1 10 8 ONE for death and TWO for birth, THREE for wind and FOUR for earth, FIVE for fire , SIX for rain, SEVEN's joy and EIGHT is pain, NINE to go, TEN back again! Один — к смерти... Старая английская считалочка
1
— Я ненавижу его. — Не заставляй меня жалеть о нашем знакомстве. — Ты нравишься мне и сейчас. Таким, какой есть.[1] — Я волновался за тебя. — Он забрался мне под кожу, и что бы я ни делал, я просто не могу избавиться от него. — Когда я с ним, это поглощает меня. — Думаю, я влюбляюсь в него. — Когда я с ним, все непредсказуемо. Будто я полностью свободен. — Я не могу позволить себе любить его. — Я ухожу из проекта.***
— Любимый зритель! Я уверен, что ты нас смотришь. Но я не знаю одного: в каком уголке галактики ты это делаешь. А нам и не важно. Привет, Вселенная, «Импровизация» начинается прямо сейчас… Звуковые помехи ввинчиваются в мозг высокочастотной дрелью. Воля морщится. — Я оглох, — жалуется Антон. Откуда-то сверху привычно орет Слава: — Не дергайте свои яйца! Я ничем иным не могу объяснить происхождение таких звуков, — и спокойнее добавляет: — Паш, извини, давай еще разок. Паша отступает к своей тумбе, потирая виски. — Всем здравствуйте, меня зовут Павел Воля. Вы смотрите шоу «Импровизация» на киберканале ТНТ... От писка вибрируют импланты, вживленные в голову. — Где звукооператор, я откушу ему лицо, — нежно сообщает Паша и без паузы продолжает: — Наш Арс не пидорас — он андроид! И это «Импровизация», мы начинаем. Арсений привычным механическим движением опускает голову вниз и нервно потирает рукой шею. Его программа всегда выдает стандартную реакцию на слова: педик, пидорас, гей, голубой и любимое Пашино — геюга. — Так, Паш, давай еще разок без фразы про пидораса, — формулировка, которую слышат все. А Паша стекает лицом. Что Слава транслирует конкретно ему в мозг, минуя нейросистемы безопасности и информационные фильтры, представить несложно. Нецензурщина остается фундаментом взаимоотношений на канале ТНТ до сих пор. Хотя пополнилась, конечно, рядом бранных конструкций, появившихся из-за особенностей межпланетарных диалектов и произношения. Если Дусмухаметов начинает материть Волю, остальным тем более стоит съебывать, не дожидаясь своей очереди. Поставить нейрофильтр на мат возможность есть. Дима как-то поставил и не смог разговаривать с Антоном. Дусмухаметов знает на 10 языков больше, чем Антон. Выражаться умеет на всех — фильтры не справляются. — Это Импровизация! — Паша стоит под камерой, которая его снимает, как под крышкой гроба. — На час, день, год, век и последующее тысячелетие ты наш, давайте начинать! — Ребята, пацаны, дорогие мои… Арсений… Что у тебя на голове? — Кроп, — говорит Арс и изящным взмахом руки поправляет челку. — Помню я, мангуст на твоей башке меня еще в двадцать первом веке бесил. Почему опять? Серега ржет: — Паш, Паш, знаешь, зачем такая прическа? Чтоб диод было лучше видно. А диод голубой и хорошо оттеняет цвет глаз Арсюхи. — И цвет его ориентации, — продолжает Воля и добавляет: — Голову отсюда точно стоит убрать. — Паш, не ломай нашего Арса, — у андроида горит диод, у Антона, кажется, начинает подгорать жопа. Третий мотор и переснимающий все по десять раз Дусмухаметов не способствуют сохранению душевного равновесия. — А я и не ломаюсь, Шаст. Арсений тоже не способствует. Висок подмигивает сине-золотым — радостная, блядь, новогодняя гирлянда. — Сука, Арс, — взвывает Серега и закрывает лицо руками. Паша показательно закатывает глаза. — Я вот не пойму, — продолжает Матвиенко, — это он просто сказал или уже выдал очередной дебильный каламбур из своей полумиллионной встроенной коллекции дебильных каламбуров? Андроид невинно хлопает ресницами — загружает информацию на серверы, чтобы потом рассортировать в папочки — по одной на каждого импровизатора. Он ведь ничего не забывает и использует против всех. Этот Арсений оказывается злопамятной, умной тварью. — Не гоните на Арса, — вмешивается Дима, — он, в отличие от вас, идеальный работник. Не устает, не ноет, не спит. Только в воде любит фоткаться, а его коротит постоянно, придурка пластикового. Арс с абсолютно завораживающей грацией запрыгивает на свое кресло, пожимает плечами и наигранно озадаченно вещает: — Здравствуйте, я Арсений, но друзья зовут меня пластиковым придурком. Сводит счеты, на провокации не ведется, зато изводит на говно всех остальных. И договориться с ним нельзя, допиздеться — можно. Злопамятная тварь… В первые пару недель после второго пришествия Арсения — пластикового Иисуса, вместо нимба диод, а что, конструкция та же, они командой играли в свою старую разминочную игру «НАЗОВИ ПЯТЬ» идиотских прозвищ для андроида. «Мультиварка», «тостер» и «холодильник на ножках» были самыми безобидными. Дальше шли «херня пластмассовая», «электрический дебил». Но, как ни странно, леща отхватил только Дима, который в войне идиотских прозвищ даже не участвовал, за безобидное «Сеня»; после этого командная притирка c новым высокотехнологичным Арсением пошла как-то быстрее. В голову прилетает мысленный импульс от Дусмухаметова: — Закругляемся с болтовней. Готовимся к «Вечеринке». И не тормозим, пожалуйста. Они заново сыгрываются, спеваются, спиваются. Этот Арсений пьет как не в себя, с двух рук, даром что не пьянеет по-настоящему — имитирует искусно. Может и не, но он жадно желает познавать мир и откровенно тащится от всех человеческих грехов, даже унынию предается с чувством собственного достоинства и выполненного долга. — Арсюха, стой, где стоишь, — просит Паша. — Ты же у нас главный тусовщик Москвы! В двадцать шестом веке это чистая правда без иронии и пиздежа. Вечеринки у бассейна в личном пентхаусе на сто тридцать первом этаже посещает весь бомонд ТНТ, некоторые спортсмены, политики и, конечно же, красивые девчонки и парни, куда без них. Арсений очень хочет чувствовать себя живым, по той же причине остальные чувствуют себя идиотами. Он делает снимки для голожурналов, крутит романы и крутится в высшем свете, не имеет жестких рамок, зато тусит жестко. Социальная программа андроидов, особенно таких неебически дорогих и прогрессивных, как Арсений, позволяет вытворять многое. Арсений и вытворяет. Существует в особой форме. Имитирует пластиковое бытие. Робот, устройство, механизм, система, оборудование, машина, выворачивающая нутром свою и чужую человечность. Не живой. Похуй. Все равно. Его сейчас только диод и выдает. Паша шутит, что импровизация — это хоббиты, нашедшие, наконец, свой диод всевластья. — Главный тусовщик и устраиваешь сумасшедшие вечеринки. Арсений в наушниках не будет слышать, кто пришел к нему на вечеринку, а я ребятам расскажу их роли. Смысл в том, чтобы Арсюха всех угадал и у него не лопнула оптическая система. — Спасибо, — Арс напяливает наушники, стараясь не взлохматить идеальную прическу. Не получается. Впрочем, программа тут же исправляет оплошность. Скин, колыхаясь, обтекает выступающие детали, идеально укладывает темные пряди и скатывается волной по затылку. По идее, андроиду наушники не нужны. Он может просто выключить слуховой модуль. И делает так иногда — бесит окружающих. Наушники остаются по привычке больше. Чем человечнее выглядит Арс, тем лучше. Круги под глазами даже имитирует. Безупречные, мать его, круги. Паша несколько секунд созерцает танцы Арсения вокруг собственной тумбы. — Вот жопа пластиковая! Как он умудряется двигаться пластично и свободно в узких джинсах абсолютно непонятно. При каждом поднятии рук наверх рубашка задирается чуть более неприлично, чем ситуация того требует, сминается так, что читаются только два слова из всей надписи: «LIVE YOUNG». Логично. Живи молодым — вечно молодым. Арс такой и есть. Все такие. Те, кто имеет деньги, меняют свои оболочки примерно каждые лет двадцать — в старом теле жить неудобно. Другие копят деньги на оболочку всю жизнь. Стареть — страшное занятие. — Я ведь самая совершенная разработка Киберлайф, — напоминает Арс, — умею читать по губам. И моя пластиковая жопа имеет идеальную геометрическую форму. Паша чертыхается, разворачивается на сто восемьдесят градусов и через пару шагов смачно матерится в общий чат. Дусмухаметов по мысленному каналу аплодирует Арсению дурацким стикером. — Идеальная геометрическая жопа, — Паша смотрит на Диму, — нет, не у тебя. Ты у нас андроид-домохозяйка, которая недовольна обновлением системы. Андроид недовольный обновлением. Позов, кивнув каким-то своим мыслям, отступает чуть назад. — Серег, ты — фанатка Арсения. Матвиенко ржет и сматывается к Позу, разводя руками в попытке обратить внимание, насколько идиотский у него опять персонаж. — Да он по жизни его фанатка, — усмехается Антон. — Ой, Тоха, а у тебя просто фетиш на андроидов. Зал взрывается. — То есть мы с Серегой две фанатки Арсения. К чему сложные формулировки? — Шаст рожу корчит и плечами пожимает. — Фетиш на андроидов. Фетиш на Арсениев. Придумают же. У девушек в массовке похоже тоже имеется фетиш на Арсениев, иначе зачем так визжать. Арс крутит сальто, оттолкнувшись ногами от Пашиной тумбы. Цирковые акробаты могут только позавидовать. — Голову оторву, если запачкаешь или опрокинешь, — предупреждает Воля. — Наушники заберу сначала. А потом голову, мне нужнее. Арс, почуяв неладное, пятится, снимая наушники, броском сверху швыряет их Паше и молниеносно сбегает на середину сцены. — Меня зовут пластиковый придурок, а я зову друзей на вечеринку. Дима, мельком глянув на уссывающихся Антона и Сережу, с ноги открывает воображаемую дверь перед офигевшим Арсом. Дверь он мог бы и материализовать в виде неоновой голограммы, но не стал. — Что ты наделал? Чем я тебя не устраивала? — Я... эээ... Давай поговорим, — находится Арсений. — Теперь сплошные баги. Я вчера выключила собаку и покормила утюг. Доволен? — Не совсем. Но ведь не все так плохо. — Все плохо, — продолжает ныть Позов, — пойду тарелки испеку. Что еще делать?! — Напеки тарелок. А я пока впущу следующего гостя. Серега нервно топчется на месте: — Это он! Он здесь живет. Обалдеть! Арсений открывает дверь и отходит в сторону, пропуская. — Офигеть, — восхищается Матвиенко и, продолжая восторженно коситься на Арса, протопывает внутрь. — Фломастер есть? — А? Серега задирает майку почти себе на голову. Арсений стыдливо прикрывает глаза рукой. И Антон резко дергает его на себя за рубашку. Арс запутывается в своих ногах и больно впечатывается пластиковыми конечностями куда-то под подбородок и в ребра. Андроиду, ощущающему прикосновение задолго до самого прикосновения, подобная дезориентация не свойственна на самом деле. — У тебя пластиковая жопа, боже мой, — Шаст игриво возит туда-сюда молнией на заднем кармане чужих джинс. — Бывайте, мальчики, в смысле, девочки! — и захлопывает воображаемую дверь снаружи. — Нет, он мой. Он даже на груди моей не расписался, — хныкает Серега. — Меня на всех хватит, — Арсений только брови поднимает, а в зале, судя по звукам, кто-то заканчивается как личность. Экзистенциальный мультиоргазм в съемочном павильоне. Антон подносит пятерню Арса к своему лицу и хитро смотрит сквозь пальцы: — Я буду целовать каждый из них. И чмокает в указательный. Скин сползает от кончика ногтя до запястья, обнажая пластик; дальше увидеть мешают рукава рубашки. Антон таращится на белую ладонь. На лице Арсения на секунду отражается вполне себе такое человеческое охуевание. — Мне приятно, — выдает он, — продолжай. Серега за спиной, кажется, ржет и плачет одновременно. Непонятно только: в роль хорошо вжился или ситуацию не вывозит. Скорее второе. Тогда они с Антоном на равных. Арсений руку выдергивать не спешит, другой манит к себе Серегу: — Я вам типа обоим нравлюсь, да? — Мне особенно, — добавив пошловатых интонаций в голос, говорит Антон. Серега тем временем прыгает рядом с Арсом с криками: — Я люблю тебя, Попов. — Да, это понятно, — кивает Арсений, — ты моя фанатка? Зал одобрительно вопит, Паша блямкает кнопкой, давая понять, вали уже Матвиенко, тебя угадали. — Вот когда восемнадцать исполнится, тогда и приходи, — добавляет вдогонку Арс. И с таким хищным выражением лица поворачивается, что Антон сразу понимает: сейчас будет мстить. Их взаимодействие всегда превращается в издевательство. Изощренное, красивое надругательство над здравым смыслом. Попытавшегося было вмешаться Диму Арс небрежно выключает. Не мешайся, мол. Явно допер, что Позов андроид, но с формулировкой не определился. — На чем мы остановились? — нахально спрашивает Арсений. — Ах, да, продолжай, — и шевелит пальцами, намекая. Месть — это блюдо, которое подают холодным. В случае Арса месть горячая, как и рука в руке Антона. Обычно человеческой температуры, но, кажется, сейчас системы перегреваются. — Ты ведь тоже моя фанатка? — Я бы сказал, самая преданная. Хочешь покажу, насколько? — Ну не здесь, ребят, — включается Паша. И Позов включается: — Я подзатек, извиняюсь. — А ты просто помогаешь мне по дому? — спрашивает Арс. — В смысле, плохо помогаешь по дому? — Сам виноват, раньше я могла лучше... — Ты старая модель робота домохозяйки... — Я не старая... Антон закидывает руку Диме на плечо и притягивает к себе: — Нет, ты не старая, ты очень даже ничего. Мне нравятся твои пластиковые конечности. Шаст показательно облизывается и проводит пальцем по Диминой груди. Серегу за спиной снова пробивает на ржач. А Арсений обижается: — Ты же моя фанатка?! — И твоя, — покладисто соглашается Антон. — Я вообще пластик обожаю, если вы понимаете, о чем я. — Поэтому я ухожу с ним, — Позов тянет Шаста за собой: — Ты мой. — Нет, сама мой... — Сказочные дебилы, — Паша сегодня веселится. — ...ты же домохозяйка. — Но я могу больше. Он меня не ценил. Он заставлял меня натирать, — Дима выдерживает паузу, — бокалы. — Конечно заставлял, ты же робот… андроид-домохозяйка, которая сломалась. — Она не сломана, — вмешивается Антон, — а вот я могу поломать все твои СИСТЕМЫ, — и практически орет последнее слово Арсу в лицо. — Ты андроид-домохозяйка, которой обновили систему. — Не совсем, — говорит Паша. — Андроид-домохозяйка, которая недовольна обновлением системы. — А вот теперь молодец. Принимается. Дима окидывает Арсения презрительным взглядом, материализует перед собой голографическую дверь и ей хлопает. — Красавчик, — восхищается Шаст. Голографические предметы в Вечеринке они стали использовать давно. Больше двух веков назад по субъективному времени. Первое время, пока не привыкли, Серега водил голографических женщин, Арсений обустраивал гостиную и наливал нематериальный виски, Дима хлопал дверьми, а Антон придумал огромного динозавра, пытаясь объяснить что-то про падение метеорита. Метеорит рухнул следом — Арс в тот день был туговат на подсказки. — Тебе нравится пластик, — Арсений щелкает белыми без скина пальцами, — может ты просто извращенец и все? У тебя есть желание облизать мой холодильник? — Никаких электроприборов, — мотает головой Антон, — но мои вкусы очень специфичны. Арс задумывается, отсылку ловит. И как только отрывает со дна глобальной сети? — Я буду защищать свою честь, потому что ты — фетишист и любишь андроидов. — Угадал, — хохочет Антон, — а теперь иди сюда, — и замахивается рукой для пятюни. Арс уворачивается. — Никуда я с тобой не пойду, больной ублюдок. — Снято, перерыв сорок минут, — возвещает глас бога на весь павильон. Дусмухаметов выходит на сцену и устало приваливается к Пашиной тумбе. Мысленно просит поправить звук и целенаправленно закидывает только Импровизации: — Гостья опаздывает, корабль застрял на подлете к атмосфере, опять солнечные бури. — Солнце-два шалит? — интересуется Дима. — Все три шалят. Даже техника сбоит. — У меня импланты в голове шевелятся, — Антон морщится. — Пошли курить? — Не, Шаст, я — пас. Бери Матвиенко. — Я не курю. — Ой, блядь, не пизди. Ты куришь уже... я даже могу назвать год и дату, — Антон начинает загибать пальцы, — подожди, сейчас посчитаю. — Эй, — возмущается Серега. — Подожди, подожди, ты сам просил запомнить этот день. Пятнадцатое января две тысячи двести восемьдесят девятого года. Смотри-ка триста шестьдесят лет прошло — юбилей. Отметить не хочешь? Они тогда сильно напились и выкурили все, до чего смогли дотянуться и затянуться. Арсений так профессионально забил шмаль в бонг, что Стас косился на него весь вечер, дул, но косился. Дима пытался выведать, где Арс раньше скрывал свои таланты и почему. Попов в ответ партизанил, заливая в себя очередной шот. — Забирай Арса и идите уже, — Паша откидывается на свое кресло, стучит планшетом по металлическому квадратному боку — поверхность растекается кругами, как на воде, — голова от вас болит. Я в гримерке прилягу, и не смейте меня будить. — Конечно, Ваше Величество, — кланяется Арс и получает поджопник от Паши. — Арсений, — зовет Слава, — пойдем отойдем на пару минут. Дальше они переговариваются почему-то не вслух. Арс только кивает обеспокоенно. Антон расстроенно смотрит вслед. — Ладно, Шаст, — сжаливается Дима, — пошли портить легкие никотином. — Как будто кому-то из нас их еще можно испортить. — Ой, а ты прямо каждые двадцать лет хочешь менять себе тело из-за угробленных легких. Тогда действительно кури с Арсом, ему пофиг — у него вообще легких нет. — А еще он не нудит. Поз, я тебе говорил, что ты зануда. Серега согласно кивает: — Четыреста пятьдесят шесть раз — с учетом прилагательных «нудный и занудный» а также глагола «нудеть». С учетом наречия «нудно» — две тысячи триста сорок семь раз, с учетом голосовых оговорок и описок в общем чате, когда набираешь «нужно» вместо «нудно» — шесть тысяч семьсот тридцать четыре раза. Арс считал. — Может он скажет мне, сколько слов я выдаю в день? — Дима выглядит оскорбленным. — Спроси, он рассчитает тебе среднее арифметическое за неделю. Все, — Матвиенко потирает кеды друг о друга, шнурки змеятся, чуть ослабляя хватку на ноге, — я тоже в гримерку — жрать.***
Паша возмущается. Сильнее, чем Солнце-три по последним метеосводкам. — ...и тратят деньги налогоплательщиков. А толку? Перекопали пол галактики, нашли марсианские унитазы. Коэффициент полезного действия — ноль. — Ты не прав, — Арс нависает над Пашей, сидя на спинке дивана. Играет монеткой — старая привычка. Осталась от заводской калибровки движений. Упражнение для развития мелкой моторики. — Какая пламенная речь, Паш. И много мы пропустили? — любопытствует Дима, заходя в гримерку. Антон аплодирует молча, а потом падает на диван куда-то Арсению в ноги, стукается затылком о пластиковую коленку и матерится. Цензурный фильтр выдает помехи. Все морщатся. — Вот, — говорит Воля. — Лучше бы они с солнечными бурями разбирались, а не искали мифический инопланетный телепорт. Я и раньше был метеозависимый, а теперь у нас целых три солнца. Головная боль в кубе. Еще и техникой напичкан под завязку. У нас усилитель звука вживлен в гортань, вы понимаете? Потому что «вы же ведущие — так проще», — Паша передразнивает Славу. — Ну, явно не больше, чем те же посланники. Позов не успевает сделать шаг, его перехватывает Серега и зажимает рукой рот: — Нет, не напоминай ему, — Матвиенко смотрит укоризненно. — Что ты наделал, а? Паша разражается очередным потоком праведного возмущения: — Чрезвычайные посланники. Элитный отряд отморозков. Тихо приходят, давят какое-нибудь планетарное восстание, свергают какой-нибудь режим, а потом ставят марионетку ООН. Убийства от звезды к звезде ради общего блага объединенного протектората. — Согласен, ублюдская ситуация, — Дима кивает. — Паш, Паш, тормози, — вмешивается Серега, — давайте лучше поговорим о приятном, например, о девочке, которая к нам сейчас прилетит. Она столько планет посетила и недавно вернулась со старой Земли — это офигеть. Межзвездные путешествия — очень романтично. В общественном сознании у путешественников статус прямо как у космонавтов на земле в годы внутрисистемных перелетов.[2] Но дело в том, что в отличие от космонавтов, этим нынешним знаменитостям, чтобы путешествовать, ничего не приходится делать. Впрочем, то, что во многих случаях у них нет никаких навыков или значимости, кроме самой славы межзвездного путешественника, как будто не оттеняет их триумфального шествия по человеческому воображению. И, конечно, старая Земля — настоящий джекпот в плане направлений, но, кажется, в итоге не важно, куда ты улетаешь, главное, что возвращаешься. Излюбленная пиар-техника старых кинозвезд и вышедших из моды эскортниц. Если как-нибудь наскребешь на межзвездный прыжок, тебе более или менее гарантированы годы внимания в журналах и TV передачах-симуляциях опыта. — Мы же были на старой Земле с концертом пару сотен лет назад, — замечает Дима, — это дыра. Гребаное застывшее общество, гипербогатый надкласс бессмертных и угнетенные массы. — Вроде все как у нас, — Паша пожимает плечами и угрюмо заворачивается в плед с головой, пытаясь укрыться от яркого света. — Слушай, Арс, а ты вообще не ощущаешь эти магнитные колебания из-за солнечных бурь? Антон откидывается спиной на чужие ноги, смотрит снизу вверх. Арсений задумчиво пинает его в район копчика и откладывает монетку в карман. — Ты же знаешь, я не чувствую боль. А мои программные сбои связаны скорее с вами, чем с природной стихией. Сейчас вы неприятно фоните. — Мы вообще неприятные личности — настолько, что умрем от бессердечного приступа. — У вас есть сердце. — С чего ты взял? Арс улыбается. — Твое — я слышу. У тебя аритмия. А Паша заснул, кажется. Воля распутывает ноги из пледа и роняет на Антона. — Я не сплю. Я ощущаю себя амебой. — Я ощущаю тяжеленные Пашкины конечности. — А я, — Матвиенко лезет в бар, с головой окунается, вытаскивая бутылку виски и почему-то чайную пару, — ощущаю вселенскую жажду. — А что у тебя в чашке? — интересуется Дима и принюхивается. — Чаек. — А если зажигалкой? — Ты чего доебался, тебе тоже налить? — Наливай, — разрешает Поз, — хочу ощутить себя человеком. Серега достает шот, немного подумав — блюдце, и на манер ударного инструмента со звоном их совмещает. Арсений окидывает взглядом композицию с высоты диванной спинки: — Я просто ощущаю ощущения. — Чувствую чувства, — радостно подхватывает Шаст. — Почувствуй нашу любовь, — добивает Паша, заглушив звон шота о чашку. Дима выпивает и кривится: — У нас виски из сублиматора, что ли? — Не, просто хуевый. На Новой Земле и Новой Москве в частности нет зеленых полей, только поле деятельности и поле зрения. Натуральные продукты завозятся с других планет, терраформированных специально под сельское хозяйство. Зато продуктов из сублиматора можно достать навалом. Абсолютно любых. Начиная с яблок, заканчивая алкоголем. Вкус, несмотря на усовершенствование технологий производства еды, остается бледным подобием вкуса натуральных продуктов. Запах впрочем нормальный. Но сублиматор спасает нижний город, тех, кто зарабатывает копейки и не может позволить себе настоящие продукты. — Сам ты хуевый, Серег. — Я уже не чувствую вашей любви. — Потому что ты ужасный человек, — Антон ухмыляется. — Ко мне никаких претензий, — говорит Арс и для закрепления своих слов проводит рукой по груди, где бьется искусственное сердце, — любовь слишком большой массив данных — невозможно выработать единый алгоритм поведения. Я могу лишь копировать чужие чувства. Формировать их, классифицировать, воссоздавать. Имитация эмоций — основа моей программы. С любовью у меня до сих пор некоторые проблемы. — Не парься, Арсений, — Паша пихает его пяткой по бедру. — С любовью у человечества стабильные проблемы, я бы даже сказал — хронические. — Нужны ли тебе вообще эти чувства? — спрашивает Антон. Вокруг Арсения существует два поля — электрическое и магнитное. Нет, три. Минное Антон научился обходить сотни лет назад. — Мы всегда хотим то, чего у нас нет. Даже если переубеждают и предупреждают. Пока не попробуешь... — Арсений заминается. — Не попробуешь, — заканчивает Дима. — У нас опять этот разговор. Если б ты бухать мог, я бы еще понял эти пьяные излияния, а так... Чего ты привязался к этой теме? — Я способен распознавать все человеческие эмоции. Идеально имитировать многие из них, но любовь запрограммировать невозможно. А я хотел бы уметь воспроизводить эту эмоцию. Чтобы быть максимально похожим на человека. Для вашего же комфорта. — Ты и так человечнее многих людей, — Антон думает, что эту тему стоит свернуть. Для их же комфорта. — Но я не человек, — говорит, будто забивает последний гвоздь в крышку гроба. — Поэтому я неполноценен. Серега пожимает плечами и присаживается на подлокотник рядом с Арсом. — Вот ты заморочился, конечно. Диван грозит развалиться. — Но моя программа адаптации — самая совершенная среди всей линейки Киберлайф. У Арсения даже тембр голоса меняется. Появляется ощущение, что в этот самый момент он себя продает. Дорого. Ведь Киберлайф всегда думает о вас. — Арс, мы тебя любим. Этого для тебя достаточно? — пробует вмешаться Шаст. — Как друга, как часть нашей семьи. Диод Арсения светит красным — сбой системы. — У меня на этот счет несколько другие сведения. Антон дергается. — Какие? — Противоречивые. Я не могу идентифицировать поступающие данные, поэтому и задаю вам вопросы. Ведь для человека любовь — самое естественное чувство. И вы как люди, к тому же живущие очень долго, можете разъяснить мне некоторые нюансы. — Ну понеслась, — радуется Паша, — давайте пиздеть за любовь. Я, например, коротким романам предпочитал многолетнюю агонию. Но учти, любить кого-то долго очень затратно для собственного благополучия и нервных клеток. — А мне интересно, — начинает Серега, — кто-то из людей вообще способен любить больше одной человеческой жизни? Вот Паши хватило на двести лет. Кто больше? — Кто вечно? — улыбается Поз. — Я любил Ляйсан, — Паша задумывается, — по ощущениям, слишком долго. Двести пятьдесят лет — это огромный срок. Достаточный, чтоб рассудок оказался заражен самыми разнообразными грязными, похотливыми фантазиями, щекочущими гормоны каждой новой оболочки. И это при том, что более светлые чувства становятся чище и благороднее. Вы же понимаете, что происходит с эмоциональными узами за такой долгий срок?[3] Позов грохочет баром — лезет за бутылкой: — Мы встречаем тысячи людей, но ни один из них не цепляет, — в итоге пьет из Сережиной чашки. — А потом вдруг встречаем одного человека, и наша жизнь меняется навсегда.[4] У вас с Ляйсан так было, я помню. А Паша продолжает: — Я выдержал и смог пройти ловушки скуки и самодовольства, но то, что у меня осталось, не было любовью. Скорее, это что-то вроде благоговения и уважения. Как к божеству. Я создал для себя религию, если хотите. Паша замолкает на несколько секунд и задумчиво выдаёт: — Вы ведь кончали женщине на лицо? Дима давится. — Не только женщине, — невозмутимо добавляет Арсений. Антон выпучивает глаза, страдальчески сводит брови, чешет нос и удивленно смотрит на свои руки. Вытирает их об Серегу. Матвиенко брезгливо передергивает всем телом и сбегает обратно к Диме. — Я привел это в качестве примера, — говорит Паша. — Ляйсан стала для меня божеством. А любить бога приземленной человеческой любовью я не смог. — Бла, бла, бла. — Шаст поднимается с дивана, хватает сигареты и куртку. — Так, я сейчас покурю, а когда вернусь, надеюсь, вы закруглитесь с вашей беседой об отсосах. Серега тыкает в Антона пальцем: — Смотрите, Шаст разговаривает, и к нему есть субтитры. По черно-белой толстовке Антона непрерывной линией бежит голографическая надпись «BLAHBLAHBLAH», иногда срываясь в помехи. — Следи за гримом, метеоконтроль снова включил дождь, — предупреждает Паша. — Я укроюсь. — Чем? — Обязательствами перед каналом ТНТ. Антон накидывает капюшон и выходит из гримерки под удивленно-протяжное «у-у-у» от Матвиенко. Воля умиляется: — Нежная наша фиалка. Я бы пошутил про девственника, но ему шестьсот с хуем лет. — От твоей фразочки даже я в ауте. Серега возвращается к дивану и садится на освободившееся место Арсению в ноги. Арс опирается на его плечи руками и свешивается вперед — получается валетом нос к носу. — Павел у нас словоблуд. — А сам-то. Не только женщине, — передразнивает Матвиенко. — Не делайте вид, что не спали с мужчинами. — У меня все еще есть предпочтения в выборе пола, это ты у нас универсальный, блядь, солдат. И вообще, андроиды сосут, Арс. — Андроиды сосут и кстати неплохо. — Это с какой стороны посмотреть. — Сверху или снизу, ты имеешь в виду? Серега в ответ щипает Арсения за коленку. Искусственная кожа легко поддается. Арс вскрикивает и дергает ногой — имитирует, конечно. Раньше между щипком и воплем проходило секунды три. Арсений формулировал эмоцию. — Ты мудак. — Мудак не означает плохой любовник, а вот дружить и работать со мной не надо, — Арсений явно глумится. — Поздновато ты нам об этом сообщил, — говорит Дима. — Я могу облизать крем с миксера, не выключая его. Паша оценивающе осматривает Арсения. — Теперь я согласен с ним спать. — Паша, — возмущается Позов. — Что? Я с ним уже работаю, могу я начать получать от этого хоть какое-то удовольствие? — Мне стыдно, что вы мои друзья, — Дима закрывает лицо рукой. — С нами стыдно, но весело. — Тьфу на тебя, Арсений. Арс примиряюще поднимает руки. На пальцах нет отпечатков. Зато на ладонях — крупные линии, по которым так любят гадать цыганки и хироманты. Линии головы, сердца, судьбы и линия жизни. Вечной, конечно. Длиной от макушки до пят должна быть. — Так чем закончилась ваша история с Ляйсан, Паш? Раз уж ты сегодня откровенен, я хотел бы знать. Это интересно. — А она и не закончилась. Мы все еще созваниваемся и пересекаемся. Редко. Может сойдемся опять через пару жизней. Моя оболочка все еще реагирует на Ляйсан так, как и должен реагировать половозрелый мужчина на красивую женщину. Но внутри у меня творится хаос — не разберешь. Знаете, Ляйсан и близко не была идеальной, но это не имело никакого значения, потому что я очень сильно ее любил. И люблю, наверное. Арсений смотрит внимательно, запоминает, нервирует немного. — Обоюдный негласный пакт закрывать глаза на худшее друг в друге, чтобы продолжать наслаждаться лучшим? Хорошая стратегия. — Хорошая, да, — соглашается Серега, — но представьте, где-то во Вселенной есть человек, который подходит тебе на сто процентов, и поэтому у вас с ним не будет разногласий. Паша качает головой: — Это невозможно. К человеку в любом случае придется искать подход. Притираться. — А если подход ко мне извилист, темен, грязен и засран? — Значит, ты хуевый, Серег, я уже говорил, — Антон закрывает дверь в гримерку. Отряхивается, как мокрая собака. С обуви натекает приличная лужа. — Правильно, Шастун, — ржет Паша. — В помещение нужно заходить с таким лицом, будто ты не только всех присутствующих, но и само пространство жестко трахнешь. — На ближайшие пару дней я монах. Единственным моим партнером будет кроватка. — Но только на пару дней, — воодушевленно говорит Арс. — Ты же в субботу придешь ко мне? — Бля, — Паша закатывает глаза. Дима ухмыляется. — Ребят, мне вот никогда не надоест с них ржать. А вам? Стас, наверное, в хранилище переворачивается. — Так, — Арсений хмурится, а потом до него доходит, — я имею в виду, на вечеринку придешь ко мне, на вечеринку, всем понятно, на вечеринку? — А нас ты, значит, не приглашаешь, — наигранно обижается Серега. — Я всех приглашаю. Ох уж это двойное дно у фраз. Пожалейте мои электронные мозги. Можно, кстати, и сегодня отметить окончание съемок. — Нет, Арс, — Дима впервые за вечер зевает, — это ты у нас можешь не спать сутками, а нам, человекам, нужно отдыхать. — Я не против, — Серега разворачивает голографический экран, и гримерку заполняет яркая неоновая реклама. Танцующие девочки-андроиды извиваются около двери рядом с Антоном. Одна из них обнимает его за плечо и почти утягивает в поцелуй. Выглядит смешно, потому что Антон продолжает стоять столбом и залипать в пространство. — Судя по контекстной рекламе Сереги, вы опять пойдете в бордель к андроидам. Паша выпутывается из пледа, встает с дивана, смахивает неоновую тарелку с лапшой над столом: — Нафиг китайскую еду, — и смачно зажевывает бутерброд. — Это не бордель, а один из самых крутых клубов в Москве, — говорит Матвиенко, — и девчонки там отпад. На любой вкус и цвет. Воля кривится: — Я в курсе. Фиолетовые, зеленые, с кожаными дредами для игр с дыханием. С говорящей вагиной или даже двумя. С вагиной и членом, с двумя членами. Я помню, да. Арсений провожает взглядом нимб, парящий над Антоном. Голографические крылья закрывают полстены. Выглядит красиво. Девушки в красных платьицах и рожках скачут вокруг, поглаживая белоснежные перья. Одна опускается на колени. Антон флегматично смотрит сверху вниз на этот воображаемый минет. Серега начинает ржать. — Вот, Арс, так выглядит любовь у андроидов. Учись. Арсений свешивается через Матвиенко, оказывается почти лицом к лицу. Челка забавно спадает вниз и вбок. — Я же сказал, андроиды умеют отсасывать. — Блядь, — тянет Антон, — у нас сегодня все разговоры о сексе. Серег, ты постоянно ищешь кого бы трахнуть. — Неа, я ищу любовь и понимание в этом холодном мире и не могу найти уже десятки лет. Все замолкают. — Главное разочарование бессмертия — это любовь, — подытоживает Воля. — Когда живешь сотни лет, начинает казаться, что ты и не любил никогда, а может любил тысячу раз, но каждый раз — не так, как хочется. — Было ли у вас когда-нибудь, — внезапно спрашивает Антон, — что вы смотрели на кого-то, пока он делает что-то совершенно незначительное, типа, знаете, ведет машину, или смеется, или просто ест, и это вызывало у вас улыбку, потому что человек в этот момент просто прекрасен? — Вот, Арс, — оживляется Серега, — ты ведешь тачку. И дорога ровная, а может, и раздолбанная. Ты едешь медленно, наслаждаясь, или наоборот гонишь, так что педаль в пол. С любовью похожая фигня — спокойное чувство или страсть, ух. Дима смотрит скептически. — Нашел кого слушать, Арс. — А бывает, — продолжает Серега, — мозгоебство, а не любовь. Когда ты гонишь машину, а впереди обрыв. Ты знаешь, что упадешь сейчас, но продолжаешь ехать. И в итоге разбиваешься. Раздаются неуверенные Пашины хлопки. — Плохое сравнение, но сойдет. И на этой пафосной ноте закончим, нас зовут.***
На съемочной площадке царит рабочая усталость. Люди передвигаются, скорее, по инерции. Подгоняемые Дусмухаметовым звуковики пытаются устранить последствия солнечной бури. Гостью быстро переодевают после полета в какое-то экстра короткое платье. Серега крутится у ее гримерки и отвешивает комплименты через дверь. У Димы стынет кофе — девочке-гримерше уже пять минут не нравится его усталое лицо. Антон сидит на тумбе и дергает язычок кроссовок. Арс лежит рядом на полу, крутя ногами на манер велосипеда. — Девочки-стилисты считают, что я при входе им кланяюсь, — говорит Антон, — они не понимают, что при моем росте я просто расшибу себе лоб, если не пригнусь. Арс критично осматривает свои кеды. — Не разубеждай, пусть думают, что ты вежливый. Антон вяло смеется. Он надеется — последний мотор снимут быстро. Массовка тихо лениво перешептывается, иногда поглядывая на сцену. Интерес может вызвать разве только Арс, как самый бодрый. Гостья появляется за кулисами под руку с Матвиенко, когда Антон всерьез хочет упасть за тумбу и поспать. Девушка оказывается довольно забавной собеседницей, увлеченно рассказывает про археологические находки и новый марсианский корабль, найденный в космосе, о своей стажировке в корпорации Гугл и новых имплантах в теле. Доводит Сережу до экстаза короткой юбкой и глубоким декольте — грудь тоже имплант. Остальные пялятся по привычке, скорее, изображая заинтересованность. Дима лениво шутит на грани фола на тему вседозволенности Гугла: «Резюме в Гугл отправлять не надо — все ваши данные у них уже есть». Арс отвечает ему, что молнии — это не погодные явления, просто Гугл фотографирует землю со вспышкой. К концу мотора добрая половина съемочной группы выглядит как вообще не добрая. Гостью спешно сажают в такси, хотя Сережа активно настаивает на совместном посещении клуба этой ночью. Массовку закидывают к монорельсу. Огромное надземное метро, похожее на гигантского неонового червя, опутывающего городские здания, неплохо разгружает воздушный трафик и стоит дешево. Антон хочет домой, но Паша, которого он обещал подвезти, зачем-то резко понадобился Славе, поэтому остается только стоять и тупить, залипая на безмятежно голубой диод, прикрытый темной челкой. Дима с Сережей договариваются о предстоящих совместных съемках и, кажется, допивают бутылку виски, потому что их нет уже минут двадцать. У Арсения на футболке красуется надпись «HUMAN», опасно сползая вниз по позвоночнику. — Кислород, углерод, — неосознанно вслух читает Антон. — Осколки взорвавшейся звезды, — добавляет Арсений. — Ты — звездная пыль, Антон. Звучит красиво, но неловко. Говорить с кем-то под звездами — довольно интимное занятие, интимнее, чем секс. Потому что можно спиздануть много ненужного. Например, это… — Ты о любви спрашивал. Для тебя все еще актуальны мои размышления на данную тему? — Более чем. Мне очень интересно, что ты думаешь о любви, Антон. Арсения подобной хуйней переклинивает не часто, но метко. Прилетает в Антона. Один из несомненных плюсов профессии актера импровизации — развитая с годами способность долго и обстоятельно нести полную муть. Но проблема сейчас состоит в том, что по делу Антон привык говорить коротко и конкретно. Хрена лысого Арсений позволит ему лаконичность. Кучу вопросов задаст наверняка. Антон вопросов о любви не хочет, особенно от Арсения. И промолчать не может, животрепещущая же тема. Отвесив себе мысленных пиздюлей за неуемное шило в жопе, Антон хрипит: — Знаешь, о любви до сих пор так много говорят, но никто толком так ничего и не сказал. Пишут книги, проводят научные изыскания. Теории разные строят. Что-то твердят про химию и физику оболочек. Но все мы понимаем — правил и норм в любви не существует. Запрограммировать любовь, как ты правильно заметил, невозможно. Арс хмурится: — Мне жаль. Антон умиляется. — Расслабься, андроидам не нужны чувства, людям, скажу по секрету, они тоже не сдались. Для меня любовь — это особый взгляд на мир. Просто в какой-то момент ты осознаешь, что один человек для тебя олицетворяет все человечество вместе взятое, целую вселенную, если хочешь. Безумное чувство, которое самых разумных людей заставляет жить иллюзиями и видеть мир иначе.[5] — Во мне этого нет, — говорит Арс, — но я хотел бы влюбиться. — Действуй как Сережа. Он влюбляется каждую ночь. И хватает же сил. — Я думал, что любить нужно тех, в ком сильнее всего воплощен твой идеал. Антон начинает ржать. Арсений остается Арсением в любом виде и веке. — То есть девочки и мальчики на твоих субботних вечеринках тебя уже не устраивают, да? — Я же серьезно. Если следовать моей логике, то нужно просто найти идеального человека. Но есть проблема — идеал у всех разный. Чем проще твои идеалы, тем легче найти любовь. А я андроид — сложный механизм. Мне труднее будет влюбиться. — Зачем оскорблять кого-то, если можно использовать логику и сарказм. Ты сейчас парой фраз опустил человечество на дно. Блин, Арс, нельзя объяснять любовь одной тягой к идеалу. Таким тонким натурам, как ты, в любви труднее. Но зато получается, что более простым натурам сложнее любить, потому что глубины души не хватает. Есть любовь, на которую способны не все, и влечение, доступное любому человеку. И вряд ли стоит искать тут общие каноны и жесткие правила. Не надо думать, что любовь — это влечение только к тому хорошему, что есть в человеке. Иначе мы сейчас будем рассуждать, кто любви достоин, а кто нет. — Ну, строго говоря, — нудит Арсений, — даже и задавать такой вопрос — любят ли в человеке только достоинства или недостатки тоже — вряд ли верно. Люди любят людей за их реальные — этико-психологические и физические — свойства, а среди них нет таких, которые называются «достоинство» или «недостаток». Достоинства и недостатки — это абстракции, это моральная оценка каких-то конкретных человеческих свойств. Конечно, эти оценки влияют на любовь, усиливают, ослабляют, а то и убивают ее, но любовь часто не подчиняется им, и, ослепляя человека своим сиянием, мешает ему видеть негатив. В вашей мифологии даже купидон — с повязкой на глазах. — Сильный человек глядит на мир широко открытыми глазами и не игнорирует невыгодные для него вещи. — Не игнорирует, но идеализирует. Даже обожествляет, как Паша сказал. Тяга к идеалу — родовое стремление человека, естественное, заложенное в самой его общественной природе. Эта тяга появилась в людях, когда они начали делаться людьми, и чем сильнее она становилась, тем больше они делались людьми; тут есть прямая связь. Ты сам хотел бы найти свой идеал, я уверен. — А если мой идеал еще не родился или хуже того уже мертв? Арсений задумывается, но смотрит внимательно, сканирует. Антон против воли отворачивается. Зато Воля не против попиздеть и вклинивается в разговор с грацией бульдозера в карликовом лесу: — И для каждого из них — вопреки Гегелю — «бесконечная важность обладать именно этим человеком» была дороже жизни, сильнее смерти. В нашем мире, Арс, даже взаимная любовь гнет человека до земли и приносит много страданий. — Да ты где напиться успел, — восхищенно спрашивает Шаст, — со Славой, что ли? Паша кивает. — Мне же не за руль. Арсений не успокаивается: — По твоей логике любовь остается неразделенной даже тогда, когда ее разделяют? — Да, потому что она глубже ответной любви. Сейчас я как никогда понимаю, что люди не равны. Это касается любого неравенства — и психологического не меньше, чем социального. Когда один человек глубже или тоньше, чем другой, он и любит глубже или тоньше, и с горечью видит, что какие-то порывы его любви не находят отклика, остаются неразделенными. Это бывает просто и с людьми разных характеров, разных темпераментов, разного склада ума. Так всегда было и так всегда будет, потому что всегда будет психологическое своеобразие и непохожесть. — Мы это уже обсудили, — Арсений оборачивается на звук шагов; Серега с Димой выходят к ним на взлетную площадку, — но в ином ключе. — Прекрасно. Слушай дальше, проблема еще и в том, что мы любим оболочками те же самые оболочки. Химия тел. А любить надо душой. Без причин. Бывает и любовь, у которой есть причины: это любовь из-за общности стремлений, любовь из жалости, из-за товарищества и знакомства, из-за денег, из-за тайны, из-за тяги к наслаждениям… Все эти виды любви прекращаются с прекращением их причин. Такая любовь может внезапно вспыхнуть и быстро погаснуть. Я считаю такую любовь лишь видом страсти. Настоящая любовь, по мне, рождается медленно, долго, чтобы когда дошло — жестко так ебнуло. В эпоху логики, — Паша стучит двумя пальцами по виску Арсения, — и бессмертия роль любви в жизни общества и в жизни каждого человека снизилась и уменьшилась и нет того фанатизма. Великая и вечная, любовь стала превращаться в обыкновенную, сделалась частью быта. Это падение роли любви, вообще-то, большая общечеловеческая потеря. Но ничего не поделаешь: нет эволюции без потерь, такова современная бессмертная жизнь. Раньше время для людей было ощутимым. Сейчас оно делается незримым. Такой подход в корне меняет ощущение потерянного и полезного времени, жизнь начинает измеряться не годами, а веками. А для человека любовь, не претендующая на звание необыкновенной и бессмертной, обесценивается. Резюмирую: сложно любить вечно, когда вечность перестала быть абстрактным понятием. Вспыхивает кончик зажженной сигареты. Дима курит уверенно, но двигается, чуть покачиваясь —видимо Серега его все-таки споил. Дусмухаметов и Матвиенко — спонсоры завтрашнего похмелья для двух отдельно взятых личностей. — Я уговаривал Диму, как мог, — Сережа расстроенно пожимает плечами. — Прости, Арс, мы сегодня сами по себе. Шаст, Паш, вы точно не пойдете? — Мы пас, — отвечает за двоих Воля. — Он может и не против, — и тыкает пальцем в Антона, — но он мое такси на сегодня, поэтому я его не отдам. — Вы как хотите, а мы в клуб к развратным андроидам, — радостно вещает Арсений. — Серег, ты следи за ним, а то примут за своего, работать заставят, а ему понравится, — Паша пьяно ржет. — Уйдет от нас, будете опять втроем. Последние слова черной дырой затягивают все звуки. Пространство схлопывается. Они все на долю секунды перестают дышать. Один удар сердца. Матвиенко до скрипа сжимает кулак в черной кожаной перчатке. Молча разворачивается и сбегает к машине. А за ним непоправимо разворачивается грязная больная драма. — Вот бля, — шипит Паша. — С-с-сука. Арсений бешено мельтешит диодом, глядя то на Волю, то на уходящего Сережу. А потом бросается следом, попутно задвигая что-то про жопы пластиковых шлюх и возможность нажраться, ведь сегодня был последний съемочный день, ты же не забыл, Серег. — Блядь, блядь, блядь, — у Паши краснеет лицо, — блядь. У Арсения все еще красный висок — в темноте отчетливо видно. Как кончик зажженной Диминой сигареты. Пока диод не сливается с габаритными огнями улетающей машины, Антон смотрит вслед. Любовь — величайшее разочарование бессмертия. Антон смотрит вслед и думает, что любить вечно можно только мертвых.