***
«Дерьмо». — Как вежливо с твоей стороны, — хмыкает голос откуда-то сверху. Субин нехотя приоткрывает один глаз — уже нормального цвета. — Я это вслух сказал? — И не один раз, — подтверждает Намджун — один из самых сильных и мудрых ангелов за всё миросуществование. Субин видит его всего второй раз в жизни. Первый же был, когда учитель при любой возможности сбегал в Небесный город, давал ему оплеуху, несколько монет и интересный свиток со всякими проклятиями. В один из таких дней Субин как и всегда скрывался в тени многочисленных деревьев и сторожил вход в сад, изучая непонятный дядин почерк, когда в метрах двадцати проскользнула белоснежная фигура с огромными крыльями, которая кинула на него короткий взгляд, сказала «на камнях не сиди — холодно» и просто ушла. Как будто не сочла необычным то, что какой-то непонятный демон-подросток сычевал в его столице ранним утром. — Что ж, извиняюсь, — без капли сожаления произносит Субин, принимая сидячее положение и осматриваясь. Пейзаж вокруг тот же: закатное небо, проплывающий мимо пух облаков и высокие ворота, но уже без стражи. — А что, демонам койки в ваших лазаретах не полагаются? Знаете, земля-то у вас холодная, могли бы хоть что-то мягонькое подстелить... Намджун его недовольством не проникается. — Не наглей, — его потрясающие крылья, приобретающие в свете вечера персиковый оттенок, издают шелестящий звук, когда он встаёт с корточек, возвышаясь над фигурой оставшегося на земле демона. — Я тебя подлатал, одежды от крови очистил. — А пальто откуда? — Субин проводит ладонью по тёмной плотной ткани и наконец с кряхтением встаёт. Перед глазами немного рябит, но это ничто по сравнению с тем, что он испытывал, пока шёл сюда из Подземного города. — Считай небольшой платой, — жмёт плечами Намджун. Субин непонимающе хмурится. — Платой? За что? — У меня есть для тебя одно предложение, — не тая, выкладывает ангел. Субин немного напрягается, но виду не подаёт и просто кивает, намекая продолжать. — Нужно, чтобы ты нашёл Чонгука. — Учителя? — удивляется Субин. Он ожидал чего угодно за хорошенькое пальто, но явно не того, что его попросят найти дядю. — Зачем он тебе? Намджун кривится, но через секунду перебарывает отобразившееся на лице презрение и спокойно объясняет: — Ты должен рассказать ему о том, что душа Тэхёна разрушается, — и, увидев ошарашенно расширившиеся глаза, добавляет: — Да, я знаю, что его душа не была уничтожена и вам удалось спасти большую её часть. Ёнджун успел мне всё рассказать перед тем, как был заточён. Сердце Субина снова болезненно сжимается, стоит ему лишь услышать знакомое имя. — Как он? — выходит почему-то тихо и немного отчаянно. С надеждой на лучшее. Намджун видит эту надежду и сжимает губы в тонкую полоску. Отворачивается. — Жив, — коротко бросает он. Субин шумно вдыхает и выдыхает. Жив. Просто «жив». И это всё? В каком он состоянии, что с ним вообще происходило все эти триста лет? «Жив» это ведь не то же самое, что и «в порядке». «Жив» это когда весь в крови, с переломанными костями и ни одной мыслью в голове, но грудная клетка будто назло здравому смыслу продолжает подниматься и опускаться. Когда втоптан в грязь, не можешь открыть глаза из-за слипшихся ресниц, а горло дерёт от сухости и жажды, но на каждый пинок под дых реагируешь полузадушенным хриплым стоном. «Жив» не значит, что будет жить дальше. — Когда его выпустят? — он не смотрит на Намджуна, потому что силы, которые после пробуждения растекались по телу тёплой волной, будто вмиг покидают его, и даже голову поднять кажется непосильной задачей. — Послезавтра, — всё также не оборачиваясь, отвечает Намджун. Крылья почти полностью скрывают его фигуру, и Субину почему-то кажется, что так Ким пытается закрыться от его эмоций. — Приходи на закате. Субин просто кивает, хотя и знает, что этого движения никто кроме него не замечает. Какое-то время между ними царит тишина, а затем он всё-таки спрашивает: — Так что, ты говоришь, я должен передать дядюшке?***
После разговора с Чонгуком и — неожиданно — каким-то стрёмным жнецом, всё время ползущим подальше от довольно безобидного (ага, как же) плюща, Субина под своё покровительство берёт Джихё-нуна, которая буквально тащит его с собой на кухню и усаживает за массивный стол. — Ещё не был у семьи? — спрашивает она, шаря по верхним полкам — стоящий в дверном проёме демон, которого, вроде как, зовут Даниэль, строит грустную моську и удаляется в гостиную, обидевшись на то, что на него перестали обращать внимание. Субин даже мысленно извиняется перед ним за сорванную свиданку. — Не был, — он всё-таки встаёт из-за стола и без особых проблем достаёт банку с острым перцем, передавая ту нуне. — Они, вроде как, были не в восторге от того, что их сын опозорил наш род так же, как и учитель. — Они уже давно остыли, — отмахивается Джихё. — Они всё-таки твои родители и любят тебя — не рви связь так быстро. Субин ничего не отвечает и лишь молча возвращается за стол. Когда об их отношениях с Ёнджуном стало известно в двух царствах и их обоих, как и прописано в специально созданном по такому случаю законе, скрутили и вынесли каждому по наказанию, практически все его родственники на суде кривились и плевались. Прекрасно было слышно совсем нескрываемые презрительные разговоры с «уподобился этому ублюдку Чонгуку», «как будто у нас мало тех, кого можно трахнуть» и «наверное, крылатые особенно узкие из-за того, что хранят свою чистоту, ах-ха-ха». Родители были одними из немногих, кто молчал, но они всё равно даже не смотрели на стоящего на коленях сына, и у Субина от этих воспоминаний рот наполняется кислой слюной. — Слушай, — прерывает его размышления Джихё, тихо хлопая дверцей холодильника и кидая странный взгляд на его голову. — Твои рога... — она на мгновение замолкает, — они в порядке? Субин невольно поднимает руку и проводит пальцами по основанию мощных рогов, закручивающихся и ветвящихся на концах. — А что с ними может быть не так? — не понимает он. Джихё поджимает пухлые губы и отворачивается к плите. Она будто вмиг становится в несколько раз меньше, и даже её собственные рога не придают ей угрожающий вид известной демоницы. — Просто, — тихо говорит она, беря в руки нож, — когда Гу вернулся, у него на голове были только обрубки. И кровь, — нож застывает над доской и разрезаемым мясом, а затем по кухне вновь разносятся звуки готовки. — Я рада, что у тебя всё по-другому. В её голосе слышится застарелая боль и переживания. Наверное, думает Субин, зрелище, которое представлял из себя Чонгук, когда его приволокли обратно после тысячелетнего заключения, было поистине пугающим, раз даже нуна говорит об этом так. — На самом деле, мне их тоже парочку раз ломали, — признаётся он и тут же ухмыляется. — В отличии от учителя, я не просидел всё время в одиночестве. За эти триста лет у меня было довольно много посетителей, которым нравилось моё беззащитное состояние, — ухмылка становится шире. — Но только несколько из них оказались настолько идиотами, что решили трогать мои рога. Всего их было четыре — и каждого из них Субин помнит в лицо и знает по именам. Они сами, безмозглые, представлялись ему, как только добирались до места его заточения — север Тёмной пустыни в последние пятьсот лет стал популярным «курортом» для всех любителей нарушать немногочисленные законы Подземного царства. Субину посчастливилось приобрести горящую путёвку туда на триста с чем-то лет, и за эти года к нему могли приходить все, кому хотелось почесать свои кулаки о чужую плоть. Правда, не все оказывались конченными мудаками — некоторые просто садились рядышком, спрашивали его за жизнь и рассказывали свои иногда настолько нудные истории, что прикованный к скале Субин, не имевший возможности закрыть уши или хотя бы заснуть под монотонный бубнёж, жалел, что его пришли не бить. — Пойдёшь мстить? — просто спрашивает Джихё, улыбаясь через плечо. Субин улыбается ей в ответ. — Разумеется.***
То, что не вся кровь отстиралась от презентованного Намджуном пальто, Субин замечает только когда уже стоит недалеко от ворот в Небесную столицу. Он пару минут безуспешно пытается оттереть несколько коричневых пятнышек на рукаве, но те отказываются пропадать, и ему ничего не остаётся, кроме как раздосадовано фыркнуть и сунуть руки в карманы в жесте недовольства. Этот жест не остаётся проигнорирован ангельской стражей, тут же напрягшейся и готовой отбивать атаку. Где они в его позе нашли враждебность, Субин в своей тёмной, но всё-таки душе не чает и показывает им язык — ангелы сжимаются ещё больше. Забавные такие. Вскоре дразнить несчастных крылатых, смотрящих на него большими от страха глазами, надоедает, и Субин переводит взгляд на небо — то медленно, будто с неохотой, начинает сменять оттенки на более спокойные и оранжевые. Субин мысленно подгоняет облака, хотя и знает, что ему это не поможет. Он стоит тут с самого утра. Пускай Намджун и сказал ему приходить только вечером, проснувшись на диване в гостиной приютившей его Джихё (ну и Чонгука, конечно, правда, тот после их разговора так и не появлялся), он понял, что не сможет усидеть на месте, если сейчас же не пойдёт к границе между царств и своими глазами не увидит, что у ворот никого нет. Со всеми планами он покончил ещё вчера, поэтому его совсем ничего не останавливало, хотя сейчас он немного жалеет, что умчался так быстро — стоя тут целый день, Субин уже успел несколько раз себя обматерить за неопрятный вид. Ещё и эта дурацкая кровь на рукаве — чья она? Того придурка, который вчера пытался от него убежать? Надо бы вернуться к его останкам и отпинать оставшееся. Небо тем временем продолжает золотиться. Внутреннее напряжение растёт. Субин всё думает, что скажет, когда наконец увидит его. Они не виделись больше трёхсот лет, и фразу стоило бы придумать заранее, но он додумывается до этого только сейчас. Что сказал Чонгук, когда Тэхён наконец увидел его («— Серьёзно? Что-то поумнее «я тебе снюсь» не нашлось?» «— Я не пойму, ты когда таким борзым успел стать? А ну иди сюда»)? Возможно, ему стоит сказать «я безумно скучал» или что-то вроде «я думал о тебе каждую минуту»? Или.. Ворота неожиданно приходят в движение. Субин вздрагивает от рокота стальных деталей и впивается взглядом в суетящуюся ангельскую стражу, образующую между собой довольно широкий проход, в котором вскоре показывается сгорбленная фигура. Она идёт, чуть прихрамывая, и очевидно, что ей тяжело держать себя в вертикальном положении, из-за чего под руку её ведёт Намджун — Субин узнаёт его издалека лишь благодаря крыльям. Дальше он срывается с места. В голове у него становится разом пусто — там уже нет мыслей, что сказать и как себя следует вести. Что за бред вообще? Кто думает об этом, когда единственное, чего хочется, — это подхватить дорогое тебе существо на руки и зацеловать всё, до чего сможешь достать? Только сумасшедшие. — Ёндж... — с распирающей грудь радостью выдыхает Субин, но хрупкая фигурка рядом с бледным Намджуном поднимает голову прежде, чем он успевает договорить. И Субин тут же застывает на месте. Снизу вверх на него смотрят две бездонные пропасти. Стеклянные, чёрные и абсолютно безжизненные. Субин чувствует, как поперёк горла встаёт ком. Он бегает глазами по осунувшемуся, почти прозрачному лицу с синяками практически такими же чёрными, как и глаза, и задерживается на нескольких глубоких царапинах на скулах и подбородке. Кровь вскипает мгновенно. — Успокойся, — просит Намджун, видя его налившиеся яростью глаза, вмиг поменявшие оттенок. — Субин, я сказал: успокойся, — в ответ Субин лишь злобно зыркает в его сторону и сжимает искрящиеся кулаки. Намджун поджимает губы. — То, что ты видишь сейчас — не страшно. Не страшно? — Не страшно? — переспрашивает демон, поломано ухмыляясь. Ангелы, по-прежнему стоящие по обе стороны от них, от этой ухмылки белеют на глазах. — Ты говоришь, что это не страшно? Не страшно видеть того, кого любишь в таком состоянии? — он зло чертыхается и смотрит Намджуну прямо в глаза. — Тогда что, по-твоему, страшно? Намджун смотрит на него в ответ, роняя тихое «вот это» и протягивая руку к краю тёмной мантии, в которую укутан безучастный Ёнджун. И в этот момент Субин понимает, что да — то, что он видел до, было лишь верхушкой айсберга. Всего лишь началом кошмара.***
Он даже не моргает, когда за спиной раздаётся глухое «ты как?», а следом аккуратные, отточенные шаги сокращают последнее расстояние между говорившим и диваном, у которого он сидит уже второй час. — В норме, — всё же отвечает Субин, чувствуя, как от продолжительного молчания горло дерёт с непривычки и сухости. Чонгук становится рядом. Субин прислушивается к себе и замечает, что от учителя больше не несёт теми отчаяньем и болью, которые он чувствовал в последнюю их встречу, когда поведал ему о состоянии души Ким Тэхёна. Значит, думает он, прикрывая зудящие глаза, всё прошло хорошо. Хоть у кого-то. — Я на выходе встретил Джихё, — вдруг говорит Чонгук, и голос у него почему-то тише, чем мог бы быть — будто он всерьёз опасается, что своими разговорами может потревожить покой лежащего на диване Ёнджуна. — Она сказала, что ты ещё задержишься у нас, — он замолкает, не зная, судя по всему, как спросить потактичнее, и в итоге всё-таки спрашивает прямо: — Расскажешь? Субин не видит его, но чувствует слабый кивок в сторону спокойного Ёнджуна. Лицо прорезает усталая усмешка. — Да нечего здесь рассказывать, — он чуть сильнее сжимает маленькую ладошку, которую от границы между царствами так и не смог отпустить, и всматривается в спящее лицо — кажется, будто Ёнджун действительно просто спит, и если поцеловать его в нос, как он делал когда-то давно, то тот тут же нахмурится, завозится и откроет недовольные глаза. Совсем не такие, какие он увидел сегодня. — Просто я ошибся, когда сказал, что со временем наказание для таких, как мы, упрощается. Так происходит только в Аду, на Небесах же... — он на секунду замолкает, натыкаясь пальцами на несколько шероховатых линий на внешней стороне чужой ладошки, — всё лишь ужесточается. Когда Намджун позволил ему взглянуть на то, что скрывалось под мантией, первой мыслью Субина было то, что это невозможно. Что именно «невозможно», он и сам не знал: то ли то, что ангелы не могли сотворить такое со своим же собратом, то ли то, что при потере такого количества крови даже божественные существа вряд ли могли выжить. Но глаза ему не врали, и получалось, что возможно было всё. На теле Ёнджуна не было живого места: все нижние одеяния держались кое-как изорванной тряпкой, за которой скрывались глубокие раны, похожие на надрезы. Помимо свежих паникующее сознание Субина смогло отметить и старые, превратившиеся в шрамы, покрывающие даже большие пальцы ног. — Что... — Это проклятье, — не дав ему договорить, произнёс Намджун. Он всё ещё держал безвольное тельце подле себя, не давая тому упасть, и у Субина от этого понимания внутри завязался морской узел. — Такое теперь накладывают на каждого ангела, который был пойман на связи с демоном. — И как... — Субин не мог отвести взгляда от фарфорового лица, на котором раньше так часто расцветала улыбка, адресованная лишь ему. — Как оно работает? Ангелы-стражи всё ещё были рядом, но они были настолько тихими, что демон про них даже не вспомнил, пока один из них шумно не втянул воздух, сопровождая объяснения Намджуна. — Каждый раз, когда попавший под проклятье думает о том, о ком он не должен думать, на его теле появляется надрез. Одна мысль — один порез, — в толпе слышится испуганный шёпот. — Чтобы уменьшить количество ран и сделать время наказания более... продуктивным, — Намджун прикрыл глаза, — мы поселяем осуждённых в отдельные камеры и заставляем их переписывать архивы. Пока они заняты работой, они меньше думают о всяких... глупостях и меньше ранят сами себя. — Пока он мне рассказывал всё это, — усмехается Субин, подаваясь немного вперёд и утыкаясь лбом в расслабленную ладонь Ёнджуна, кожа на которой теперь походит на засушливую, потрескавшуюся почву, — несколько ангелов из стражи впали в истерику. Другие крылатики подумали, что они просто слишком впечатлительные, но я-то понимаю, что и рассказ Намджуна, и их смена на посту именно сегодня были для наглядного примера того, что с ними будет, если они не возьмутся за ум. Их предупредили. В доме повисает тишина. Выслушавший его рассказ Чонгук без каких-либо эмоций смотрит на макушку своего ученика, который, как он думал, давно отказался от него, и с которым он именно поэтому не искал встреч после отбытия своего наказания. Он ведь даже подумать не мог, что тот пошёл по его стопам и вручил своё жестокое демонское сердце, способное любить лишь однажды, в белые и ласковые руки существа, пахнущего цветами и чаем. — Он выживет? Субин от его вопроса — вполне разумного и предсказуемого — дёргается, как от пощёчины. — Да куда он денется, — он нежно целует каждый тонкий пальчик с посиневшими ногтями и улыбается в шершавую кожу. — А если и денется, то я пойду за ним. Чонгук не может сдержать улыбки. — Действительно, я ведь обещал Тэхёну устроить им встречу, — он кладёт ладонь между чужих рогов и как в старые-добрые времена треплет волосы между ними. — Так что ты уж постарайся и не отпускай своего ангелочка. Субин согласно угукает и слабо, но искренне улыбается в ответ.***
Их первая встреча была не то чтобы романтичной, но Субин всё равно любит вспоминать о том сыром утре, когда Ёнджун впервые неуверенно улыбнулся и заглянул ему в глаза. Никакой искры тогда между ними, конечно, не промелькнуло, ведь Субин был слишком занят тем, чтобы восстановить дыхание после «воспитательных процедур» учителя, но всё же он считает, что это — начало их истории. Всё шло медленно. Медленнее, чем у Чонгука и Тэхёна, буквально не отлипающих друг от друга при каждой встрече — порой один взгляд на их светящиеся от нежности и взаимного обожания лица вызывали сильнейшую тошноту, которую Субин едва ли мог сдерживать. — Какая мерзость, скажи? — обратился он к ангелу, сидевшему на выступившем из земли корне старого дерева, на котором Субин любил проводить время, пока Чонгук развлекался. В данный момент тот был занят тщательным очищением мохнатой макушки упавшего в листву Тэхёна, забавно супящегося и не перестающего о чём-то болтать, от чего на лице Чонгука то и дело мелькала нежная улыбка. Субин поморщился. — Отвратительно, да? Снизу вздохнули — устало и протяжно. — Ты же знаешь, что я с тобой не согласен, так к чему каждый раз спрашивать? — Ёнджун захлопнул книгу, которую до этого пытался читать, и задрал голову, встречаясь взглядом с развалившимся на ветке демонёнком. — Чего ты к ним прицепился? — Потому что мне скучно, — поведал как само собой разумеющееся Субин и одним быстрым и плавным движением оказался внизу, встав напротив вздрогнувшего Ёнджуна, не ожидавшего такого молниеносного перемещения. — Мой учитель променял меня на твоего учителя, поэтому мне нечем заняться. — Это всё ещё не повод оскорблять их. — Может, тогда мне стоит переключиться на тебя? — он клыкасто улыбнулся, довольный своей провокацией. Уж чему-чему, а этому Чонгук его научил. Но вопреки ожиданиям, в которых ангел покрывается красными пятнами негодования и возмущения, Ёнджун лишь усмехнулся в ответ и подпёр чуть пухловатую щеку рукой, щурясь. — А может, тебе просто обидно, что тебя кинули? Или ты завидуешь? — Кому это я могу завидовать? — тут же нахохлился Субин. Ёнджун пожевал губу в притворном размышлении. — Ну, не знаю, Чонгуку, например? Вдруг в глубине своего тёмного естества ты тот ещё романтик и тоже хочешь сейчас выбирать грязные листья из чьих-то волос? Субин поражённо моргнул один раз. Потом второй. Заморгал интенсивнее. Это что сейчас такое было? Ангелочек ему ответил, да ещё и не просто ответил, а даже переговорил? Да где это видано?! — Ага, конечно, если только из твоих, — только и смог кинуть он в ответ, чувствуя, что уже проиграл. Ёнджун тоже понимал это, поэтому, косо взглянув на него, вновь открыл свою книгу и фыркнул: — И не мечтай — мои волосы для тебя неприкосновенны. «Это мы ещё посмотрим», — с какой-то мстительностью подумал тогда Субин, даже не представляя, что впоследствии он окажется допущен не только к волосам, которые по ощущениям похожи на облака, но и к мягким улыбчивым губам, которые так любили его дразнить и растягиваться в улыбке во время поцелуя. — Я надеюсь, что ты всё ещё любишь так делать, — говорит он полушёпотом, уткнувшись в чужой плоский живот. В Подземном городе давно уже царит ночь, и в доме тихо — Чонгук снова куда-то ушёл, а Ёнджун всё ещё не пришёл в себя. — Я надеюсь, — Субин вжимается сильнее в ткань укрывающего ангела пледа, — ты всё ещё любишь меня.***
Как он засыпает, Субин не помнит, но то, что утро наступило, можно понять по нетипичному для его состояния онемения в правой ноге — своенравный плющ, которому лет примерно столько же, сколько и ему, обвивает его лодыжку и явно просит кормёжки. Прожорливый засранец. — Сейчас нашкребу тебе чего-нибудь, только отпус... — он приподнимает голову с того, на чём уснул, и планирует грозно посмотреть на обнаглевшее растение, когда взгляд цепляется за две тёмные бусины на светлом лице, — ...ти. Ёнджун смотрит на него, не отрываясь. В его глазах, больших и немного похожих на стеклянные, больше нет той пустоты и безжизненности, которые были вчера. Теперь Субин видит в них своё застывшее отражение, и от этого замершее сердце подскакивает к горлу. Время будто застывает. В этот миг существует только чернильный взгляд и слабо приподнятый уголок потрескавшихся губ, которые давно отпечатаны на собственных, но краска стёрлась, и необходимо обновить печать. — Субин-а... — голос у Ёнджуна ломкий, хриплый, совсем не похожий на тот звон колокольчика из прошлого, но у Субина горло всё равно сжимает так, что кажется, будто его вот-вот разорвёт. — Я тебя сейчас представил, и мне уже совсем скоро будет больно, но, знаешь... — он морщится и сглатывает слюну, смачивая сухое горло, — я всё равно не жалею, что думаю о тебе. Никогда. Субин находит его руку своими и аккуратно сжимает, поднося к лицу и при этом не отводя взгляда от неморгающих глаз. — Ты меня не представляешь, — шепчет он, потираясь щекой о шероховатую от шрамов кожу и даже не замечая, как размазывает по ней свои же слёзы. — Я настоящий, ты меня не представляешь. Ёнджун глухо переспрашивает: — Нет? — Субин мычит заглушенное всхлипом «нет» и вжимается носом во внутреннюю сторону прохладной ладони. — Тогда почему у меня болит? — Ёнджун кое-как поднимает вторую дрожащую руку и кладёт её себе на грудь. — Очень сильно болит. Субин уже не сдерживает рыданий, продолжая повторять «я настоящий, ты не придумываешь, не придумываешь» и зацеловывать испещрённую рубцами руку. Он думает о том, насколько же коварно вызывать у проклятых ангелов ассоциации с болью при мысли о тех, кого они любят. Насколько жестоко с каждым новым порезом заставлять их ненавидеть тех, одна мысль о которых заставляет их тела и души страдать. Думает о том, насколько невыносимо Ёнджуну сейчас смотреть на него. — Это другая боль, — он всё же находит в себе силы ответить, но взгляд поднять больше не может — слишком сильно боится, что увидит в них страх. — Так, как болело, больше болеть не будет. Я обещаю тебе, Ёнджун-а. Неожиданно его рогов достигает слабое, почти эфемерное касание, но и его хватает, чтобы по всему телу прошла крупная дрожь. Субин всё же неуверенно приподнимает голову и тут же поражённо выдыхает. Потому что лицо у Ёнджуна всё такое же белоснежное, с полупрозрачной кожей и несколькими рубцами, но на его губах играет улыбка, а из глаз по бледным щекам катится град слёз. — Каждый день, — торопливо шепчет он, продолжая поглаживать тонкой рукой мощные рога, — я просыпался с мыслью, что нахожусь в аду. Но это был не ад, — он наконец моргает, и слёз становится больше, — потому что в аду был ты, а рядом со мной тебя не было. Даже из мыслей пытались вытравить. — Субину хочется попросить его замолчать, но он не может, потому что слышать голос Ёнджуна спустя столько лет для него практически то же самое, что и воздух. — Я правда... пытался не думать о тебе, — Ёнджун прикрывает глаза. Слёзы не утихают. — Считал, что если на мне будет столько шрамов, ты даже подойти ко мне не захочешь. В итоге получалось, что через мысли, в которых я не хотел думать о тебе, я всё равно представлял тебя, и моё тело постепенно превратилось в это. Субин хмурится и мотает головой. — Не называй своё тело так, — просит он, прижимаясь губами к пульсирующей венке на чужом запястье. — Я люблю его. Ёнджун не сдерживается и всхлипывает, жмурясь. — Я похож на того, с кого срезали по кусочку, а затем неаккуратно пришили обратно, как ты... — Я всё равно люблю его, — отрезает Субин, позволяя себе улыбку — открывший глаза Ёнджун, видя её, плачет лишь больше. — Я люблю всего тебя. — Ты такой глупый, — булькают в ответ. — Это ты глупый, раз думаешь, что из-за подобного я смогу разлюбить тебя, — демон поднимается с колен, из-за чего всё это время держащему его плющу приходится отступить, и придвигается ближе к заплаканному лицу — не намного лучше, чем у него самого. — Я буду любить каждый этот шрам, ведь он показывает твою силу — будь я на твоём месте, умер бы через неделю, потому что думал о тебе буквально каждую минуту. Ёнджун рассматривает его лицо в близи влажными глазами и подаётся вперёд, соприкасаясь лбами. — Правда будешь любить падшего ангела с оторванными крыльями и без смысла существования? — Правда буду любить того, кто с этого дня будет жить со мной и искать смысл существования вместе. — И всё-таки ты романтик, — восторженно выдыхает Ёнджун ему в губы. — А ты всё так же любишь улыбаться в поцелуи, — отвечает Субин, мазнув своими губами по сухим, но родным и самым желанным. Ёнджун улыбается чуть шире. — И тебя я тоже до сих пор люблю.