть… — Ещё бы. С красотой вашей хозяйки вряд ли что сравнится. Она любит золотой шёлк? — Да-а-а… — Зачем вы спрашиваете его?! — вчерашняя хохотунья, которая так крутила бёдрами, сегодня почти кидалась на каэморе с кулаками. — Помогите ему! Он умирает! — Нет, — Сайто встал, опираясь на свой неизменный посох, нежно звенящий бубенцами навершия. — Он уже мёртв. И все, кто ходил утешаться и утешать вашу добрую госпожу. И те из вас, кому сейчас ещё не плохо, но кто в сетях — тоже погибнут. Мне жаль. Но теперь уже будет не больно. Последние две фразы предназначались Ичиро. Тот слабо улыбнулся и остался сидеть. Неприятная смерть, но в тутовом саду, посреди запахов… Сайто хотелось бы умереть как-то так же. Но каэморе обычно не везло. Почти наверняка на него найдётся ёкай быстрее и сильнее, и его последнее воспоминание будет о зубах чудовища и нестерпимой боли. По улицам города Сайто бежал и был абсолютно уверен: его не замечают. Может, чувствуют ветер, но и только. Тем более в центре всё в паутине. Теперь её видно чётко и ясно. Хозяйка угодий больше не таится. В её сетях оса, и паутина в том числе предупреждает опасного гостя о силе пряхи. У него есть стальное жало, у неё — ядовитые жвала. И из угодий сегодня кто-то не выйдет. Дом у главы города поражает масштабами, красотой, отделкой, садом и… Распахнутыми настежь воротами красного дерева. Паучиха ждёт гостя. И, конечно же, она не пойдёт навстречу. Ему придётся самостоятельно попасть в паутину и пройти достаточно долго. Запутаться. Или сделать вид, но если она живëт тут так долго, то да, невредимым он не проберётся. Сайто заходит в распахнутые двери боком и обнажает клинок. Бубенчики звучат тонко, тихо и протестующе, но их силы, увы, не хватит, чтобы отогнать такую напасть. Огромные залы в начале дома пусты. Паутины много, но она светлая и свежая. Это не ловчие сети, это украшения. Внутри, в глубине дома, идти приходится вдвое осторожнее. Ножны путаются в нитях, и Сайто оставляет их полувисеть. Если уйдëт — заберёт. А нет, так какая разница, как далеко от клинка его вместилище?.. Переходы всë темнее и дальше. Вряд ли дом так огромен, но многие ëкаи искажают пространство и утягивают части реальных зданий в свои миры. Особенно если набираются достаточной силы. А паучиха хорошо ела и долго жила. В мрачных тенях, в плотных занавесях и коридорах паутины появляются силуэты коконов. Нет, это не люди города. На горожан она тратила драгоценный яд, обольщала неделями, отпускала будущий ужин работать и «готовиться», перевариваться в собственной оболочке, чтобы прийти к ней почти готовым. В коконах крестьяне из близлежащих деревень и случайные путники. Если у неë и впрямь золотые одежды — она старше всех, кого Сайто доводилось встречать. Мастер меча видит свет после долгого пути в почти кромешной темноте. Почему-то она не напала там. Зачем-то пригласила в зал с колоннами красного дерева и масляными светильниками. Да, они чадят и свет их тускл, но свет — надежда. Сайто не видит в темноте так безупречно, как противница. — Они тебя всë же позвали. — Для хозяйки мест поразительная беспечность — позволить решать за своей спиной. Аюмэ сидит на невысокой скамеечке с бархатной обивкой. Скамейка из красного дерева, лаковая. Она призвана, чтобы красиво расправить дорогое одеяние хозяйки. Многослойное, шёлковое, золотое. На золоте тонко вышиты травинки и огромное множество жучков, бабочек, стрекоз. Намного честнее было бы вышить восемь лап от спины хозяйки дорогого кимоно. Каэморе и дзёрогумо не о чëм говорить. Хозяйка паутины просто смотрит, улыбаясь алыми губами. Чёрные глаза при этом холоднее обсидиана, погруженного в горную реку. Она кажется красавицей. Простые люди не видят полос на белых щеках — намёка на большой рот, в котором скрыты жвала. И ещё четыре пары глаз, прямо над самыми крупными, человеческими, им тоже невидимы. — Я позволю тебе уйти. Но только с условием — ты не вернёшься и не позовёшь себе подобных. — Нет. Такой вариант невозможен. — Почему? Не все из вашей братии жаждут умереть ради людей. — Мы умираем не ради людей, а ради баланса. — А мы, по-вашему, нарушаем баланс? — Нет. Вы неотъемлемая его часть, пока не переходите границы дозволенного. В залах, что я прошëл, более двухсот коконов. И это только то, что я видел. В твоих сетях небольшая армия. Паучиха улыбается, искренне, не по-человечески, раскрывая рот до ушей, обнажая жвала, пока прижатые к зубам. — Я долго живу, но ранее не боролась с подобными тебе. От тебя пахнет смертью, но ты мал, молод, бел… Похож на мотылька. Так есть ли чего бояться?.. Она взмывает вверх, теряя все свои золотые одеяния. Самый уязвимый момент — оборот — паучиха переживает вверху, в темноте. Только свешиваются вниз передние лапы — чëрные в широкую жёлтую полоску. Он взмывает следом, бьëт по широкой дуге, разбрызгивая звон бубенчиков и чёрную кровь — на пол летит два членика паучьей ноги. Сайто приземляется в другом конце зала, а паучиха спускается по шёлковой нити в центре, как драгоценная люстра. Она огромна. Раздутое брюшко в тигровом узоре жёлто-оранжевых полос. Верхний сегмент тела условно человеческий, но лицо лишено прежней утончённой прелести. Жвала выпущены и сочатся ядом. — Неплохо. У мотылька есть жало. Но есть ли у тебя крылья? С проворством, никак не возможным для такого тела, паучиха исчезает в темноте. Сайто остаëтся только слушать. Она падает совершенно бесшумно и чудом задевает лапой одну из балок. Не случись этого, мастера меча раздавило бы. Трюк повторяется трижды, и в третий раз паучиха платит за потерю лапы. Рана на бедре глубокая и страшная. Кровь заливает белую полу одежды, и сандалия моментально становится скользкой. Сайто ступает на пол и замирает. Фокусы со скоростью для него закончились. Паучиха тоже это понимает. Спускается и слизывает с передней лапы алые потёки. — Не похоже на нашу. Очень человеческая. Такая горячая и сладкая. Ничего особенного. Ничего, чего стоит бояться. Она кидается вперëд, и Сайто замирает. У него один шанс. Пёстрые ноги страшно перебирают по лакированному полу. Их обладательница метит двумя передними парами в мастера меча, и его пронзит как копьями. От моментальной смерти Сайто спасает собственная кровь. Паучиха поскальзывается, почти достав его, а он, разминувшись с шипованным наконечником живого копья, кидается вперëд, вспарывая брюхо и ту часть, что у нормальных пауков зовётся головогрудью. Паучиха чуть отшатывается, смотрит на рукоять меча в своëм теле, сжимается, как будто сдыхая, и, резко вскидываясь, кусает каэморе в бок. Сайто вскрикивает и зажимает рану. По пальцам течёт кровь. Еë немного, паучиха цапнула лишь по коже, но вместе с кровью течёт нечто сладковато пахнущее и прозрачное. Яд. Дзёрогумо больше не улыбается. Еë чёрные глаза начали стекленеть, но в них много удовольствия. Хозяйка шёлка забрала противника с собой. Сайто достаёт короткий меч и отрезает от паутины лоскуты. Они охотно липнут к коже бедра, впитывают кровь и останавливают еë. Мышцы заживут, хоть рана и выглядит страшно. Она пустяк в сравнении со следом от жвал. Меч каэморе забирает из белого тела молодой женщины. Паучиха здорово отыгралась и здесь, «ссохнув» в своë человеческое обличье. Еë рана страшна, от паха до грудной клетки. Среди развороченных рёбер мышечный мешочек. Совсем не человеческое сердце, но разве люди поймут разницу? Сайто вновь обнажает короткий меч и разрезает паучихе щеки. Наружу выпадают жвала, а на лбу проступают пары глаз. Они почти мертвы и полны ненависти. — Ты — чудовище. И людям придëтся это понять, даже если они не хотят. Сайто накрывает хозяйку шёлка так любимыми ею золотыми одеяниями, вытирает о край чёрную кровь и идёт к выходу. Во-первых, там остались ножны. Во-вторых, умереть он предпочитает под небом.***
Далеко уйти от Ами не вышло. Каэморе прошëл лишь половину тутового сада и сел под дерево. Горькую ом-траву он жевал от самого дома прежней госпожи и давился сухой и горькой слюной. Противоядие не спасало. Он устал, потерял кровь и, хоть бедро почти зажило под паучьим шёлком, исстрадался. В тутовых ветвях кто-то жевал челюстями. Если это одна из немногих диких гусениц шелкопряда, то у неë последние дни бесконечного обжирания. Ей нужно много сил, ведь настаёт пора прясть. Она сделает ровно одну нить, бесконечно длинную и тонкую, и заснёт в ней на полмесяца. А потом проснётся совершенно новым существом и расправит крылья. Сайто привалился спиной к стволу, запрокинул голову и стал слушать. Рана в животе пекла. Отрава расползалась по телу, и он буквально чувствовал, как органы сопротивляются перспективе стать питательным бульоном внутри тела. Сил жевать тугой стебель уже не было, и он лениво сглатывал слюну. Каэморе закрыл глаза и стал слушать шелкопряда. Жаль, он не дождётся, пока труженик сделает драгоценную нить. Полупрозрачную, белую, так похожую на паутину и такую другую.