Бумеранг

Пытался исподволь поцелуями вбивать в её тело гвозди. Кровать — крест. В секунды её удовольствия она — мой бог. Готов молиться. У её ног. Между её ног. Изворачивалась змеёй. Дрожала. Ещё пару минут назад её глухое, почти беззвучное «что ты молчишь» оставалось безответным. Думала, я так просто сдамся. Глаза, на которые сама же делала акцент — голубые, светились тускло; и даже не светились, а пытались. Цеплялись за мои в попытке зарядиться, как сотовый, на котором меньше одного процента. Меньше одного процента — это ноль? Стояла передо мной голая, смелая, давно переставшая стесняться моего присутствия. — Ну что ты молчишь? — устало, на выдохе. Не ответил. — Что ты молчишь? — внезапно громко, ударив по плечу. — Давай завтра об этом? Положил голову на её макушку, накрутив небольшую прядь мягких волос на свой указательный. — Ну конечно… Потрахаемся и к ней съебёшься, ведь я же не прощу. — Ну так прости, — абсолютно спокойно, не меняя положения, проговорил полушёпотом. — У тебя всё так просто… А что ты можешь мне дать, Валер? Ухмыльнувшись, сцепил её крепче: — Я и так всё тебе дал… Всё, что у тебя есть — это то, что делал для тебя я. — Убитые нервы и шаткая репутация, — оттолкнув, сделала пару шагов к окну, — Спасибо. Осознавая, что плен моих объятий для неё вовсе не плен — свобода, подарил ей её, забрав в свои руки. Минутами позже уже стонала, сжимая в тонких ладонях простынь. Знала ответы на свои неприятные вопросы, поэтому желание выпытывать их сгорало в желании заняться со мной любовью. Думала, что не сможет простить. Сама не поняла, что простила сразу же — сразу, как узнала об измене, — навязчивая идея быть моей превратилась в комплекс, поселившийся в ней еще со времён любовницы. Ей нужен был я — с богатым прошлым и с неуверенным будущим. С изменами и без. Болело. Болело внутри. Но боль стояла ниже любви ко мне. И её гордость стояла ниже любви ко мне. И смелость куда-то пропадала, когда я жадно целовал её мягкие губы. У неё был комплекс и страх, но вот только у меня всего этого не было. И желание быть с ней было естественным, природным, не навязчивым, но сильным, отчего её измена снова заколола между рёбрами. Она простила. Она простила и прощала с каждым моим входом в её тело. Ей важно было быть рядом со мной. Мне важны были простые человеческие отношения, в которых измена — что-то неправильное. Она простила. Я не простил. Понял это только когда полностью пригвоздил хрупкое тело к кровати. Кровать — крест. Она — мой бог. Но я внезапно стал атеистом под её финальный стон. И мир рухнул. И всё, что я строил, вдруг перестало быть целым, цельным, важным. Всё, что было в прошлом, ударило бумерангом в низ живота, отразившись болью, и вылилось на чистую простынь белой жидкостью. Её независимость и равнодушная улыбка были лишь бронёй, за которыми неутолимое желание приклеить меня на клей-момент, а после отдирать липкие пальцы от моего тела. Почувствовал уязвимость. Раскрыл эту загадку, манящую всю нашу совместную жизнь. Стало скучно. Неинтересно. Разлюбил. Показалось, что разлюбил, пока она тряслась от оргазма с мыслями о том, что даст мне шанс. Ненавидел себя за то, что почувствовал её слабое место, в которое захотелось ударить. — Люблю, — привычное слово на вдохе во время оргазма вновь вылетело из неё пулей. Кончили вместе. Редкость. Рухнул возле неё, по привычке притянув к себе.