***
…— Это детские бредни и статьи лжеученых, Чонгук. Если тебе достаточно 8 секунд, чтобы влюбиться, то тебе хватит 4 секунд, чтобы разлюбить. «Мне не хватит целой жизни», — думает Чонгук и втягивает воздух, играя жевалками. Ситуация начинает разогревать его кипящую, как масло, ярость. Тэхён вздрагивает и встаёт со стула на ватных ногах. Когда он так настойчиво целовал Чонгука, то не думал, что это обернется в признание. Он вообще, порой, не думает башкой. И теперь ему внезапно становится страшно. Кажется, вибрация мозга заглушает звук сердца, Ким думает истерично, будто бы оправдываясь для самого себя. Он колется словами, чтобы не показывать главного, и хотя ему свои чувства транслировать не составляет труда, ведь всегда происходит все автоматически и без стеснения, сейчас же Тэхен путается в клубе красных нитей, спотыкается и ползёт назад, отбиваясь холодными фразами…***
У Тэхёна никогда не было серьёзных отношений. Он никогда не был влюблён до болезненной мысли, что если сейчас этот человек уйдёт, то от самого Тэхёна останутся разве что сломанные кости. Нет ничего выше любви, Тэхён осознавал это, но никогда не понимал каково отказаться от всех дел на свете только лишь ради того, чтобы подарить кому-то дешёвую шоколадку из супермаркета. Такие шоколадки сладкие чересчур вообще-то, от них блевать тянет, и как можно скорее, но Тэхён их глотал килограммами, лишь бы однажды вместо дрянного привкуса сахара почувствовать терпкое, чуть горьковатое, но оттого пряное на язык какао. Однако как только ему всовывали лучший сорт в лавке, Тэхён боялся, что ему не хватит денег оплатить такой дар, что он слишком пуст для него. С Чонгуком, почему-то иначе. Вместо коробки конфет с ликёром — очередная молочная плитка за пару копеек. Шоколад, конечно, такой же дешёвый, в блестящей фольге, но есть в этом вычёрном куске металлической обертки и плитке сладости что-то такое приятное, что дороже шоколад уже и не хочется. Простое и дешёвое стало внезапно сложным и самым дорогим. Тэхён свою влюблённость осознает, но избегает истерически, потому что ему кажется, что он сам — шоколад ещё хуже, стоящий на самой нижней полке…***
…— Чонгук, я… — идиот, трус, пугливый мальчишка, — погорячился. Это ведь просто…просто так. Я же не думал, что ты влюблён в меня, я бы не стал… не стал просить такого…***
… Такое, вроде, называют низкой самооценкой, но для Тэхёна просто фобия долгих и серьёзных отношений. Это ведь обязанность быть обязанным. Серьёзным и уравновешенным, не бояться предстать нагим перед партнером — и душу раскрыть и одежду снять. И то и другое Тэхёну казалось пугающим, потому что как это — показать кому-то свою настоящую цену, показать, что ты, вообще-то обычный, никакой не волшебный. Разлюбливать больно, а видеть это в глазах того, кому доверил свое горячее сердце — ещё больнее. Даже произнесённая вслух фраза «О нет, ты разочаровался во мне…» заставляет зажмуриться и зажать нос пальцами как при нырке…***
…— Иди, Тэхён. — Куда? — он говорит вдруг жалобно, поджимая губы и будто бы сдерживая всхлип. Тэхён смелый, честно. Он смелый в чём угодно, но только не в настоящих чувствах, не в серьёзных отношениях и только не с Чонгуком. — К себе. Я собираюсь работать. Чонгук холоднеет медленно. Будто постепенно остывает, слезая с раскалённой сковородки, и речь не о его злости, а о его чувствах. На первых парах кажется, что вот он — конец, что ты снова станешь ледышкой, что умрёшь от обморожения, но только со временем понимашь, что внутри и спустя время будет пылать синее пламя. Чонгуку даже больно от неумения признать факт, что что бы не случилось, каким бы очередным «шаблоном» отношений, основанных лжи, не был Тэхён, он все равно остался и останется в легких как палящая батарея. Ночи в многоэтажке холодные зимой.***
…Но есть ещё кое-что больнее, чем видеть разочарование: прожить до конца в одиночестве, а потом однажды, распахнув ночью глаза, понять, что единственное, что ты не попробовал на себе за эти восемьдесят с лишним лет — это настоящая любовь. И потом нащупать правой рукой только одинокие холодные простыни, сжать постель в мёрзлых старческих пальцах и сомкнуть глаза, так и не узнав, какая у Чонгука на вкус кожа…***
Тэхён просыпается от кошмара, подскакивает и осматривает руки, на которых всё ещё нет морщин. Выдыхает и громко взвывает. Ему еле хватает сил на то, чтобы встать, взять с крючка ключи и хлопнуть входной дверью. Постучать в соседнюю, смахнуть в грустных глаз соль и прикусить в ожидании губу. Ему не стыдно, ему тяжело. «Так вот она какая — любовь», — думает Тэхён, выдавливая кнопку звонка. Чонгук открывает не сразу, вид у него, откровенно, дерьмовый, он будто минут сорок пролежал лицом в жёсткую кирпичную подушку, кусая её зубами. Сначала он злится, потом озадаченно изучает лицо напротив, потом машинально сводит брови к переносице, хмурясь. — Что такое, Тэхён? — Кажется, я влюблён в тебя. Повисает молчание, в котором скрипит открытое настежь окно. — Кажется, ты отверг меня пару часов назад. Тэхён начинает дрожать — он не пытается вызвать жалость, он пытается освободить нагруженное сердце, ведь ему просто по-человечески страшно. — Я был нечестен. Чонгук презрительно хмыкает, открывает дверь чуть шире и смотрит на Тэхёна сверху вниз. Ему хочется сказать что-нибудь обидное, чтобы отомстить по-детски, но он не настолько жесток, чтобы причинять такую же боль в ответ кому-либо. — Я думал, ты никогда не врёшь. — Это было исключением, — Тэхён наконец поднимает глаза на Чонгука, сжимается под его взглядом, но признака пытается не подать. Голос его внезапно становится жалобным, губы дрожат, словно ему еле хватает эмоциональной стойкости, чтобы не расплакаться. — Впусти меня. Пожалуйста. Здесь холодно. «Мне тоже холодно, Тэхён». — Иди к себе. — Не пойду, Чонгук. Не пойду, пока ты не впустишь! — Тэхён хватает Чонгука за руку, сам перешагивает порог, пошатываясь. Чонгук внезапно осознаёт, что слёзы — самое искренне, что есть в Тэхёне, что он не может выдавливать их из себя, что не может останавливать. Что ручьи солёные — это бескрайние моря, которые врать просто не умеют. Умеют думать, умеют кричать, умеют убивать, умеют поглощать, но не врать. Моря не создают иллюзий, что у них всё на душе честно, они волнуются от каждого лёгкого дуновения ветра, потому что не могут иначе. Стирают ложные надежды на песке, поглощают грязь и мусор, не в силах сопротивляться. Мы губим моря, потому что думаем, что они лживые. Но если они и врут — то только ради того, чтобы не пускать в свою пучину, в свое неспокойное нутро посторонних. Чон выдыхает, будто бы сдаваясь под натиском чужого взгляда, смотрит в ответ и кладет ладонь на щеку, вытирая разводы от слез. Как же Тэхён очарователен, черт подери. Оба молчат, потому что не все в мире можно передать жалким бедным словарем, в котором явно слов не хватает, и Чонгук наконец обнимает то, что хотел обнять так долго, гладит руками спину, пытаясь согреть — ведь открытое окно все ещё задувает зимним сквозняком, гуляет по квартире, шурша шторами. И хоть они так и остались на пороге, сырость даже тут чувствуется холодными лапами на шее. — Кажется, Матильда беременна, если тебе это интересно.