Снежный буран

Иногда нам кажется, что всё в мире происходит случайно. Настолько случайно, что мы не верим приметам судьбы, не верим предостережениям, а просто идём, слепо надеясь в удачу и «святой авось». Но как же судьба злобно расплачивается за нашу слепоту.… В школьном кафетерии было невыносимо душно. Даже открытые окна и фрамуги не спасали положение. Ученики то и дело обмахивали себя салфетками или учебниками с тетрадками. Тишина никак не наступала, поэтому стоял шум из десятков голосов, словно пчелиный гул в улье. Младшеклассники весело щебетали о какой-то новой игрушке на компьютере, при этом хвастаясь достижениями из этой игры, вовсе забывали о выражениях, за что получали окрики в лице поварих да учителей. Старшим классам вообще было не до них: они на своей волне. Кто-то шептался о поступлении в какой-нибудь престижный колледж или же ВУЗ, а кто-то — о предстоящих экзаменах. На дворе стоял май-месяц, поэтому тряслись все: переводные ведь никто не отменял, но больше всех тряслись одиннадцатые и девятые классы. Оно и понятно. Лишь одно осталось неизменным в стенах этой школы — десятый посмеивается над девятым со словами «а вот у нас на экзаменах…», а одиннадцатый — над десятым. В этой атмосфере подготовка шла даже весело. Все как-то друг за дружку стояли и помогали. Наверное, такое можно встретить разве что в книгах да голливудских фильмах. Может, учительский состав хороший, а может, просто не такая большая многочисленность учеников данной школы.       — Минуточку внимания, десятый класс, — из-за учительского обеденного стола поднялась полноватая женщина с русым каре из волос. Десятый класс, состоящий из четырнадцати человек, поднял головы на свою классную руководительницу, внимательно прислушиваясь, — классного часа не будет сегодня, дневники я отдам Ирине. Почему именно мне отдают дневники? Мне, кстати, на маршрутку нужно будет успеть, а не какие-то там дневники отдавать. Могла бы попросить кого-нибудь другого. Но, с другой стороны, в классе обычно всё доверяют мне. Выходит, учителя доверяют. «У тебя уже давно не детский взгляд, дорогая. Словно на меня смотрит не семнадцатилетняя девушка, а вполне взрослая особа», — слова нашего психолога. Ну, таким суждениям чужого человека я никогда не верила, поэтому к чёрту. Может, я и сложный подросток, но не настолько же всё плохо! Кивнув классной, я вновь повернулась к своему собеседнику — Герману Вольтернахт. Он чистокровный немец, учиться у нас уже девять лет. Его родитель переехал сюда 10 лет назад только потому, что мама Германа, после смерти мужа, нашла себе какого-то русского воздыхателя и переехала поближе. Но, так скажем, в чужие трусы я лезть не собираюсь, да и Герман как-то не особо рассказывал о своём отце, да и о матери. Его дело. Герману было восемнадцать, учился в одиннадцатом. Круглейший отличник и паинька. Наверное, у него самая чистая репутация в школе. Учителя постоянно отправляют Геру на какие-либо соревнования, да и Гера как-то не против, ему в радость. Бог внешностью не обделил, поэтому и воздыхательницы есть. Однако постоянно слышу шепоток за своей спиной, мол «он вечно с ней таскается. Да что в ней такого, что нет у меня?» Мы с Герой отличные друзья. Можно сказать, что отношения у нас «брат-сестра», пусть таковыми не являемся. И я не понимаю, почему так бесятся его потенциальные пассии. Мы же друзья, отбирать я его у них никогда не собиралась. Да и зачем? Мне сейчас совершенно не до парней, если честно: после того, как я сдала биологию на «три» в прошлом году, мать не слезла с меня и наняла репетитора. «Ты же хочешь идти в медицинский, тебе необходимо хорошо сдать биологию и химию!» — слова матери после очередной триады о том, какая я тупая, ибо не сдала биологию на «пять». Мать постоянно давила на меня, требуя просто заоблачных результатов в моей успеваемости. Если честно, то ближе к седьмому классу это так надоело, что я сбежала из дома и жила у старшего брата, но продлилась лафа недолго — мать забрала домой на третий день волной жизни. После того инцидента даже на улицу погулять не отпускала. Да и, собственно, на улицу не тянуло. Слишком уж домашняя. Тяжело вздохнув, я допила сок из стаканчика, подперев щёку рукой. Почему родители никогда не давали мне спокойствия? Или даже малейшего продыха? Учёба, учёба, учёба… Никто даже не спрашивал, хочу ли я учиться на медика. Я всегда хотела быть или фотографом, или же журналистом. Или даже писать книги! Но это вечное «денег много это не принесёт» вновь вручало мне книги и пособия по медицине. Деньги… глупые взрослые, которые только и умеют, что считать цифры. На желания детей им плевать, увы.       — Ты сегодня вечером свободна, — беловолосый юноша загадочно помешивал ложечкой горячее кофе, иногда поднимая на меня красноречивые взгляды. — Может, сходим куда-нибудь? Я тебя приглашаю. Его прекрасный немецкий акцент, который так ужасно мне нравился, вернул в эту реальность. Гера же ужасно стеснялся его: в начальных классах над ним постоянно смеялись, ибо русский он знал плохо, а дети в России жестокие (не все, конечно).       — Герочка, — юноша даже как-то заметно расслабился, когда я позвала его нежным голосом, — меня мама не отпустит. Мне, всё-таки, не восемнадцать. Ночью гулять нельзя. Да и репетитор.       — Но ты же будешь под моим присмотром, — насупился Герман, сжав несчастную ложечку в пальцах, что аж она погнулась. — Да и почему бы тебе не отдохнуть? Ты всё сидишь в четырёх стенах, выходишь раз в пять лет!..       — Скажи это моей матери и репетитору, — тяжело вздохнула я. — Сижу над этими грёбанными учебниками вечерами. Думаешь, сидеть вот так вот, согнувшись в три погибели над учебниками, очень полезно? Надоела мне эта жизнь…       — Вот и скажу твоей матери сегодня всё, — в голубых глазах юноши заиграл недобрый огонёк. — А потом сходим на ипп. куда-нибудь, — Гера явно хотел сказать что-то, но прервался. — Кстати, у тебя последний урок?       — Да, — я вновь тяжело вздохнула. — Классный час же отменили. Дневники ещё эти, — на мой сморщенный носик Гера только прыснул в кулак.       — Да ладно, — махнул он рукой, — с этим ты справишься. Я это, — он поднялся из-за стола, закинув мою и свою сумку на плечо, — подожду тебя на улице, хорошо?       — Хорошо, — улыбнувшись друг другу, Герман спокойным шагом удалялся прочь. А я, давя зевок, тоже решила собираться, но меня резко кто-то дёрнул за рукав рубашки. По любопытным глазам четырёх одноклассниц можно было понять их животный интерес к разговору между мной и Вольтернахт. — Что?       — А куда это вы собрались сегодня вечером? — странным голоском протянула Наташа, — У вас… свидание?       — Подслушивать не хорошо, знаешь ли, — я вырвала руку из хватки одноклассницы, прожигая ту недобрым взглядом. — И нет, у нас не свидание. Герман просто пригласил меня на чашечку кофе.       — Ебаться будете? — прошептала Кристина, хихикая вместе с девочками. Закатив глаза, я схватила свой пиджак и пошла из кафетерия быстрым шагом. Иногда мне кажется, что мои одноклассницы — полнейшие дуры и извращенки. Ну, дело их, пусть хоть что думают, лишь бы потом по школе не разнесли, что я там, мол, с кем-то спала. Да и за клевету можно вполне подать в суд. Так что долго они хихикать не будут. Забрав дневники у завуча, я пошла в наш класс. Мне не хотелось эту стопку раздавать, поэтому просто оставлю на одной из парт. В классе, на удивление, сидело трое моих одноклассников, которые бурно что-то обсуждали. Как только они завидели меня, то сразу замолкли, бросая редкие взгляды. Забрав из стопки свой дневник, я поспешно удалилась. Никогда особо не общалась с одноклассниками, из-за этого чувствую себя неловко в их окружении. Для меня их, так скажем, не существует. Быть одиночкой в жизни даже по душе как-то.       — Ну, наконец-то, — облегчённо выдохнул Герман, когда я вышла из школы. — Где ты так долго?       — Да так, задержалась немного, а… — я вопросительно посмотрела на Германа, который с довольной улыбкой навалился на какую-то крутую машину, при этом подбрасывая ключи в воздух. — Что это?       — Машина, — меланхолично ответил Вольтернахт, открывая дверь со стороны водительского места. По его сияющим голубым глазам было понятно, что он непомерно рад. Да ещё и такая гордость. Ну-ну, вот сейчас задерёт нос и будет хвастаться. Видимо, это его машина.       — Да я вроде не слепая, — хмыкнула я, подходя к машинке и проводя по её капоту рукой. Ярко-красная, с отливом. Наверное, дорогая игрушка. — Твоя?       — Конечно, — юноша сел за руль, игриво проводя руками по обивке. — Это моя крошка. Как она тебе? Да садись ты уже, до дома довезу. Это такой зверь, что аж колени от её скорости подкашиваются, ух!       — Ты прям кот на масленицу, — я села рядом, осматривая салон. Даже заводской краской пахнет. Внутри нарастало желание прокатиться на такой крошке, почувствовать под ногой педаль, рукой подержаться за мягкий руль… — Светишься весь.       — Да и тебе понравилось, как я вижу, — хмыкнул парень, внимательно наблюдая за моей реакцией. На секунду от такого взгляда щёки вспыхнули, и мне стало очень жарко. Смущённо кашлянув, я отвернулась от него, рукой проведя по бардачку. На пальцах осталась пыль.       — Ну и грязь же у тебя, — Герман смущённо хихикнул, — как свинья, ей Богу!       — Сама-то, — буркнул юноша, скрещивая руки на груди и делая очень важное лицо. — Ты тогда, вон, в своём «творческом беспорядке» часа три искала тетрадь по ИТК.       — По-крайней мере, у меня не висят носки на люстре и не валяются трусы где не попадя.       — Ах ты, — тепло улыбнулся Вольтернахт, стараясь изображать из себя злого «братика». — Ладно, один-ноль в твою пользу.       — То-то же, — мы оба рассмеялись. Мне слишком не хватает вот таких вот посиделок вместе. Из-за моей вечной занятости и подготовке к успешному ЕГЭ, я совсем позабыла о своём друге, который чаще зависал у меня, если моя мама позволяла сделать это. Герман всегда приносил какие-нибудь вкусности или же мягкие игрушки, от которых, как он знает, я никогда не откажусь. Вся комната уже завалена всякими лисичками, мишками, зайчиками… Мать потихоньку начала выкидывать старые, но из-за моей мании игрушки никогда в комнате не убывают, а наоборот — их становится больше и больше.       — Куда отправимся? — успокоившись, спросил Герман. Он завёл автомобиль, вновь бросив на меня горделивый взгляд, мол «смотри, какая лялька у меня есть».       — Думаю, нужно заехать ко мне домой, переодеться. — Вольтернахт коротко кивнул мне, аккуратно трогаясь с места. Всё же иметь собственный транспорт здорово: можно поехать хоть куда и практически не тратиться. Ну, разве что бензин нужно покупать. Ну ладно, ещё запчасти какие. Но, если аккуратно относится к «ласточке», то и запчасти новые понадобятся намного реже. За окном пробегают здания, деревья, люди. Скоро начнёт вечереть. До моего дома час езды, поэтому доберёмся мы уже, когда солнце начнёт заходить за горизонт. Почему же так не хочется возвращаться домой? При желании, если бы было возможно, я бы осталась жить в школе или у Германа, но не дома. Тяжело, так скажем.       — Ирин, — тихо позвал меня Вольтернахт. Подняв взгляд, Гера продолжил, — ты сегодня такая молчаливая. Что-то случилось?       — Нет, ничего не случилось, — повела я плечом в сторону, улыбнувшись другу. — Просто настроения нет. Так скажем, небольшая печалька.       — Лягушка загрустила? — заботливым голосом проворковал Герман, вызывая у меня не только нервный, но и злобный тик: никогда не любила, что он называет меня «лягушкой». — Давай я включу твои любимые песни. Может, и настроение поднимется.       — Ну, давай, — тяжело вздохнула я, отворачиваясь обратно к окну. Остальной путь мы ехали под очень знакомую мне песню. Только у самого дома Герман сказал, что эта песня о Фиолетовом парне. Где-то в груди кольнуло давно забытое чувство о наслаждении от любимой игры. Не то, чтобы она сейчас мне разонравилась. Фнаф как-то отошёл на второй план, давая дорогу новым увлечениям. Я могла часами играть в хоррор-игру, представляя, словно я нахожусь в этой игре. Вот бы мечты становились явью… ✖Примерно час спустя. . .✖ Стоял приятный полумрак. Свет гирлянд создавал секретное, может, даже новогоднее настроение. Комнатка была небольшой. В углу стоял огромный шкаф-купе золотистого цвета, а чуть правее — полутороспальная кровать с фиолетовым балдахином над ней. Рабочий стол с ноутбуком и книгами, много полочек, плакатов и постеров, и разлапистый плющ по стене. На этой же стене висели красивые фотокарточки с полароида и обычные фотографии из типографии. На фотографиях очень много приятных моментов: вот два маленьких чуда кушают мороженное, а вот они на велосипедах. И всё это кажется таким далёким и счастливым, что невольно пустишь слезу светлой грусти. Ах, вот бы вернуть то время…       — Как думаешь, она согласиться отпустить меня на этот вечер? — мы сидели в моей комнате, вкушая пирожки, только что приготовленные мамой. Герман, сидя за ноутбуком, откинулся на спинку стула, тяжело выдыхая короткое «не знаю». — Если только очень слёзно попросить…       — Твои предки слишком зацикленные, — Вольтернахт движением руки закинул белую чёлку назад. — Давай и я помогу с уговорами? Только вот доем этот прекрасный и вкусный пирожок… Закатив глаза и хихикнув, я поднялась с кровати. Говорить что-то моим родителям — дело, умершее ещё в утробе. Они настолько упрямые, что иногда я поражаюсь моему сходству с ними. Видимо, упорство барана — семейное. Что же… Нужно переодеться, иначе мать вновь закатит истерику, что я не переодеваюсь и могу испачкать школьную форму. Взяв какую-то красную рубашку и чёрные штаны, я вышла из комнаты. Переодеваться при друге не хочу, поэтому, закрывшись в ванной комнате, быстренько переоделась. Тяжело вздохнув, я подняла взгляд на зеркало — оттуда на меня смотрела самая обычная семнадцатилетняя девочка с небольшими прыщиками на щеках. Никогда не считала себя какой-то красивой или же страшной. Просто обычная русская школьница, уставшая от всего и вся. Завязав русые волосы в низкий хвост, я пошла в свою комнату.       — Слушай, — как только я вошла, Герман поднял на меня взгляд, держа в руках какие-то постеры, — ты так и не выбросила эти плакаты? Я уж думал, ты и про игру-то эту позабыла. Юноша протянул мне постер с Фредди. Да, когда-то я была ярой фанаткой этой игры. Где-то в шестом классе, когда только-только вышла пятая часть, моя подруга Виктория показала мне эту игрушку и понеслась. Плюшевые игрушки, постеры, фигурки, сообщества в интернете… Через всё это прошла, безумно влюбляясь каждый раз в новые факты, теории и арты. Но потом, ближе к девятому классу, любовь начала медленно затухать, оставляя сладкий осадок в груди. Находясь в этом мире, я познакомилась со столькими классными людьми. И я даже благодарна и очень счастлива, что в моей жизни мельком, но промелькнула эта пора с игрой.       — Ты плачешь, — Герман прикоснулся рукой к моей щеке, вытирая тёплую жидкость. Я дёрнулась, наблюдая за действиями парня, грустно улыбнувшись. Приятные воспоминания нахлынули с безбожной силой, заставив, видимо, проронить слезу. — Что случилось, лягушка?       — Да так, — мотнула я головой, — вспомнила кое-что очень приятное. Слёзы счастья.       — Люди не могут плакать от счастья, — нахмурил брови Вольтернахт. — Что тебя тревожит?       — Говорю же, — немного нервно вскрикнула я, недовольно морща нос, — всё в порядке. Не беспокойся обо мне.       — Ну не дуйся ты, — Герман обнял меня, положив голову на плечо. — Если всё хорошо, то и… хорошо. Прости за тавтологию.       — Да всё хорошо, ежидзе, — потрепав его идеально уложенные волосы, тем самым вызвав бурную реакцию в виде «эй, ты что творишь, женщина?!», я хихикнула.       — Ну что, идём к моей матери на молебен?       — Идём. Ты молитвы какие-нибудь знаешь?       — Несмешная шутка, ежидзе.       — Ну и ладно, — насупился Герман, отпуская меня из объятий. — Мои шутки всё равно смешные, это ты просто глупая и не понимаешь!       — Я сейчас кому-то цветочный горшок на голову одену, — Вольтернахт, подняв руки над головой, словно он сдавался, пятился ближе к выходу. — Ух, погоди у меня! *** С боем и пререканиями, но мы добились того, чтобы мама отпустила меня немножко погулять. Так скажем, Герману она доверяла чуть ли никак своему сыну, поэтому, отдавая меня в его руки, можно сказать, что была почти в безопасности полнейшей. За десять лет нашей с ним дружбы, немец стал полноценным членом семьи. Иногда мама даже намекала, что из нас бы вышла неплохая такая пара, но, краснея и пыхтя, я отмахивалась «мы с ним всего лишь друзья, у него и без меня девок хватает». Герман же на это лишь посмеивался, смотря куда-то в сторону. Он был загадочным в такие моменты… И вот сейчас, рассматривая город из окна автомобиля, юноша молчал, как-то напряжённо всматриваясь в стрелку спидометра, которая стояла на отметке в 120км\ч. В салоне играла какая-то тихая и успокаивающая музыка. Такая благодать, которую не хочется разрушать. Но Герман это сделал за меня.       — А как ты с Кириллом познакомилась? — вопрос заставил встрепенуться и посмотреть на друга. Кирилл — мой, так скажем, парень. Мы живём в разных городах страны, поэтому единственным источником связи остаётся интернет да мобильные звонки. Герман был с ним знаком и, честно говоря, неприкрыто ненавидел. После одного такого «ты меня достал» с моей стороны к Кириллу, Вольтернахт решил написать тому лично. Да и Марию, нашу общую подругу, даже подключал. В итоге всё разрешилось довольно мирно, но Герман продолжает тихо ненавидеть Кирилла, пыхтя мне в спину «если что, ты только скажи, я ему мозги промою».       — Он первый мне написал, — после нескольких минут молчания ответила я, не сводя взгляда с напряжённого друга. — Ну и… разговор завязался как-то… сам собой. Гер, всё нормально, он не обижает меня больше. Расслабься.       — Меня не покидает чувство, что гнилого человека ты нашла на свою голову, — немец сбавил скорость, заворачивая куда-то. — Я же волнуюсь за тебя, как ты не понимаешь. Он же младше тебя, в его возрасте думают совершенно другим местом, а не головой.       — Не говори так о Кирилле, ты его не знаешь, — внутри неприятно кольнуло: почему Герман не уважает мой выбор? Как-то Гера признался, что ревнует, но это же не повод, чтобы запрещать мне общаться со всеми. Один раз он так и сделал — просто сменил пароль на странице, даже следил за переписками. Его забота переросла в какую-то маниакальную манию с нотками «моё, никому не отдам». Не понимаю парней…       — Мне той переписки хватило, — хмыкнул юноша, поправив очки на переносице. — Просто, знаешь…       — Да-да, мне нужно быть настороже, — тяжело вздохнула я, откинувшись на спинку кресла. — Я знаю, Гер, и всё понимаю, но… И ты пойми меня: если я продолжу сидеть в той скорлупе, которая плотным коконом осела всюду, то никогда не встречу ни друзей, ни первую любовь.       — А как же Денис? — внутри заныло, и я опустила взгляд. Денис… на глаза начали наворачиваться слёзы. Мой первый парень погиб в автокатастрофе. Веселый и черноволосый юноша с изумрудными глазами никогда не грустил и принял меня под своё крыло с огромной нежностью и заботой, как и Герман сейчас. Я чувствовала себя рядом с ним счастливой, словно шестилетняя девочка. Мама говорила, что всё это несерьёзно, и что не следует мне гулять с мальчиком, который старше на пять лет. И опять же — свела нас игра, постеры которой я не могу выбросить. Ведь это подарок Дениса… — Прости, я, — Герман понял, что ляпнул что-то лишнее, разрывая старые шрамы на сердце, — я не хотел. Мне и самому тяжело. Денис когда-то заменил мне отца… Мой старший брат был прекрасной души человек. Нам не хватает его.       — Да, — мой голос охрип, — не хватает. Дальше мы ехали в полнейшем и глухом молчании. Вот началась виднеться чёрная полоска леса, запахло прохладой и свежестью. Розовые лучи солнца пробивались сквозь лапник, создавая необычную сказочную атмосферу. Словно мы попали в какую-то картину, написанную рукой Шишкина. Городская суета отступила на второй план. Сейчас бы вот какую-нибудь задушевную песню, как в каком-нибудь клипе. Блаженно прикрываю глаза, устало улыбнувшись. Так спокойно… Под лёгкое покачивание я уснула слепым сном. Разбудили меня нежным трепетом за плечо. Просыпаться не хотелось вовсе: досматривая десятый сон, в котором мы с Денисом поедали клубничное мороженное, было что-то… трогательное. Внутри вновь заныло, и я нехотя подняла веки. Что предстало моему взору вызвало такое наслаждение, что аж сердце затрепетало: лошадиная ферма!       — Та-да, — тихо и торжественно проговорил юноша, — я не мог смотреть на твою кислую мину, поэтому договорился с другом отчима о небольшой поезде на лошадях. Я знаю, как ты любишь поездки верхом.       — Спасибо, — заключив Германа в долгие объятия, я чуть вновь не уснула на его плече. А ещё эти приятные поглаживания… — Ой, что-то я!..       — Всё в порядке, — улыбнулся юноша, взяв меня под руку и шагая вперёд, к калитке. — Утомилась, да? Ну, ничего, сейчас прокатимся и, ух! Сразу проснёшься. Сонно улыбнувшись, я зевнула, потирая глаз кулаком. Герман действительно очень заботлив и внимателен. Местами и поведением он похож на своего погибшего брата. С Германом нас сплотило именно горе и боль. Правду ведь говорят, что люди в беде не бросят. Всюду слышалось ржание лошадей, топот и свист. Внутри всё трепетало, когда я видела добрые глаза лошадей, их бег по огромным загонам. Гривы в свете солнца мерцали, словно звёзды в чёрном небе, а фырканье чем-то напоминало детский смех.       — Ты подожди меня, я найду дядю Остапа, — Герман покинул меня, скрывшись за кустами сирени. Ферма выглядела очень опрятной и чистой. Хозяин явно чистоплотен. Тропинка к дому усеяна мелкими камушками, а по бокам растёт сирень со смородиной и ноготками. Спустившись с тропинки, я прямиком направилась к загону, чтобы поближе рассмотреть лошадок. Поначалу, лошади боялись подходить ко мне, не смотря на все мои «иди сюда, лапочка» и вкусное сено. Однако, спустя какое-то время, ко мне медленным и красивым шагом подошла высокая, с подпалыми боками и серой гривой кобылица. Она мотнула головой, громогласно фыркнув, словно здороваясь с моей особой.       — Здравствуйте, — тихо поздоровалась я, протянув кобылке сено. — Вы такая красивая. Меня зовут Ирина, а Вас? Лошадь, фыркая и жуя сено, взмахнула гривой, словно вновь ответила на мой вопрос. Улыбнувшись, я аккуратно погладила её по носу и по шее. Кобыла даже пригнулась ко мне поближе. Через какое-то время, прыгая бочком, к нам подошёл жеребёнок. С губ слетел писк умиления. Этот жеребёночек был такой хорошенький, красивый… И он чем-то похож на эту кобылицу.       — Это Ваш сын? — обратилась я к кобыле, протянув жеребёнку пучок сена. Малыш боязливо смотрел на меня, но потом, шлёпая губами, взял сено в рот. Довольно фыркнув, жеребёнок отбежал от меня подальше, издавая пищащий звук или ржания. — Какой же ты милый. Наверное, моё лицо сейчас порвётся от улыбки. Я ещё никогда не чувствовала себя такой счастливой. Денис тоже любил лошадей… Уголки губ медленно поползли вниз. Интересно, если бы он остался жив, то смог бы он разделить со мной эти мгновения? Опустив взгляд вниз, я тяжело вздохнула, убирая руку с носа кобылки. А ведь когда-то Денис обещал мне, что никогда не покинет и не отпустит из своих объятий.       — Хэй, что Вы делаете? — лошадь легонько боднула меня головой, недовольно фыркая и стукая копытом. Лбом она уткнулась мне грудь, продолжая легонько подпихивать и тереться, — Что не так? — обняв лошадь, я тяжело вздохнула. Может, я ей не нравлюсь? Однако, после объятия, она успокоилась, лишь иногда потрясывая головой. По щекам побежали слёзы… даже лошадь почувствовала, что мне тяжело. — Знаете, госпожа лошадь, мне именно этого и не хватало сейчас, — объятий.       — Ир, что случилось? — на плечо легла широкая и горячая ладонь. Герман подошёл так тихо и незаметно, что на секунду я встрепенулась, оборачиваясь на него. Юноша смотрел обеспокоенно, кусая нижнюю губу. Я никогда не видела друга таким встревоженным или же расстроенным, или же показалась в его глазах грусть? Он вытер с моих щёк слёзы, улыбнувшись. — Что не так, принцесса? «Что случилось, моя маленькая принцесса? — Денис счастливо улыбнулся, протягивая руку…»       — Всё… в порядке, — только и выдавила из себя, прижимаясь к лошади. — В порядке, да. Просто… с лодашкой обнимаюсь.       — Линда очень любит обниматься с детьми, словно душу чует, — раздался глубокий голос. — Видимо, ты ей понравилась. На нас смотрел мужчина лет шестидесяти на вид. Седые волосы, худощавый и такие добрые, лукавые глаза серого цвета. Мужчина улыбался, смотря в поле, где бегали его «дети». Видимо, это и есть тот «друг отчима». Выпустив Линду из объятий, я встала рядом с Германом, улыбнувшись мужчине. Говорить я как-то стеснялась. Появилась странная замкнутость в движениях, жар по спине и лицу. Единственное, что я смогла что-то сделать, — кивнуть, улыбаясь ещё более глупой улыбкой. С людьми я не умела как-то контактировать или взаимодействовать, просто не умела. Это расстраивало.       — Ну, дети, каких лошадок выберите для поездки? — мужчина перевёл на нас внимательный взгляд. — Думаю, тебе, — он посмотрел на меня, — подойдёт Линда. Она аккуратная девочка, даже без поводка сможешь прокатиться, — мужчина подмигнул. — А тебе, казак, — он махнул Гере рукой, зазывая за собой, — я покажу Бурана. Добре коняшка, добре… Спустя какое-то время, я спрыснула со смеху: Герман, восседая на чёрном коне, с довольным лицом «выезжал» по загону. Его лицо так святилось от счастья и удовольствия, что я аж чуть не ослепла от такой яркости. Мужчина взял седло и закинул его на Линду, закрепляя всё дело ремешками. Перекинув уздечку, Остап поманил меня к себе пальцем. Так как калитки или входа в загон не наблюдалось, я с горем пополам перелезла через балки прямиком, тем самым оказываясь уже около кобылки и мужчины.       — Помочь залезть? — мужчина подал руку, но я отказалась, рукой ухватившись за седло и отталкиваясь другой от самой Линды, тем самым запрыгивая на седло. Когда-то я занималась верховой ездой на лошадиной ферме своего двоюродного дяди. Но из-за проблем с позвоночником пришлось расстаться и с седлом, и с любимой лошадью Бонни, которая, к счастью, ещё жива и здорова. — Как ловко панночка запрыгивает в седло. Занималась? Аль нет?       — Очень давно, — улыбнулась я мужчине, взяв узду крепко. — Ну, — я обернулась к Герману, — поехали?       — Поехали, но только… — немец неловко потупил взгляд, держа в руках узду. Ах, да, он же не умеет… Дёрнув в сторону, мы с Линдой подошли к горе наезднику. Взяв узду Бурана, мы вчетвером пошли вперёд.       — Вы только далеко не заезжайте! — крикнул нам мужчина. — Как увидите красный столб, заворачивайте обратно. Герман, покажи ей дорогу! ***       — Здесь так красиво, — мы спрыгнули с лошадей. Впереди простиралось огромное озеро с голубой водой, которое окрашивалось в кровавый от закатного солнца. Лесные массивы, подобно великанам, грозно смотрели на нас, придавливая своими могучими ветвями. Свежий воздух наполнял лёгкие дурманом, заставляющий лечь на бок и уснуть. Ковыль тихо шелестел под руками тёплого ветерка. Где-то вдали стрекотали последние птицы и сверчки. Всё это создавало такое ощущение сказки, что аж дух захватывало. Отпустив лошадей в поле, мы спустились ближе к озеру. Вода ярко переливалась, иногда вздрагивая от листка упавшего или же ветра скорого. На это можно было любоваться вечность. Целую вечность…       — Герман, ты когда-нибудь хотел умереть? — юноша посмотрел на меня испуганно, словно услышал что-то запретное, что никому нельзя слышать. Он хотел было что-то сказать, вот уже открыл рот, но я его прервала, — А я вот хотела. Знаешь, я постоянно думаю о своей смерти. Даже представляю, как она случится. Вены — банально и неинтересно. Огнестрел — грязно. Может, как Анна Каренина.       — Не романтизируй смерть, — прошептал Герман, резко прижав меня к себе. Настолько крепко, что я вполне могла задохнуться. — Как же ты не понимаешь… глупая ты девка, — голос его стал грубым, но слышалось что-то плаксивое, грустное. — Если ты погибнешь… — он посмотрел в мои глаза, сжимая плечи, — если ты погибнешь… — по щекам Геры побежали слёзы, и он опустил взгляд. Внутри что-то завыло. Можете назвать меня эгоистичной тварью, которая думает только о себе любимой. И ты будешь прав. Я не буду тебя переубеждать, мой юный друг. Я — эгоистка, я — мёртвый человек, гнилой.       — Герман, — юноша поднял на меня взгляд. Либо сейчас, либо никогда. Наверное, я не понимаю, что творю, но… погладив Вальтернахт по щеке и притягивая того ближе к себе, аккуратно прикоснувшись губами к устам друга, я разрушила тот барьер, держащий нас поодаль друг от друга. Зажмурив глаза от смущения, я прижала юношу ближе к себе за шею. Со стороны Германа же последовал ответ и крепкое объятие за талию. Сердце так бешено колотилось, щёки пылали, в животе что-то переворачивалось… — Прости, — разорвав поцелуй, я положила голову на грудь друга. — Прости меня, пожалуйста.       — Тише, я всё понимаю, — его широкая рука легла на мою голову, нежно поглаживая. — Я всё понимаю, но, пожалуйста, не оставляй меня одного. Я и так потерял почти всё, и тебя терять не хочу, Принцесса… Можно я буду звать тебя Принцессой?       — Можно…       — Поехали домой, — Герман сжал мои плечи, аккуратно поцеловав в лоб. — Твоя мама, наверное, волнуется.       — Конечно, — вытирая свои слёзы и улыбаясь, мы медленно пошли за лошадьми, которые мирно жевали травку. ✖✖       — Ты чувствуешь?       — Что?       — Снег плачет, — юноша поднял голову к небу, всматриваясь в непроглядную синеву. Он явно хотел что-то увидеть, но из-за обильного снегопада это было невозможно сделать. Я же смотрела на Германа, невольно дрогнув. Почему-то мне показалось, что друг сейчас пропадёт. Растает, как и этот «плачущий» снег. И я больше никогда его не увижу. Стало невыносимо грустно и больно.       — Но снег не может плакать, — собственный хриплый голос заставил немного съёжиться. В груди как-то неприятно кольнуло, а ногу скрутил спазм.       — Знаю я, — фыркнул немец, шипя от боли в коленке. Я прикусила губу, просипев:       — Что случилось?       — Знаешь, у меня такое ощущение, что мою ногу выворачивают из суставов и вправляют вновь, — друг устало прикрыл глаза, сев на заснеженную поверхность. Если честно, мы находились в каком-то пространстве, мутно напоминающее поле или дорогу. Вокруг было «пенное» пространство и стена снега, валившего без остановки. Лишь то место, где мы сидели, было малоснежным.       — У меня такая же хрень с головой происходит, — я не подавала никаких признаков на мучительную боль. Не хотела пугать друга, — но только… слабее. «Она врала. Жутко врала». Вольтернахт глянул на меня, слабо улыбнувшись. Внутри что-то встрепенулось… Стало неимоверно тепло и приятно, словно тогда, летним утром. Мы ещё сидели на берегу и жарили сосиски у костра. Тогда такими зелёными были. И Денис с нами…       — Помнишь, как мы сосиски жарили? — будто прочитал мысли мои, Герман как-то по-детски улыбнулся. Я кивнула. — Ты тогда чуть в костёр не упала. А я, как дурак, заревел. Я так испугался за тебя. Думал, сгоришь…. Ты ведь…. Была моим единственным другом в детстве.       — А помнишь, как мы на льду катались? Да ещё и без коньков!       — Помню, — Гера явно оживился. — Коньки у нас тогда девки из твоего класса отобрали. Ну, Наташа эта и… как её… чёрт, забыл.       — Кристина? — я чуть рассмеялась, вспоминая одну из самых забавных моих одноклассниц.       — Да, Кристина! — Вольтернахт сам начал сеяться. — Блин, она так лягушек боялась.       — А мы ей ещё в сумку их набрали… — протянула я, отчего оба залились громким смехом.       — Да, — сквозь смех хрипел немец, — весело же тогда было! Мы тепло обнялись, как закадычные друзья, но тут произошло что-то странное… Нас обоих ударило разрядом молнии. Поэтому отскочили в разные стороны, дико поглядывая друг друга. Сердце било в висках во все колокола, заставляя прерывисто дышать, но стало так больно, что я, сплюнув слюну на снег, обнаружила кровь… Быстро прикрыв рот рукой и закопав плевок, чтобы Герман не заметил, я судорожно вдыхала воздух, подавляя рвотные позывы.       — Что это было? — первый прошептал Гера, поглядывая на свои бледные руки. Их трясло, словно у алкоголика 1 января. Меня и саму колошматило в лихорадке. «Ещё три кубика…»       — Слышал? — я подняла взгляд к небу. Нам явно не послышался отдалённый крик женщины. «Разряд…»       — Разряд? — эхом повторил Гера, прикусывая губу. Не на шутку испугавшись, мы переглянулись. — Гер, ты не заметил, что мы сейчас в рубашках, а нам совершенно тепло, хоть и снег идёт? — я теребила материю штанов, оглядывая пространство вокруг. — У меня такое ощущение, что…       — Авария, Ир, — я невольно вздрогнула на этих словах, резко заострив взгляд на бледном Германе, — авария. Мы же попали в аварию… Машина. Играет музыка, мы смеёмся, яркая вспышка встречных фар, тормозящий звук, крик, удар, темно…       — Хочешь сказать, мы, — я сглотнула липкий ком в горле от картинок перед глазами. По спине пробежал холодок, — у-умерли?       — Нет, это невозможно! — вдруг вскрикнул Герман, схватившись за голову. Мне стало ужасно плохо, страшно и… приятно? Мне, чёрт возьми, приятно?! Голова закружилась, а ноги «выворачивались» ещё сильнее, отчего я пронзительно закричала. Германа пробило крупной дрожью, а сердце начало… Но тут юношу хватила ужасная мысль, что он вовсе не слышит стук своего сердца. Оно умерло? Замерло? Остановилось?.. «Ещё разряд, мы его теряем, чёрт возьми!..»       — Ирочка, — ласково обратился Герман ко мне, содрогаясь худым телом, — ведь главное, что мы вместе, правда? Я тихо поскуливала, словно собака, лежа на снегу. Мне хотелось уже самой выдрать свои ноги, чтобы не чувствовать ничего. Забыться… Перестать жить. Но почему же мне приятно и хорошо одновременно? Настолько нужно быть мразью, чтобы чувствовать удовлетворение от собственной смерти? Я хотела умереть одна, я не хотела, чтобы кто-то умирал со мной… Угрызение совести глушило без остатка. Ненавижу себя… Но тёплая рука на щеке угнала все эти чёрные мысли. Вольтернахт мутными глазами смотрел на меня, выдыхая горячее облачко дыма в небытие, куда занесла нас судьба-злодейка.       — Гер, обними меня, пожалуйста, — слабо прохрипела я, отводя взгляд в сторону. Раз уж мы умерли, то должны остаться вместе. Стало тепло-тепло, словно кто-то включил обогреватель. Дружеское объятие, что растопило «живое» сердце обоим.       — Ир, ты таешь, — с ужасом в голосе прошептал Герман, прижимая меня ближе к себе. Смотря на свои руки, сквозь которые пролетали снежинки, я хотела верить, что мы сейчас очнёмся. Что нас спасут. — Ирочка… Ирочка… «Ирэн, Вы меня слышите?» Вздох, словно под водой. В глазах темно. Я всё ещё чувствую прикосновение рук на своём теле. Звук капельницы, какие-то голоса. Мне тяжело дышать, Господи… «Ирэн, скажите что-нибудь».       — Где я? — не узнаю свой голос, он какой-то… другой. Это не мой голос! Медленно открываю глаза. Всё вокруг такое белое, яркое. Хочется привстать, но крепкие руки вновь возвращают обратно на мягкую поверхность, — Что случилось?       — Ирэн Моргенштерн, — это не моё имя, — у Вас случился выкидыш, поэтому Вы в больнице. Какой, мать вашу, выкидыш?! Какая Ирэн Моргенштерн?! Меня зовут Ирина Шихалеева, и я попала в аварию, но никакого выкидыша. Я даже не спала ни с кем!       — Где Герман? — говорить сложно, не то что дышать. Тело выламывало, особенно в области таза и живота.       — Ваш муж? — уточняющее спросил мужчина. — Мисс, к сожалению, Ваш муж погиб… две недели назад. Мы пробили по базе данных, когда искали Ваших родственников. Нам очень жаль, мисс. Мы сказали Мистеру Шмидту, что Вы у нас. Он звонил несколько раз. Мистер Шмидт сказал, что он Ваш друг… Ох, что же… — послышалось какое-то шуршание бумаг. Я не могла ни во что в сказанное поверить. Что несёт этот мужик? Меня с кем-то спутали?       — Простите, — я смогла открыть глаза и, наконец, увидеть того, с кем общаюсь. Это был мужчина в преклонных годах, в белом халате, с седыми волосами и серыми лукавыми глазами… Стоп, лукавыми? — но… я ничего не помню из того, что Вы сказали. Ни выкидыш, ни Шмидта, ничего. Врач долго смотрел на меня из-под очков. Наверное, я сейчас выгляжу так глупо. Ведь женщины не теряют память от выкидышей. Лишь бы к психиатру после такого не отправили. Почему-то было такое ощущение, что сейчас я это не я, как бы смешно не звучало.       — Наверное, Вы слишком устали, Миссис, — улыбнулся врач, кивнув медсестре. Та достала шприц из кармана розового халатика, сняла с него колпачок и постучала по корпусу, выпуская излишки воздуха. — Давайте, Вы сейчас поспите, а потом мы разберёмся со всем, хорошо?       — Подождите, я… стойте, — медсестра уже вводила какой-то препарат в капельницу. Это снотворное? — где я сейчас? Ну, не в смысле больница, а страна. Доктор прищурился, внимательней осматривая меня. Затем он снова улыбнулся, понимающе кивнув и проговорив: — Штат Вирджиния, США. А теперь спите, пожалуйста. Вы действительно сильно устали, такое ужасное потрясение… Люди в белых халатах покинули палату, оставив меня в немом шоке. Мало того, что я какая-то там… как там? Ирэн Морген. Моргеншто? Плевать. Так ещё я нахожусь в пендостане, у меня выкидыш произошёл, умер муж и ещё какой-то Шмидт, хрен знает откуда взявшегося. Моему недовольству нет предела. Было бы хорошо, если бы этот самый Шмидт пришёл завтра ко мне и всё рассказал. Но как сообщить ему о том, что я это не я, а какая-то левая девушка из России? За сумасшедшую сочтёт. И где Герман? Неужели… мы мертвы? И попали в другой мир? Господи… Мир начал тухнуть, я провалилась в тяжёлый сон слишком быстро.