Перуновы воины

      Голос князя, доносившийся из-за неплотно прикрытой двери, звучал решительно и твёрдо:       – …Мне нужны раденичи как союзники против Властислава!       – Но… Может быть, проще заключить союз с самим Властиславом? – возразила его жена. – У него ведь трое сыновей, можно выдать Ярмилу за одного из них. Тогда он едва ли станет нападать на нас.       – Зато в качестве приданого постарается отхватить изрядный кусок наших земель! – непримиримо откликнулся Даримир. – Нет уж, решено. Ярмила выйдет за Молнеслава Светлоярицкого, а там вместе с раденичами найдём управу и на Властислава.       Ни князь, ни его жена не знали, что их старшая дочь слышала этот разговор. Ей давно было известно, что отец строит планы её замужества. Вот только ей самой это радости не приносило, даже если от будущего брака зависела судьба всего княжества.       Младшего из сыновей велегостицкого князя она помнила – тот приезжал свататься к ней. Пожалуй, его даже можно было бы назвать привлекательным, если бы не его самоуверенность. Даже не самоуверенность, а словно бы какой-то надлом, который он пытался скрыть то за напускным пренебрежением к окружающим, то за мрачновато-надменной замкнутостью. Княжне сделалось не по себе, когда она представила его своим мужем. Конечно, если бы князь Даримир принял такое решение, она бы подчинилась, но… Впрочем, княжич Воеслав получил отказ, который, казалось, даже и не особенно расстроил его, и уехал. Ярмила почувствовала даже какую-то обиду: казалось, войнарич сватался к ней только потому, что жениться-то на ком-то надо, но при этом сама она была ему совершенно безразлична.       Она не стала слушать продолжение разговора и, в досаде кусая губы, спустилась во двор. Не в первый раз уже она жалела о своём княжеском происхождении. Оставалась, правда, надежда, что князь передумает, но такая слабая, что казалась, скорее, собственной тенью. Именно в таком настроении и нашёл её брат.       – Что случилось?       – Ничего! – резко бросила она, но в голосе её Славомир почувствовал близкие слёзы. – Батюшка о замужестве моём печётся!       – И кто на сей раз? – княжич нахмурился. Он больше сестры знал о сомнениях отца по поводу её грядущего замужества – надо ведь было решить, союз с кем из соседей более выгоден, и вот его-то надлежало закрепить, выдав княжну замуж. Впрочем, князь не раз намекал, что уже всё решил, но прямо не говорил ничего.       – Молнеслав Светлоярицкий.       – Ну, тогда ещё ничего, – Славомир облегчённо вздохнул. – Встречал я его, полюдье-то у обоих по Белице идёт. Умён, смел… да и красив, между прочим, девки сами на шею ему кидаются.       Он усмехнулся, но Ярмила досадливо отмахнулась:       – Пусть кидаются, куда хотят!       Видя настроение сестры, княжич вновь посерьёзнел:       – Ладно, не злись. Сама же знаешь – отца всё едино не переспоришь.       – Не в том беда, – покачала головой девушка. – Просто… Он об этом так говорит, словно не дочь замуж выдаёт, а… – она запнулась, подбирая более точное слово, – козу продаёт!       – Может, тебе в святилище сходить? – предложил Славомир. – Глядишь, Грозень и присоветует чего. Да и княжич раденический, поговаривают, перуновым знаком отмечен.       Казалось, этот немудрёный совет вернул княжну к жизни. Торопливо чмокнув брата в щёку, она выбежала за ворота раньше, чем вышедшая за нею на двор нянька успела сказать хоть слово. Та порывалась было броситься следом, но Славомир махнул рукой:       – Оставь. У Грозеня в святилище с ней ничего не случится.       Вообще-то князь Даримир, как и подобает, почитал Перуна, но в душе побаивался его могучей огненной силы, а потому и в Перуново святилище, стоявшее рядом с княжеским подворьем, без особой надобности не ходил. Зато его старшая дочь, наоборот, частенько бегала туда. Грозень, верховный волхв святилища, только головой качал:       – Девице более пристало в Макошином святилище время проводить.       – Но ведь Перун не только воинский бог, а и княжеский! – склонив голову набок, лукаво возражала Ярмила. – А я ведь дочь князя. Может, и сама когда-нибудь княгиней стану!       Громадная створка ворот святилища подалась легко и бесшумно. Это означало, что сегодня она и в самом деле пришла не с пустяками. Поговаривали, будто на эти ворота наложено какое-то заклятье, и далеко не каждого они пропускают легко. Лет двадцать назад старший брат Даримира (тогда ещё княжича), Будимир, пытался убедить отца не ждать нападений от соседей, а напасть самому. Тот отправил его в святилище – испросить благословение на такой поход. Однако в тот раз створка приоткрылась ровно настолько, что было видно – ворота не заперты и никто их не держит изнутри, а потом словно окаменела. Разумеется, поход не состоялся. Будимир, впрочем, и без этого нашёл способ сложить голову, и князем со временем стал его брат.       Казалось, Грозень ждал княжну. Он стоял во дворе святилища под огромным старым дубом и, когда она подошла, негромко спросил:       – Стало быть, князь сделал выбор?       Девушка давно уже не удивлялась тому, что он каким-то образом знает обо всём, что происходит за стенами святилища, и, похоже, умеет читать мысли. Поэтому она лишь кивнула. Потом негромко проговорила:       – Мне самой он про то покамест не сказывал, случайно я слышала, о чём он с матушкой говорил.       – Ну, а когда так – и не спеши серчать али огорчаться. Может, и не так всё плохо.       – Да не замужество близкое меня печалит, – покачала головой княжна, – а то, как батюшка о том говорит. Ровно на торгу – кому отдать выгодней…       Грозень задумчиво кивнул. Он знал князя достаточно хорошо, чтобы понимать чувства его дочери. Не отличаясь особой твёрдостью и решительностью для военных походов, князь Даримир умел находить другие пути к достижению целей – наиболее выгодные и безопасные для себя.       А девушка между тем неожиданно спросила:       – А правду бают, будто ты умеешь видеть, коли кто знаки какие на себе несёт?       – Правду, – кивнул волхв.       – А… научиться этому можно?       В глазах у княжны было взволнованное ожидание. Грозень испытующе взглянул на неё:       – Можно-то можно, да я в толк не возьму – тебе-то это к чему?       – Ну… – Ярмила слегка покраснела и опустила глаза, теребя конец тугой тяжёлой косы. – А вдруг да понадобится?       Волхв покачал головой. Ему давно уже было известно, что судьба княжны каким-то образом тесно связана с огненным перуновым знаком. Однако сама она не была под его властью – её оберегала богиня Жива, хотя Ярмила немало времени проводила в Перуновом святилище и оружием владела лишь немногим хуже брата. Правда, её нянька Пригляда ворчала:       – Наслушалась кощун о девицах-поляницах – и сама туда же! Нет чтоб смекнуть – на что ей-то это надобно?       Ярмила, впрочем, давно уже не обращала внимания на ворчание няньки. А князь отмахивался, напоминая о временах (всего-то поколений пять или шесть назад), когда владеть оружием учили всех княжеских детей, не разбираясь – девка или парень.       Оторвавшись от раздумий, Грозень пристукнул посохом:       – Добро. Научу я тебя, княжна, как знаки узреть. Да после, чур, не жалеть!       Девушка, обрадованная, кивнула.

***

      Добравшись до Еловца, Воеслав отправил гонца к отцу в Велегостье, однако сам туда не спешил. Воевода же Сувор не стал задерживаться и, даже не смыв пыль, уехал вслед за гонцом. Вместе с ним уехали несколько десятков тех, кто, уцелев в раденических землях, оставался в Еловце, не решаясь показаться на глаза князю, пока не выяснится судьба Воеслава.       Кто по-настоящему рад был возвращению княжича, так это его ближняя дружина. Впрочем, расспросами его никто не донимал, справедливо полагая, что он и сам расскажет, что сочтёт нужным. Они были, пожалуй, единственными, кто не особенно обращал внимание на его обычную замкнутость и отчуждённость.       Ратша, обменявшись приветствиями с княжичем, повёл себя так, словно они не виделись всего-то день или два, и первым делом заговорил о текущих заботах:       – Боярин тут один приходил из здешних. Просил сына его к нам в дружину взять.       Воеслав, иронически вскинув бровь, покосился на него:       – А велик ли парень-то?       – Годов двадцати, – усмехнулся гридь.       – А ты что?       – А что я? Предложил годик-другой в отроках походить. Ну, боярин, понятно, сразу: как-так в отроках, он-де взрослый парень, всему обучен, что надобно. А коль обучен, говорю, так и ступай к воеводе, ему такие надобны. Так он на меня уставился, ровно живьём разорвать готов. На что мне, кричит, тот воевода, коли у княжича в дружине почёту больше!.. Погоди, прослышит, что ты здесь, – сызнова прибежит.       – Ладно хоть упредил! – усмехнулся Воеслав. Впрочем, серые глаза его смотрели по-прежнему серьёзно. – Вот что, друже, сыщи-ка мне Крута-оружейника.       – На что он тебе?       Не вдаваясь особо в подробности, княжич рассказал, как во всех последних событиях вёл себя Огнец, и закончил:       – Вот и мыслю – пора бы ему уже и воином становиться. Не век же в отроках ходить.       – Давно пора, – хмыкнул Ратша. – Только ведь Крут клинок ковать возьмётся с условием – чтобы сам Огнец ему помогал.       – Вот уж чем его не испугаешь!       Переглянувшись, оба рассмеялись.       Глядя сейчас на Ратшу, трудно было поверить, что несколько седмиц назад он буквально рвал и метал, узнав о происшедшем у лесного займища. То, что от взятой Воеславом дружины оказалось мало толку, привело его в бешенство. Умом он понимал, что воеводы правы – ближняя дружина своей безупречной выучкой сразу выдала бы княжича. Но сознавать, что их не оказалось рядом, когда Воеславу требовалась помощь, было тяжело. В эти дни только Найдёну удавалось хоть как-то успокоить его.       Вообще-то Ратша и Найдён были назваными братьями. Лет двадцать назад на огород дружинному сотнику Вояру подкинули полугодовалое дитя. Велика была растерянность мальчишки-холопа, когда вместе с зеленью (за которой, собственно, его и отправляли) он принёс завёрнутого в рогожу младенца. Волхвы из Велегостицкого святилища (чародеев, как раз в ту пору появившихся на княжьем дворе, Вояр не жаловал), осмотрев ребёнка, никакой злой силы в нём не почуяли, и сотник, у которого за полгода до этого народился уже третий сын, оставил его у себя. От Ратши и его старших братьев Найдён отличался разве что цветом волос да более мягкими чертами лица. Они были практически неразлучны, выросли вместе с Воеславом, поскольку сотник Вояр был его кормильцем, и он знал: этим двоим можно доверять полностью.       Предупреждение Ратши оказалось не напрасным. Воеслав едва успел сходить в спешно истопленную челядью баню и вообще привести себя в порядок, когда на двор явился боярин Милован в сопровождении рослого, хотя и несколько рыхловатого парня – своего сына. Ещё издали на ходу кланяясь, он громко заговорил:       – Здрав буди, княжич, батюшко! С просьбой к тебе!       – Не успел княжич приехать, уже явились досаждать… – проходя мимо, ворчливо бросила старуха-ключница. Нельзя сказать, чтобы челядь уж очень любила княжича. По большей части его просто побаивались. Однако многих здешних бояр ключница не любила куда больше. Отмахнувшись от неё, боярин приблизился к крыльцу, где стоял Воеслав, и ещё раз размашисто поклонился:       – О милости хочу просить, княжич светлый!       – Чего же ты хочешь, боярин? – Воеслав держался так, словно и не подозревал, с чем пришёл этот проситель. Краем глаза он заметил, как нахмурился стоявший рядом с ним на крыльце боярин Вершень – один из немногих ближних бояр князя Властислава, с кем у младшего из княжичей были добрые отношения. Он вместе с Вояром приехал в Еловец дня за три до Воеслава.       А Милован между тем торопливо говорил:       – Да вот, батюшко, сынок мой… Взял бы ты его в дружину!       – А я-то тут с которого боку? – приподняв бровь, откликнулся княжич. – Гридями воевода ведает, не я.       – Да ведь не о здешней дружине речь – за ближнюю твою дружину воевода не отвечает, – развёл руками боярин.       – А в ближней дружине сынку твоему в отроках ходить придётся, может, и не один год. Да и после останется ли – не ведомо.       – Да как же так? – боярин явно был обескуражен. – Ведь…       – А вот так! – жёстко прищурился княжич. – В ближнюю дружину я не каждого беру – только в ком у меня сомнений нет.       Боярин хотел сказать ещё что-то, но в эту минуту княжича окликнул подошедший Ратша. Рядом с ним стоял оружейник Крут, в кузнице которого рождались клинки всей ближней дружины.       – Здрав будь, княжич, – с достоинством поклонившись, неторопливо проговорил оружейник, – сказывали, надобен я тебе?       – Верно тебе сказывали, – кивнул Воеслав. – Отроку моему к Посвящению меч требуется.       – Что ж… Коли сам со мной в кузне поработает – будет ему меч, – невозмутимо откликнулся Крут.       – Огнец! – полуобернувшись, позвал княжич. Отрок появился мгновенно, словно только и ждал этого зова. – Пойдёшь в кузню – Крут скажет, что делать.       Огнец, как и все гриди, знавший обычай оружейника, с готовностью кивнул. Крут испытующе взглянул на него и, жестом пригласив с собой, направился к кузнице. Княжич удовлетворённо подумал, что вернулись они вовремя: как раз на Перунов велик-день Огнец наконец-то получит заветный воинский пояс. Милован смотрел на происходящее с удивлением – к такому он не был готов. Его сын даже попятился, придерживая у пояса меч с золочёной рукоятью, в богато изукрашенных ножнах, словно ожидая, что сейчас и ему придётся идти в кузницу. Вершень усмехнулся, глядя на их замешательство:       – Что, друже, в диковинку такой обычай? Не обессудь уж, да только клинки, на торгу купленные, тут не в чести.       – Твоя правда, боярин, – Воеслав улыбнулся ему и вновь взглянул на Милована. – В ближней дружине моей почёту для гридя, может, и поболе, да и трудов принимать куда больше надобно. Вот и смекай – годится ли такое твоему сыну.       И, кивнув Вершеню, ушёл в терем, предоставив незадачливому просителю раздумывать, в чём же он ошибся.       Воеслав прекрасно знал, что многие бояре, особенно из ближнего окружения его отца, не просто недолюбливают его, но и боятся. Ничего удивительного в этом не было – младший сын велегостицкого князя был упрям, резок и мог кому угодно высказать в лицо всё, что думает. Нужно ли говорить, что его слова редко оказывались приятны степенным боярам, привыкшим считать себя почти непогрешимыми. Из всех бояр разве что Вершень подозревал, что эта резкость княжича – не что иное как способ защиты. Что ещё мог Воеслав противопоставить высокомерной снисходительности бояр («Молод ещё, что с него взять!»), холодноватому равнодушию отца (князь отдавал предпочтение старшим сыновьям), завистливой неприязни братьев, не желавших простить, что он превосходит их удалью и воинским умением?.. Впрочем, при необходимости Воеслав мог быть просто-таки образцом спокойной сдержанности и вежливости. Но даже его кормилец Вояр порой разводил руками, не представляя, чего ждать от княжича в следующий момент.       Все эти мысли промелькнули в голове боярина, пока он вслед за княжичем поднимался по лесенке в горницы. Сейчас он точно так же не знал, что услышит от Воеслава. Только что на дворе он был холодно-насмешлив с боярином Милованом, но спокойно и даже уважительно говорил с оружейником. Как знать, каким княжич окажется с ним?..       Войдя в горницу, Воеслав кивнул на лавку:       – Садись, боярин. Хоть словом перемолвимся, покуда никто не тревожит.       Сам он тоже присел к столу, опустив подбородок на переплетённые пальцы. С самого его возвращения им не удавалось выкроить время для разговора. А поговорить было нужно. Княжич догадывался, что неспроста Вершень оказался здесь.       Отрок притащил кувшин с мёдом, два серебряных кубка, расставил на столе. Кивком отослав его, княжич негромко спросил:       – Что в Велегостье нового?       – Да что… Кто тогда в середине кресеня в Велегостье вернулись, всех перебулгачили. Князь думных-то бояр раз пять, поди, созывал.       – И что надумали? – Воеслав казался рассеянным, голос его звучал равнодушно, словно о делах в стольном городе он расспрашивает просто из вежливости. Однако взгляд его оставался твёрдым и пристальным. – Небось, присоветовали батюшке в случае чего от всего отпираться – дескать, не посылал никого, сам я в набег сорвался?       В голосе его промелькнула невесёлая усмешка. Боярин растерянно сгрёб бороду в горсть:       – Ну… Было такое… Сам, чай, ведаешь – батюшке твоему нынче открытые раздоры со светлоярицким князем не ко времени…       – Не оправдывайся, боярин, – княжич махнул рукой. – Я не только это ведаю. Ещё и то, что в Велегостье я многим что кость в горле. Только рады были бы, коли я не вернусь.       – Ну, о многих не мне судить, – развёл руками Вершень. – Сам же видишь, князь меня сюда отправил. Я уж думал, коли никаких вестей не будет, купцом срядиться да в этот их город… Журавец, что ль…       – Узнали бы тебя, – усмехнулся Воеслав. – Там брат князя светлоярицкого был. Помнишь, годов пять тому к нам приезжал? О чём-то они с отцом сговаривались ещё – о замирении, что ли… Меня он сразу признал.       О многом княжич не собирался говорить Вершеню. Например, о том, что в действиях князя было явное противоречие: открытые раздоры со светлоярицким князем в его планы не входили, но при этом он всё же снарядил этот поход, и сына туда отправил, да ещё несколько раз напомнил, что присутствие Воеслава должно оставаться для всех тайной – из воинов, участвующих в этом, многие даже не знали его в лицо... Странного и труднообъяснимого хватало, но Воеслав решил до поры помалкивать об этом, чтобы прежде как следует всё обдумать.       Странно, но, как и Молнеслав, он не испытывал настоящей вражды к своему противнику. Наоборот, раденический княжич понравился ему своей спокойной открытостью и прямотой. Воеслав помнил и то, что их погибших положили на один погребальный костёр с раденичами. Такой поступок полностью соответствовал его представлениям о воинской чести и вызывал искреннее уважение к Молнеславу, и княжич даже немного жалел, что им не выпало случая поговорить толком. Но было ли этого довольно для прекращения давней вражды?..

***

      Вскоре после отъезда войнарических пленников Молнеслав засобирался в Светлояр. В округе всё было тихо, и он мог со спокойной совестью вернуться к отцу. Вместе с его дружиной уходила и сотня Каменца. Яромир со своими гридями и воевода Лютобор решили на всякий случай задержаться в Журавце – мало ли что! Посадник Розмысл был рад, что хотя бы княжич уезжает, хотя остающиеся его отнюдь не радовали.       А Молнеслав, отъехав от Журавца, вскоре начисто позабыл о посаднике, не без оснований полагая, что об этом и без него есть кому позаботиться. Сейчас его больше занимало другое.       Словно угадав его мысли, Преждан негромко заметил:       – А в самую пору мы выехали. Как раз на Перунов день дома будем. Ежели, конечно, по дороге нигде задерживаться не станем.       Взглянув на него, Молнеслав улыбнулся:       – Нет уж, чем быстрее доберёмся, тем лучше!       Вечером дружина остановилась на отдых на просторной луговине над Заболонью. Погода стояла ясная и тихая, ничто не предвещало дождя, поэтому раскидывать шатры не стали. Гриди чистили коней, умывались; расторопные отроки уже тащили дрова, котлы, доставали всё, что требовалось для похлёбки…       После ужина кое-кто улёгся спать сразу, другие беседовали; кто-то бродил от костра к костру, перекидываясь с товарищами словечком-другим то здесь, то там. Преждан и Твердята, не сговариваясь, отправились проведать Громобоя.       Хотя вчерашний кузнец и сумел за короткое время вполне поладить с гридями из сотни Каменца, его обычная сдержанность никуда не исчезла, и сейчас он сидел у костра, молча глядя в огонь. «Соколы» так же молча устроились рядом с ним.       Поодаль, у соседнего костра кто-то заговорил о Посвящении, к которому наверняка уже вовсю готовятся отроки, оставшиеся в Светлояре. Видимо, и Громобой думал о том же, потому что чуть повернул голову, прислушиваясь к разговору. Потом подбросил в огонь несколько веток и негромко заметил:       – По хорошему-то, я ведь Посвящения не проходил.       – Тебе в том нужды нет, – откликнулся Преждан. – Ты воинский пояс от самого Перуна получил, да и право носить его уже в бою доказал.       Твердята кивнул:       – Уж коль княжич тебя без раздумий гридем признал, так другие и подавно с тем спорить не станут.       Ещё некоторое время все трое молча сидели у огня, наблюдая за его причудливой пляской. У соседнего костра тем временем кто-то гадал, как князь и воеводы решат дело с отроками, которые участвовали в этом походе: пройти полагающиеся испытания до Перунова дня они никак не успеют, а значит, им придётся ожидать своей очереди ещё целый год, если только князь не рассудит иначе. А если иначе, то как: засчитает этот поход за выдержанные испытания или же назначит время, когда они пройдут всё как полагается?..       Через некоторое время Преждан поднялся и, ободряюще хлопнув Громобоя по плечу, направился к своим. Вместе с ним ушёл и Твердята.       Наутро дружина продолжила путь.

***

      Старая княгиня со вздохом отложила рукоделие. Больше месяца не было известий о её младшем внуке – княжиче Воеславе. Хотя по Велегостью ходили слухи, что во время очередного похода княжич то ли погиб, то ли попал в плен, но точно никто ничего не знал. Впрочем, князю Властиславу наверняка что-то было известно – за последнее время он несколько раз собирал бояр и о чём-то с ними совещался. Однако делиться этими знаниями с матерью он не спешил. Но вздумай кто-то пенять ему на это, князь с чистой совестью ответил бы, что не желает раньше времени тревожить её, пока ничего толком не известно.       Глядя в оконце на собирающиеся над крышами теремов детинца тучи, княгиня Хедвига вспоминала всю свою долгую жизнь.       Противостояние между войнаричами и их северными соседями, называвшими себя sjømann – «люди моря», длилось не годы и даже не десятилетия – ему минуло уже никак не меньше трёх сотен лет. Периоды более или менее длительных перемирий сменялись очередными вооружёнными столкновениями, через какое-то время вновь затихавшими. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы князь Воеслав Ратиславич не сумел всё же заключить с северянами мирный договор. Уж как ему удалось склонить к этому не слишком-то сговорчивых соседей, пожалуй, только боги и знали. Однако задумка удалась. Более того, чтобы скрепить эти отношения, сам конунг предложил свою дочь в жёны княжичу, а сын конунга женился на племяннице князя – дочерей у него не было. Хедвига, и сама воительница разве что немногим хуже брата, поначалу была против такого решения проблемы. Но отец её и слушать не стал. Впрочем, познакомившись с женихом, она уже не возражала против этого брака – удалой, решительный и неглупый княжич Бранеслав пришёлся ей по душе.       Вместе с юной Хедвигой в Велегостье пришёл отряд воинов – её личная дружина. Большинство их так и осели в здешних местах, обзавелись семьями. Сейчас, годы спустя, уже их дети и внуки служили князю и его сыновьям.       Трёх сыновей послали норны Хедвиге и Бранеславу. Правда, младший оказался слабеньким и болезненным и умер, не дожив до воинского посвящения. Зато старший – Ратислав – был гордостью родителей: решительный, твёрдый, приветливый с окружающими, он мог со временем стать отличным князем… Не случилось. В один из ясных, но ещё морозных дней ранней весны княжич шёл по тропинке над едва вскрывшейся рекой. Как вышло, что он оскользнулся – не сумел бы ответить никто даже из шедших рядом. Только короткий вскрик – и всё… Росава, ворочавшая тяжёлые льдины, поглотила парня без следа. Единственным наследником остался их средний сын – Властислав. Ни Бранеслава, к тому времени уже князя, ни его жену это не обрадовало. Властислав не унаследовал ни удали отца, ни отваги и решительности матери. Нет, трусом или слабохарактерным он отнюдь не был, но его разумная осторожность слишком уж не походила на то, чего ждали они от сына.       Время шло. У Властислава один за другим родились два сына. Третий появился на свет в самый Перунов день, когда над землёй вовсю гремела гроза. Роды у княжны Любиславы оказались на редкость быстрыми, младенец появился на свет прежде, чем прибежала отошедшая всего-то ненадолго бабка-повитуха. Потому первым, кто увидел новорожденного, оказался случившийся на княжеском подворье старший волхв из Перунова святилища – он-то и отнёс княжну, у которой внезапно начались схватки, в приготовленную ещё накануне баню.       Выйдя вновь на двор, волхв осенил себя знаком Перуна и направился в палаты.       – Что скажешь, волхве? – взглянув на вошедшего, негромко спросил князь. – С добрыми ли вестями?       – Сколь добры мои вести – про то суди сам, – откликнулся тот. – Третьего внука послали тебе боги. Нелёгок будет путь его, но славой увенчан. Сам Перун станет направлять и оберегать его, как когда-то и отца твоего. Видно, не все земные дела успел завершить Воеслав Ратиславич, коли отпустили его боги из Ирия, в меньшом твоём внуке воплотив.       – Ну, коли так, то и зваться ему Воеславом, – приговорил князь.       Уже несколько лет спустя стало ясно, что, если и не новое земное воплощение, то сходство между младшим княжичем и его прадедом уж точно есть. Воеслав был упрям, дерзок, однако князя и княгиню искренне уважал. Дружбы с братьями у него не сложилось, их он частенько задирал, доходило и до драки, и разнимать забияк порой приходилось самому князю. А вот особой любви к отцу у Воеслава не было, хоть юный княжич и проявлял должное почтение к нему.       Княгиня сама немало занималась с младшим внуком, как-то сразу выделив его из троих. От неё Воеслав научился северному языку, узнал обычаи и предания её родины. Обучение его воинскому делу и всему, что подобало знать и уметь мужчине, князь поручил сотнику своей дружины, на которого полностью полагался. Впрочем, нередко и сам он, взяв в руки меч, занимался с внуками.       Князь погиб в бою с твердичами, когда Воеславу не было ещё полных двенадцати. Эта потеря ещё больше сблизила княгиню и её младшего внука.       Однако после Посвящения характер Воеслава заметно изменился. И без того не слишком приветливый и ласковый, княжич стал ещё резче, вспыльчивей. Порой настроение его менялось совершенно неожиданно. Княгиня Хедвига, которая ещё при жизни мужа стала частой гостьей в святилище Перуна, иной раз, тревожась, жаловалась верховному волхву – Правеню:       – Коли это новое земное воплощение Воеслава Ратиславича, с чего бы такие перепады? Князь, сколь мне помнится, никогда таким не был…       – Да ведь мы с тобой, княгини, молодым его не знали. Я всё же моложе его годков на десяток. А ты уж взрослой сюда приехала, когда он уже остепенился…       – Ох, не знаю, – качала головой княгиня. – Тревожно мне. Да ещё чародеи эти, которых сын мой при себе завёл…       Правень, опираясь на посох, задумчиво кивнул. Он знал трёх чародеев, что, явившись неведомо откуда, прижились при князе Властиславе. Жили они обособленно, получив в полное своё распоряжение целиком всю северную вежу княжьего подворья, общения с волхвами всех велегостицких святилищ словно нарочно избегали. Это не мешало многим велегостинцам не любить и откровенно побаиваться их, хотя вслух об этом никто и никогда не говорил. Княгиню Хедвигу чародеи старательно избегали; старшие княжичи, хоть и не слишком их жаловали, но и уходить от общения не стремились, зато Воеслав при встречах как-то разом подбирался и, если так можно сказать о человеке, ощетинивался. Сама княгиня Любомира порой жаловалась, что после общения с чародеями чувствует себя больной и усталой. Однако князь то ли ничего не видел, то ли не хотел видеть…       Припоминая всё это, старая княгиня сидела в кресле у окна. Наконец она решительно поднялась, приказала подать сапожки и плащ и, одевшись, вышла на гульбище, опоясывавшее терем. Ей хотелось ещё раз наведаться к Правеню – разговоры с ним успокаивали и хотя бы отчасти разгоняли тревогу княгини. Спускаться во двор она, впрочем, не спешила – там царила суета, обычно предшествующая отъездам князя на ловы.       Именно в это время в воротах показался запылённый всадник. И сам он, и его конь выглядели утомлёнными – видно, долгий путь остался за плечами. Всадник оглядел двор, окликнул первого попавшегося на глаза гридя:       – Князь где?       – Да вон! – тот кивнул на крыльцо, на которое как раз вышел Властислав.       Приезжий спрыгнул с коня и приблизился к крыльцу, кланяясь князю.       – Что там стряслось? – повелительно, однако не скрывая недовольства спросил тот.       – С вестью к тебе, княже! Княжич Воеслав в Еловце ныне, сказал – в Велегостье покуда не поедет. В полоне они с Сувором Добронежичем были, а после вдруг отпустили их. Воевода в Еловце не задержался, сюда едет, и с ним те, кто там уцелел. Денька через три доберутся – они не больно шибко едут, а я к тебе с вестями спешил.       – Ну, добро, коли так! – Властислав коротко кивнул и тут же выбросил услышанное из головы, прикрикнув на кого-то. – Ну, долго вас ждать? Заснули там?       Ему подвели коня, гриди тоже вскочили в сёдла, и вскоре вся дружина ловцов с шумом и топотом устремилась за ворота. Княгиня, с неудовольствием наблюдавшая за сыном, кивком подозвала девку:       – Проследи, чтобы его накормили как следует, – она взглядом указала на еловецкого гонца. – А как поест – ко мне приведёшь.       И, повернувшись, вновь ушла к себе в горницы.