По вере вашей да будет вам

М. 1 Сначала вообще ничего не было. 2 А потом я сижу на земле у неизвестной шумной улицы, и время будто течёт мимо. Смотрю вниз, на свои ноги: кеды на них совершенно убитые. "Какой смысл в джинсах и кедах, если они не убитые?" — вспоминаю и улыбаюсь. Он подходит и садится рядом. — И долго будешь тут сидеть? — Столько, сколько потребуется. — А сколько потребуется? — А ты будешь здесь? — Хм. Я бы предпочёл место покомфортнее. Я улыбаюсь ему: — Я знаю. Он долго смотрит на меня. — Ты совсем другой. — Тебя это расстраивает? — Нет, — теперь улыбается он, — потому что ты абсолютно такой же. Мы смеёмся. — Значит, ты поцелуешь меня? Он наклоняется совсем близко и смотрит в глаза. — Конечно, — шепчет, и его дыхание щекочет мне щёку в том месте, на котором у неё когда-то была ссадина, и мурашками движется дальше, за воротник футболки. А потом он целует меня. Жизни нет и смерти нет, его губы прикасаются к моим, и только одна вещь на свете имеет значение. Он отстраняется, его пальцы на моём лице. — Не хочешь сказать что-нибудь романтичное? — Никогда не целовался с мужиком. Он фыркает. — И как оно? — Особой разницы не почувствовал, — пальцы скользят мне на шею, и я выдыхаю со странным звуком, — кроме того, что это ты. — Это важное отличие, — он следит за тем, как пальцы движутся к моей ключице; я слежу за тем, как мне начали жать штаны. Издевается надо мной, засранец. — Ты всегда любил выпендрёж, — я притягиваю его к себе за футболку. — А я всегда любил тебя. И я целую его бесконечные миллиарды лет, за все те годы, что так по-глупому не целовал, прижимаю к себе, боясь разлететься на кусочки от счастья. Стена, на которую мы оба опираемся, уже больно впивается в плечо, но его руки теперь у меня под одеждой, поднимаются вверх по спине, и шло бы оно нахуй, это плечо. Он пытается сесть удобнее и стонет мне в рот – кажется, не одному мне жмут джинсы. Опускаю руку вниз (я же должен это проверить, да?), задевая его ремень, пальцами проводя дальше, до самого бедра (догадка подтверждается), и, кажется, сам краснею от собственной наглости. — Блядь, что ты делаешь?! — он отрывается от меня и смеётся. — Мы же посреди улицы! — Да мне дела нет сейчас до этой сраной улицы!! Он становится почти серьёзным, хотя всё ещё немножко улыбается. — На самом деле мне пора. Я должен идти. — Так быстро? Он запускает обе руки мне в волосы и упирается лбом о мой лоб. — Эй. Скоро увидимся. — Я знаю, — отвечаю тихо. — Обязательно. Он начинает подниматься, но вдруг снова быстро приближается ко мне и внезапно опускает ладонь на молнию моих джинсов, так, что я едва не умираю опять. — И на этот раз, — он смотрит пристально, а в его глазах пляшут черти, — я буду у тебя первым! А потом он встаёт и уходит, выпендрёжник, грёбаный_сука_Князь, моя вечная любовь. Я опять прислоняюсь к стене и закрываю глаза... 3 ...и просыпаюсь. 4 За окном солнечное утро, мама с Лёхой смеются на кухне, в выходные мы с отцом и братом пойдём куда-нибудь вместе, и это будет здорово – как всегда. А сейчас я встану, оденусь и пойду в училище, чтобы, наконец, встретить свою любовь. И, думаю, что не только его одного. Вот только со стояком нужно разобраться. К. 1 Сначала вообще ничего не было. А потом было утро. И яркое солнце. И радость пробуждения. Сегодня я куда-нибудь пойду. Куда – не важно. Потому что куда бы я ни пошла, я всё равно приду к тем двоим навстречу. А. 1 Сначала вообще ничего не было. Потом я бежал в училище по залитому солнцем городу, и сердце бешено стучало в груди. Эпилог *** Мы (уж такие, какие есть) единственное, во что мы по-настоящему верим. В дружбе. В любви. В жизни и в смерти. И по вере нашей да будет нам.