Если бы Чон Чонгук мог

      Чонгук часто вспоминает о чём-нибудь из прошлого. В конце концов, это всё, что ему было дозволено в то время, как его руки и ноги были скованны тяжёлыми цепями, а перед отчаянным взором не было ничего, кроме кровавого неба и тёмного песка, теряющегося в горизонте.       Его воспоминания терялись и путались, иногда развязывая спутанный клубок, а иногда сплетая всё новые небылицы, отзывавшиеся в голове смутной ностальгией, которая одинаково могла быть как реальностью, так и надуманностью. Например, он не мог сказать точно, дарила ли ему Джихё злобный заколдованный плющ и звали ли этого самого плюща Пушистик или это всего лишь игра его воображения. Так же он не до конца понимал, действительно ли раз в десять лет к нему наведывались и голыми руками ломали длинные рога, являющиеся гордостью и показателем силы для любого демона. Он не мог протянуть руку и коснуться своей головы, но что-то вязкое и тёплое время от времени текло по лбу, собираясь на сухих губах и отдавая металлическим привкусом, так что он решил, что да, размытый образ Чанёля, без колебаний надламывающего его рога, ему не привиделся.       Когда его наказание подошло к концу и он наконец смог провалиться в сон впервые за тысячу лет, его сомнения развеялись с искоса кинутым взглядом, направленным Джихё на его голову. Чонгук тогда только горько усмехнулся и дрожащими пальцами провёл по острым обломкам когда-то сильных и слегка закрученных рогов.       Сто раз. Сто раз Чанёль по приказу Люцифера посещал Тёмную пустыню и ровно сто раз заставлял Чонгука кричать от боли без возможности потерять сознание. Всё, что ему оставалось в такие моменты, — это попытаться абстрагироваться и думать, что это происходит не с ним.       Джихё плакала. Чонгук никогда не видел её плачущей, даже во время суда, решающего его судьбу, её красивое лицо оставалось бесстрастным и холодным, а взгляд сверкал готовностью ко всему. Но, как оказалось, она всё же не была готова к тому, что, прождав тысячу лет, её младший братишка предстанет перед ней безвольной тряпичной куклой, с бледной кожей и пустыми глазами. С запёкшейся кровью на голове, обломками рогов и всего лишь одним вопросом.       — Что с ним сделали?       Джихё опустила взгляд и погладила стоящий рядом плющ. Его звали Марк. Не Пушистик. Руки Чонгука задрожали сильнее.       — Я не знаю.       Врать для демонов в порядке вещей, но именно тогда лгать было сложнее всего. Джихё знала, что сделали с ним, но не имела права говорить — ещё одно условие, вынесенное судом.       Наверное, это всё, что помнит Чонгук о том дне, когда его вернули домой. Это было около ста лет назад, и всё, чем он потом занимался, было сном и поглощением пищи, поначалу не имеющей для него никакого вкуса. Иногда он выбирался в город, чтобы бесцельно побродить по жарким улицам и словить на себе около сотни любопытных взглядов, обращённых на едва отросшие рога. Для их нормального роста требуется примерно десять лет, но Джихё удалось отыскать мазь, которая восстанавливает их в несколько раз быстрее. Чонгуку было по большей части всё равно, но видеть жалость в глазах сестры не хотелось, а потому он послушно обрабатывал рога один раз в три дня. С их ростом к нему возвращались силы, и вскоре на пороге их дома появилась высокая фигура с алыми волосами и невидимой, но ощутимой для всех кровью на руках.       — Тебя вызывают в Резиденцию, — сказал Чанёль.       Джихё рыкнула, намереваясь задать трёпку тому, кто на продолжении многих лет лишал её брата сил, но Чонгук закрыл Чанёля своей спиной и покачал головой. Вины Чанёля ни в чём не было. Он просто выполнял свою работу.       — Зачем я там?       — Люцифер хочет, чтобы ты снова вышел на работу. Всё же ты был одним из самых могущественных демонов.       С тех пор будни Чонгука перестали проходить серо и одинаково. Выслушав гневную тираду от правителя Преисподней и получив напутствие больше никогда так не оступаться, его послали в одну из компаний, где он подписал контракт и отправился в мир людей.       Прошло сто лет, но Чонгук по-прежнему занимается тем, что вспоминает. Возможно, он и правда многое не помнит, накладывает что-то выдуманное на реально произошедшие события, но его он помнил всегда.       Его улыбка и смех, звучащий чистой мелодией в голове, были единственным, что позволяло ему не сойти с ума в Тёмной пустыне.       Иногда сознание Чонгука настолько мутилось, что он обнаруживал рядом с собой его стройную фигуру, облачённую во всё белое и глядящую на узника тёплым взглядом из-под веера пушистых ресниц. Чонгуку хотелось прикоснуться к нему, провести по линии подбородка губами, но он даже не мог дёрнуться, и он, коротко улыбнувшись, сам подавался вперёд, заключая напряжённую шею в объятия и укрывая продрогшее тело огромными крыльями.       — Я рядом.       Чонгук знал, что это неправда.       Он был далеко. Если вообще был.       И всё же Чонгук уверен, что даже если бы ему стёрли память, этот взгляд, сейчас смотрящий сквозь него на включённый позади телевизор, он бы не смог забыть никогда.

***

      Дома сестра оказывается одна, в коротких пижамных шортах и засосами на ключицах. Она поднимает взгляд на звук открывшейся двери и вскидывает брови, когда Чонгук резко оседает на пол, прислоняясь спиной к дверному косяку.       — Чонгу? — зовёт сестра.       Чонгук утыкает лицом в согнутые колени, и это так напоминает того сломанного мальчишку, которого только-только приволокли с границы Царства демонов и порванная одежда которого была вся в крови и чёрном песке, что Джихё подрывается с места.       — Ты помнишь, что я спросил у тебя после того, как вернулся?       Конечно, она помнит.       — Ты спросил о нём, — отвечает Джихё, касаясь спутанных волос у основания рогов. — Чонгук...       Тот поднимает голову и смотрит на неё влажными глазами. Он никогда не плакал. Никогда.       — Я видел его.       Джихё распахивает глаза и одёргивает руку, всматриваясь в бледное лицо напротив и пытаясь найти на нём признаки вранья. Но не видит ничего, кроме боли.       — Это невозможно, — бормочет демоница. Невозможно, ведь она знает, что сделали с ним. — Тебе показалось, он не может быть жив.       — Теперь он мой подопечный, — сипит Чонгук. — Его зовут Ким Тэхён, его ангелом-хранителем является Ким Сокджин. Мне не показалось, сестра.       Джихё медленно оседает рядом.       Это невозможно. Невозможно. Она повторяет это снова и снова, но понимает, что бесполезно, когда горячая слеза всё-таки соскальзывает с мокрых ресниц и чертит дорожку по щеке брата.       Невольно перед глазами встаёт тот день, когда Чонгук был отправлен в Тёмную пустыню. На границе двух Царств были собраны ангелы и демоны, в центре которых стоял Ким Тэхён, смотрящий вдаль стеклянными глазами и беззвучно шептавший что-то непонятное. На его спине было кровавое месиво с выступающими костями, когда-то бывшими прекрасными крыльями, а душа расколота без возможности на перерождение.       Но суд решил, что этого мало.       Собравшимся приказали разорвать грешника.       Сжав зубы, Джихё подчинилась приказу и ни на минуту не переставала просить прощение у Чонгука.       Кости Тэхёна ломались легко, с громким хрустом, но ещё громче плакал Ким Сокджин, вынужденный участвовать в казни собственного брата.       Если бы Чонгук был там, он бы разорвал каждого, кто посмел бы прикоснуться к его возлюбленному. Но его не было, и в итоге в том месте, где совсем недавно стоял ангел, образовалось кровавое пятно, орошённое слезами братьев и словами оскорбления от некоторых демонов.       Чонгук хранил в памяти образ, который любил переплетать с ним пальцы и заливисто смеяться с любых шуток. Джихё же хранила того, кто произнёс: «Он в порядке?», когда её руки сворачивали ему шею.       И теперь Ким Тэхён жив.       Он почти рядом.