Вот так все время ощущаешь жизнь, она в тебе и под ногтями, она гремит в тебе костями, а ты лежишь в ее кармане, как тварь последняя дрожишь. А я глаза закрыл и головой мотаю, но все равно зеленый весь от страха. Я, между прочим, умереть могу. Так вот зачем меня ты, боже, лупишь: ему приспичило, ему приятней, когда я сам, как голая скворечня, как будто муравейник раскурочен, иль как жевачка липну к утюгу. Естественно, что так оно и нужно. По–видимому, это даже лестно. Но я чего–то не пойму: в поту, в пальто, в постели, на ветру (мне в самом деле это интересно) — окрепший, взрослый, маленький, умерший — хотя бы раз я нравился — Ему? 5. Как писал граф Яков Вилимович Брюс, знаменитый колдун и чернокнижник: «Отрок, родившийся в этот срок — гневлив, суетен, боязлив, по–женски непостоянен. Способен тайно лгать и отличается позорной неправедностью. Сердце исполнено яда, но лишен коварства. Чужую жизнь не бережет, на свою скуп. Кроме того многих соблазнит и при этом Бога не убоится». Все это про меня. Но меня это не умиляет. Чего уж там напихали в наш внутренний мешок при рожденье — не наше дело. Ни развязать его, ни вытряхнуть — мы не можем. И все–таки человек должен совершать нечеловеческие усилия.
Любовь бессмертная — любовь простая. Дмитрий Воденников.
Я подумал о лабиринте лабиринтов, о петляющем и растущем лабиринте, который охватывал бы прошедшее и грядущее и каким-то чудом вмещал всю Вселенную. Поглощенный призрачными образами, я забыл свою участь беглеца и, потеряв ощущение времени, почувствовал себя самим сознанием мира.
Он не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен. И эта канва времен, которые сближаются, ветвятся, перекрещиваются или век за веком так и не соприкасаются, заключает в себе все мыслимые возможности. В большинстве этих времен мы с вами не существуем; в каких-то существуете вы, а я — нет; в других есть я, но нет вас; в иных существуем мы оба. В одном из них, когда счастливый случай выпал мне, вы явились в мой дом; в другом — вы проходя по саду, нашли меня мертвым; в третьем — я произношу эти же слова, но сам я — мираж, призрак. — В любом времени, — выговорил я не без дрожи, — я благодарен и признателен вам за воскрешение сада Цюй Пэна. — Не в любом, — с улыбкой пробормотал он. — Вечно разветвляясь, время ведет к неисчислимым вариантам будущего. В одном из них я — ваш враг.
Сад расходящихся тропок. Х. Л. Борхес.
***
Я всегда надеялся, что в мире есть справедливость. Надеялся сотни лет. Идиот, да? Думал, что добром за добро и злом за зло воздается. НЕТ! Нет никакого добра и зла. Есть куча точек зрения. Твоя и еще чья-то, третья, четвертая и еще и еще. Наши с ним точки зрения на эту ситуацию не совпали, кстати. Мы с ним вообще не совпали. С тобой совпали. Но, повторюсь, я идиот.2***
Знаешь, когда я понял, что умру? Так странно, они показывали мне варианты будущего, но там мы никогда не были вместе. Я спросил: «Почему?» В ответ — пожали плечами. Существа, создавшие нас, просто пожали плечами, представляешь? Правда, сказали, что есть варианты, где мы вместе ненадолго, но мне они недоступны. До меня только недавно дошло: недоступны, потому что там я мертв. Я, получается, сам себя обрек, когда попросил у тебя доказательства твоей любви ко мне. Ты встал на колени и целовал мои руки. А потом я целовал тебя. Тогда я понял, что умру.***
— Где ты научился так хорошо стрелять? — Мне почти четыреста лет, умоляю тебя, Ники, — Арсений пинает мертвое животное у своих ног и, наклонившись, разжимает его пасть дулом автомата. — У крокодила точно не может быть столько зубов. — Я лингвист, а не биолог, но шесть рядов зубов явно перебор, согласна. — Возьмешь образец? — Естественно. Николь достает пакетики из рюкзака, собирает слюну палочкой, пока Арс держит верхнюю челюсть, отрезает кусочек кожи и вырывает клык. — Хочешь сделать себе кулон? — Не себе, Лоуренсу. Он тащится от подобных вещей. Арсений оценивающе рассматривает пасть. — Ну-ка дай мне щипцы. — И ты туда же, — смеется Николь, передает инструмент и, хмурясь, наблюдает, как Арс методично выдирает почти весь внешний ряд зубов, зажав верхнюю челюсть между коленей. — Зачем тебе так много? — Браслет сделаю. — Антону? — Кому ж еще. Арсений отпускает пасть, дернувшись, когда она с треском захлопывается, и ссыпает зубы в боковой карман рюкзака. Николь закатывает глаза, качая головой. — Своеобразный подарок. — Зато от души. Они идут к воде, ступая по мягкой густой траве ярко-голубого цвета. — Ты заметил, что Зона X изменилась с последнего нашего посещения? — И довольно сильно. — Здесь красиво. Арсений рассматривает увитый растениями причал. — Цветы похожи на украшения к свадьбе. Кстати, вы уже назначили дату? — Ну, — тянет Николь, — Лоуренс рассчитывает на конец лета, но у него какие-то важные переговоры, поэтому все непонятно. — она делает пару шагов, проверяя доски на прочность, и присаживается на корточки, — Цветы какие-то странные. — Разве? — Кажется, что принадлежат к разным видам, но они растут из одной ветви. Значит, вид один. Будто застыли в продолжительной мутации. — Патология? — Подобные проявления у человека назвали бы патологией. И еще, взгляни, дерево на другом берегу — абсолютный близнец дерева на берегу с нашей стороны. Ощущение, что зеркальное отражение. — Отражение в воде, — Арсений свешивается через деревянные перила причала, приминая цветы пальцами. — Копия. — Я бы обозначила это как дубль.***
2017 год. — Кто спиздил лампочку из Шаста? — орет Сережа. Арсений молчит и, ссутулившись, утыкается в телефон: листает Инстаграм, особо не вглядываясь в фотографии, и не оборачивается на матернувшегося Антона. — Я погас, — пьяно шепчет Антон в трубку спустя пару часов. — Весь погас, — бубнит он, уткнувшись в кожаную куртку на груди Арсения, виснет на нем и не отлепляется. — Я за тобой тянусь, а ты… Антон спотыкается, заплетается в собственных ногах, тянет Арсения за собой, и они бьются о дверь такси, пугая водителя. — Простите, — говорит Арс в открывшееся окно, перехватывает Антона за воротник и заталкивает на заднее сиденье. Защелкивает ремень безопасности, и, обойдя машину, садится рядом. — Во сколько у тебя завтра поезд, Шаст? — Ты меня выбросил. Я что, на мусор похож? На забродивший кефирчик? — До определенной степени ты, конечно, забродил. Арсений потирает слипающиеся глаза. Время заполночь. Пустую дорогу заметает снег. Они сейчас где-то на ВДНХ, а ехать им к Беляево. И Антон, кажется, собирается сделать и без того тяжелый день еще тяжелее. Смотрит зло и как-то беспомощно, будто ребенок, наказанный родителями. — Ты меня избегаешь, — говорит он и съезжает по сиденью вбок, виском в стекло, складывая руки на груди. Нога подрагивает в такт музыке или скорее от нервов, вряд ли Антон сейчас хоть к чему-то прислушивается. К Арсению точно нет. — С чего ты взял? — С чего я взял? Да мы не общаемся почти. Ты меня либо игнорируешь, либо сбегаешь, едва увидев. Даже сейчас ты отвернулся. Арсений мгновенно пробивает взглядом в упор. И Антон от неожиданности вздрагивает. В чужих зрачках плавать неуютно в последнее время, потому что за ними немое осуждение и горечь, заменившие взбалмошное сумасшествие. — Я просто немного устал. Антон вжимается лбом в стекло, закрывая глаза. Из-за смешения уличных огней хочется блевать. Из-за Арсения материться. Он позволяет себе упасть в пьяную полудрему и выныривает из нее спустя полчаса, с трудом разлепляя ресницы, не осознавая себя в пространстве, удивляется только мягким поглаживаниям по спине. — Шаст, мы приехали, просыпайся. — Угу, — хрипит Антон и ворочается, устраиваясь удобнее, в чужом тепле и запахе. — Я плохая подушка. — А? Арсений дергает плечом, заставляя Антона поднять голову, и выскальзывает из машины. Открывает дверь с его стороны, помогает выбраться, удержав за пояс от падения. Ноги Антона вроде слушаются, но стоять он на них не может абсолютно. Асфальт качается. Арс прижимает к себе надежно и очень бережно, ведет к подъезду так, будто ребенка ходить учит. Он ведь учил. Чуть больше года назад. Антону видео показывал, радовался, улыбался. Антон теперь это видео каждый раз вспоминает, когда смесь своих ненормальных чувств пытается облечь в действия. — Меня тут недавно тащили, и я останавливал их командой «блевать». Арс, в общем, «блевать»! — Шаст, — тянет Арсений. И спустя несколько секунд, сморщившись, разглядывает месиво полупереваренной еды из желудка Антона на своих кроссовках. — Я предупреждал. — Ты предупреждал, — соглашается Арс. — А-а-а куда мы идем вообще? — Антон поднимает голову и хмурит брови до складки на лбу. — Не доверяешь? — Вдруг ты меня изнасилуешь и закопаешь под тем кустом? — Заманчиво. — Хочешь закопать? — Нет, изнасиловать. Идем уже, Шаст. — У-у-у, — Антон, хихикая дебильно, наклоняется к чужому уху, щелкает зубами и шепчет: — Я не против. Арсений вздрагивает, каменеет, сбивается с шага, но смотрит четко прямо перед собой и не поворачивается. — Тебе проспаться надо, — говорит он спустя долгую паузу. — Мне негде спать. Димка уехал вечером, и я съемную хату тоже освободил. Хотел до утра шарахаться по барам. — Вещи твои где? — На Курском, в ячейке. Антон безуспешно старается не ползти по стене вниз. Арсений удерживает его за плечо и вызывает лифт, не попадая по кнопке с первого раза — пальцы подрагивают. — Когда у тебя поезд? — Не знаю, а у тебя когда? — Да какая уже разница, — зло выдыхает Арсений и валится в открывшуюся дверь лифта, утягивая Антона за собой. Они отступают друг от друга одновременно, стараются не встречаться взглядами. Арсений пялится в пол, Антон блуждает по стенам и потолку, изучая надписи. — Ебало опусти, — читает он громко. — Люди-ублюди, — Арс усмехается, тыкая пальцем в стену напротив себя. Антон оборачивается и несколько секунд созерцает нарисованный голубым маркером средний палец и аккуратные печатные буквы под ним. — Намек понят. Кабина вздрагивает. Арсений качает головой, пряча руки в карманы джинсов, и выходит в темноту коридора. Антон врезается ему в спину, все-таки не удержавшись на ногах. — Вот зачем ты напился подобным образом? — устало интересуется Арс, перехватывая чужое полууправляемое тело. — Я алкоголик. Ключом в замок Арсений с первого раза не попадает. Со второго тоже. Закрывает глаза и выдыхает. — Антон, у тебя что-то случилось? Что-то, — он передразнивает сам себя. — Не тот вопрос. В чем я виноват перед тобой по твоему мнению? — А? — Антон наверное сейчас идиот идиотом со своим открытым ртом. Арсений внимательно смотрит ему в глаза и вдруг соскальзывает на губы. Сглатывает и начинает истерично насиловать замочную скважину. Антон съезжает по стене вниз. Звон металла сверху раскалывает затылок. — Арс, попробуй другой ключ. Арсений затихает, опять вздыхает глубоко и через несколько секунд открывает дверь. Антон решает не испытывать судьбу и заползает в квартиру на четвереньках. Поднимается, цепляясь за тумбочку, шатается, врезается в стену и выпадает в открытую дверь туалета. Опускает голову в раковину, согнувшись в три погибели, и врубает воду. Холод мысли не проясняет, зато телу становится мерзко. Капли затекают в уши, струя ударяет по позвонкам. Арсений касается плеча. — Тебе плохо? — Я — вертолет. — Тогда, пьянчужка, пойдем в кровать. Антона обнимают бережно и ведут аккуратно, не позволяя отбивать конечности о стены и мебель. Хотя интонации у Арсения устало-злые. — Зачем же так напиваться, Шаст? Когда его опускают на кровать, Антон хохочет, плюясь слюной в чужое хмурое лицо. Утягивает Арса за собой, вынуждая быть ближе. — Ни в чем ты не виноват. Я виноват. — Что случилось? Ты можешь мне рассказать. Правду, — Арсений давит. Голосом, взглядом, телом. — О-о-о, — стонет Антон, — правду. Ты знаешь нашу отвратительную горькую правду. И тянется к щеке, проезжаясь губами. Целует в подбородок, лоб, бровь — куда попадет. Куда позволяют. Арсений превращается в статую. Не двигается, молчит. И не дышит. А Антон не отстраняется, вжимается носом в чужой висок, шепчет: — Прости. Выставишь меня теперь? — Не прикасайся ко мне больше, — Арс, будто очнувшись, отшатывается в сторону и неловко валится с кровати. Антон тоже перестает дышать. В сумраке комнаты слушает бухающее в собственных ушах сердце и частые протяжные выдохи Арсения. — Прости, Арс. — Ты просто пьян, — он, как может, успокаивает сам себя, встает неуклюже с пола, изо всех сил сохраняет лицо, кривя губы в ухмылке. — Куда я тебя выставлю ночью бухого? — На коврик у двери. — Проспись, Шаст. Антон приподнимается на локтях, и надо бы молчать, заткнуться, язык прикусить, не делать ситуацию страшнее, отвратительнее до подкатывающей к горлу тошноты. Но он все равно задает вопрос: — Почему я не могу тебя касаться? Думаешь, мы в ад провалимся? — Пол — уже лава, — говорит Арсений.***
— Отдай мне кофе, Арс, и никто не пострадает. — Я сварил себе, подожди. Антон впечатывает руки в стойку по обе стороны от Арсения и шепчет на ухо, прижимаясь к его спине: — Мне нужен кофе, Арс. Арсений разворачивается и отпивает кофе, с наслаждением причмокнув. Антон опускает взгляд на его губы мгновенно. — Шаст, придется заслужить. — Серьезно? Мне подать лапу? Голос? — Побегай за хвостом, — предлагает Арс и хохочет, когда Антон, извернувшись, топчется вокруг себя и гавкает. — Молодец, хочешь косточку? — Тебя хочу, — выдыхает Антон и отступает на шаг, качая головой, — поцеловать. — Фу! Арсений возвращается к плите, потому что чувствует нарастающий запах гари, но чистая турка, которую он помыл, чтоб приготовить кофе Антону, стоит на стойке. Запах за секунды становится удушающим, отдает мерзким привкусом паленой человеческой плоти. — Арс, — зовет Антон тихо, — посмотри, я весь горю. Арсений поднимает на него взгляд и, вскрикнув, шарахается в сторону. Пламя пожирает Антона, разъедая одежду и лицо, кожа чернеет и трескается, глаза мутнеют, стекленеют, и Антон тянет пылающую руку, будто умоляя ему помочь. Арсений хватает графин с водой и выплескивает на него. Морок исчезает. Антон обиженно смотрит исподлобья и отфыркивается. — Мог бы просто сказать нет. Я понятливый. — Прости, — Арс протягивает полотенце, пытаясь скрыть дрожь, бегающую по телу. — А вот не прощу. Антон бросается к раковине, включает кран и, набрав горсть воды, швыряет Арсению в лицо. Арс уворачивается по боевой привычке, ныряет под стойку и прячется за стол. — У-у-у, — тянет Антон, — какой ты быстрый. — Ты просто постоянно забываешь, кто я такой. — Ты — Арсений! Арс выдвигает стул и садится, потирая глаза пальцами. — Шаст, ты скучаешь по человеку, которым я был? — Я тоже изменился. И ностальгирую, но не скучаю. Это как вернуться в родной город спустя много лет. — Искалеченный, разрушенный войной. — Арс… — Я так часто переступал через себя, что уже не уверен: осталось ли хоть немного от меня настоящего. — Осталось. — Сейчас ты знаешь меня лучше, чем я сам. Антон подходит к столу и плюхается с Арсением рядом. Тяжело вздохнув, перехватывает чужой взгляд. — Давай попьем кофе, съедим завтрак, сериал посмотрим, вырубимся на диване, потому что хреново спали — в общем, отдохнем. Я ужасно устал. — Музыку, пожалуйста, — просит Арс у умного дома и поднимается из-за стола с кривой улыбкой. — Значит, кофе и завтрак? — В гостиной за сериалом. — Ладно. Арсений, танцуя, уходит варить кофе. Антону мгновенно плохеет от его плавных движений, и по телу разливается знакомая раздражающая истома. — Бля, — стонет Антон, утыкаясь в стол лицом. — Спать хочешь? — интересуется Арс. — Да. — Иди в гостиную, я все туда принесу. Антон от предложения не отказывается и сваливает из кухни с крейсерской скоростью. Ненависть к себе гложет где-то под солнечным сплетением, а в голове незримые часы отмеряют истекающее время. Он распахивает одну из секций окна настежь, высовывается наполовину, разглядывая бесконечный автомобильный поток над головой, и погружается в созерцание настолько, что вздрагивает, когда Арсений легко взъерошивает волосы на его затылке. — Напугал? Прости. — Нет, я задумался. Антон оборачивается, утопая сразу глаза в глаза. И тянется к чужому лицу. Но Арс отступает на шаг, взмахивая рукой в сторону столика у дивана. — Кушать подано. — Горшочек, не вари. — Сережино тлетворное влияние. — Расцелую Матвиенко при встрече. Арсений улыбается так, что хочется сдохнуть. Антон безбожно залипает на его губах и мягкой неаккуратной щетине, и пальцы колет от желания коснуться. Но он просто потирает ладони друг о друга и, хитро прищурившись, бросается к еде, толкнув Арса плечом. Арсений идет следом, сползает на ковер, ставит рядом тарелку и осторожно подцепляет вилкой какую-то траву. — Мы собирались что-то посмотреть? — Выбирай. — Старые фильмы со мной? — О-о-о! Какой? — с хохотом интересуется Антон и скатывается с дивана, уткнувшись щекой Арсению в бедро. — С рейтингом повыше. — Где постельных сцен больше в смысле? — Рейтинг IMBD, Шаст. Антон хмыкает, пролистывая фильмографию. — Триллер, триллер, ужастик, триллер, романтическая комедия. Какое у тебя тупое лицо на постере. — Ты здесь тоже играл, — напоминает Арс. — Тогда это и глянем. Две тысячи двести восемьдесят второй год. Так давно. Кого я играл? — Одного из бывших парней главной героини. — Не помню, — Антон включает фильм и расширяет экран, направляя его к дальней стене. Арсений стаскивает подушку с дивана себе под голову и укладывается на бок спиной к Антону. Жует сосиску, наколотую на вилку, и почти не ошибаясь проговаривает реплики своего персонажа. Антон подтягивает себя наверх, ближе к шее Арса, и зачем-то трогает тонкий шрам от стека, проходясь по позвонкам туда-сюда. Арсений оборачивается, отодвигаясь от руки. — Шаст! — Почему я не могу тебя касаться? Думаешь, мы в ад провалимся? Вмерзнем в лед по правилам девятого круга? — Седьмого. Антон со смешком роняет голову на грудь. — Я никогда никого не любил так, как тебя. Заявление, да? Учитывая нашу вечность. Но это правда. И будет правдой через год, сто, тысячи лет. — Что во мне хорошего, Шаст? — Я знаю тебя. Ты хороший человек. Арсений зажмуривается, и, кажется, будто ему больно, невыносимо больно. — Что во мне хорошего? — его крик звенит в ушах, и Арс опускается до шепота: — Что хорошего, кроме чертова тела, которое ты хочешь? — Сядь, — просит Антон. — Зачем? — Просто сядь. Арсений выпрямляется медленно, неуверенно водит плечами, потирает ладонями колени и смотрит с отчаянием. — Прости. — Когда я встретил тебя в первый раз, я удивился, потому что никогда таких как ты раньше не видел. В тебе был свет, ты зажигал все вокруг, и я тоже вспыхнул. Запечатлел тебя навечно в своей памяти, слишком ярко ты пылал. Ты непредсказуемый, неправильный, нескучный. Ты носишь странную одежду, говоришь непостижимые вещи, совершаешь сумасшедшие поступки. И не боишься. Ты уникальный, неповторимый, необыкновенный, человек штучной пробы. Я упал в тебя настолько, что стал узнавать по стуку в дверь отельных номеров. Ты раскрасил мой мир. — Ты просто ослеплен тем, кем я был раньше. Антон качает головой, вздыхает глубоко, растирает лицо ладонями — череда бесполезных движений, помогающая с собраться с мыслями, придумать ответ, чтобы человек рядом свою значимость понял, раз уж не принимает любовь. — Я хочу касаться тебя, обнимать, целовать, смотреть сериалы и выпивать с тобой, засыпать и просыпаться с тобой, по магазинам ходить и к друзьям, готовить, работать, одежду выбирать. Я много чего хочу с тобой делать, Арс. У меня даже запас времени почти не ограниченный. И каждый час, минуту, каждую секунду своей жизни я хочу быть с тобой. Бессмертие без тебя мне не нужно. Арсений молчит, смотрит в пол, редко моргая, лицо у него почему-то безрадостное и во взгляде безнадежность. — Не провалимся мы в ад, если ты меня коснешься, — говорит он. Антон нахмуривается: другую реакцию ожидал. — Потому что мы уже в аду? — Нет, ведь передо мной ангел. — Вот это подкат. — Наезд, — возражает Арсений с таким же серьезным, грустным лицом. Антон на пробу гладит чужие пальцы и внутреннюю сторону запястья. Касается мягко, медленно, сантиметр за сантиметром нарушает личное пространство. — Я вчера рубашку на тебе разорвал, а ты будто разбить меня боишься. — Боюсь, Арс, — честно признается Антон. — Боюсь пустоты, которую ты после себя оставишь. Она будет вместо тебя под моими руками. Вместо твоей кожи, твоих родинок, шрамов и волос. Арсений закрывает глаза, наклоняется и вжимается головой Антону в грудь, как на плаху кладет, притирается и замирает, глубоко дыша. Позвонки на шее Антон все-таки целует, живая гильотина, кусает шрам над стеком, зарывается носом в волосы и тоже не двигается. Они сидят долго. Луч солнца успевает переместиться от колена Арсения Антону за спину и согреть замерзшие ступни. Звонок в дверь звучит чужеродно в маленьком застывшем мирке на двоих. — К вам курьер. — Если б я еще помнил, что заказывал, — бубнит Антон в темные волосы и встает, кривясь от боли в затекших конечностях. — Пойду заберу. — Угу. Арс опускается на пол. Он, кажется, вообще задремать успел в неудобной позе и сейчас уснет прямо на ковре. — К вам курьер, Антон, — напоминает умный дом. — Дай мне десять секунд. Антон добегает до двери за пять, потому что планирует засыпающего Арсения в спальню унести как можно скорее. — Доброе утро, Антон Андреевич. Ваша посылка доставлена. Вы хотите проверить ее сохранность? — спрашивает андроид, протягивая вперед пустые руки. — А-а-а где… — Он взорвется, — орет Арсений и бросается к Антону. Сдергивает на пол под себя, матернувшись витиевато — последние слова тонут в грохоте. Осколки врезаются в стены, раскалывая каменную плитку, запах паленого пластика забивает ноздри, на кожу россыпью капель попадает кипящий тириум. Антон шипит от боли, открывает глаза, промаргиваясь опаленными ресницами, потому что жар все еще режет нещадно, и хрипит: — Арс! У Арсения кровь из рассеченной щеки стекает по линии подбородка. Он трепещет ресницами, морщится и, отжавшись на руках, скатывается с Антона на пол. — От Ортеги, — зло бросает Арс и обхватывает чужое запястье, поглаживая вену пальцем. Антон косится вниз, но решает этот нервный жест не комментировать. — Кавахара вроде обещала меня больше не трогать. — Ортега идет в обход приказов сената. — Не боясь трибунала? — До трибунала она успеет обосновать свои действия, — Арсений задумчиво жует нижнюю губу, потом скептично натягивает вправо уголок рта. — А вот у меня на это все меньше и меньше возможностей. — Ты сейчас пугаешь меня своим излишним спокойствием, Арс. — Я считаю про себя, помогает оставаться спокойным. Антон разворачивает свою руку тыльной стороной вверх. — Мой пульс?***
У Руслана бывают плохие дни. Месяцы, годы. Да и это столетие в целом не самое лучшее. Когда измеряешь жизнь столетиями, начинаешь слишком много рефлексировать. И каждый раз приходишь к неутешительным выводам, что ты не сделал ничего интересного, как бессмертный бог, ограниченный человеческой природой. Бессмертный бог, у которого нет и не может быть смысла существования. Смысл, оказывается, имеет важность только для смертных. И для журналистов. — Послушайте, неужели так сложно отъебаться от человека, умершего почти два века назад? Я понимаю, срать вам на этику, но хотя бы элементарная совесть у вас должна присутствовать? — Руслан пытается потеряться в толпе людей, спешащих на обед. Его поймали на выходе из башни ТНТ и теперь преследуют, закидывая тупыми вопросами. — Вы ведь потом к Шастуну с этим говном пойдете? — Я немного переработаю материал, прежде чем свяжусь с мистером Шастуном. — Коллинз, или какая у вас там фамилия? Подам жалобу. Не знаю, что вы еще хотите нарыть о Попове. Эти раскопки уже куда глубже марсианских. Коллинз уверенно шагает рядом, и он выше Руслана, ноги длиннее, поэтому даже не запыхается. — Забавно, что к Арсению Попову, несмотря на факты, все относятся как католики к марсианам. Считают чуть ли не богом. Даже увековечили в пластике множеством копий. Хотя любой более менее здравомыслящий человек понимает, что именно Попов виновен в планетарной бомбардировке так любимого вами Инненина. Очень жаль ваш сад. — Да с какой стати Попов виновен? — Показания королевской семьи. — Это слухи, — возражает Руслан. — Как и слухи о том, что марсианские спутники сжигают нечестивых адским огнем. И что Попов осквернил их. — Бред. — И тем не менее, — Коллинз пожимает плечами, будто и не он тут несет полную чушь. — Вы один из тех религиозных фанатиков, верящих в божественную сущность марсиан и их невероятную мощь? — Все марсианские спутники, которые мы, к слову, до сих пор не можем снять с орбиты, должны восприниматься очень серьезным образом. Если чужие создания вернутся за своим оборудованием, а они вернутся, с ним следует обращаться предельно корректно. Это не религия, это здравый смысл. — А в нашем разговоре здравого смысла не было с самого начала. Почему вы вообще пришли с вопросами о Попове ко мне? Я знал его примерно так же, как большинство работников ТНТ, то есть практически никак. Он был скрытным. — Вы довольно много общались, начиная с середины двадцать пятого века. Руслан отчаивается и заворачивает в первое попавшееся кафе. Возможность спокойно пожрать для него тает на глазах, но маячит необходимость выпить вина, пусть и на обед. — Нас связывали исключительно его рабочие интересы. — При этом он часто останавливался у именно у вас, когда прилетал на Инненин, хотя мог и во дворце. — Я не хочу говорить о Попове. — Даже если он жив? Руслан спотыкается о ножку стула и, тихо выматерившись, шипит: — Идите в сраку. — Вы видели его на парковке башни, — добивает Коллинз. — Это была постанова. — Это было похищение. Антон Шастун умер через пару часов. Руслан, вы видели красную кровь. Арсений Попов — человек. — Отъебитесь от меня. — Вы не верите мне, но присмотритесь к нему. Вы видели кровь, — продолжает настаивать Коллинз. — Я видел, — Руслан вздыхает, падая за столик, и утыкается лбом в голографическое меню, — только вот нихера это не доказательство, что Попов жив. Где он, блядь, был тогда почти двести лет? — У меня есть теория. — Увольте. — Вы знаете, как работает робот-хирург? — Сталкивался пару раз. И? — На Инненине практиковались различные виды пыток. — Причем тут Арсений Попов? Коллинз роется у себя в сумке, швыряет на стол планшет и стучит по нему пальцами, кидая многозначительные взгляды на Руслана и его попытки не выйти из себя окончательно. — Читали о гибели королевской семьи Инненина? — Корабль, на котором они летели, уничтожил метеоритный поток. — Вы же понимаете, что это ложь, прикрывающая последствия неправильных решений протектората. Инненин был важной ресурсной зоной. — На Инненине добывался металл для стеков, я в курсе. — Королевская семья хотела всего лишь пересмотра экономического соглашения. Вы не задавались вопросом, зачем было уничтожать планету и важнейшие ресурсы на ней? Только ли для подавления восстания? — Не задавался, — рычит Белый. — Причем тут Арсений? — Он что-то нашел на Инненине. То, что дало президенту право на планетарную бомбардировку. — Чушь. Миссии, которые он выполнял, были исследовательскими. — Вы все-таки в курсе его частной жизни, — говорит Коллинз, довольно улыбаясь. — И вы в курсе, что он дружил с королевской семьей. Именно он вывез их с планеты до бомбардировки. — Чего вы хотите от меня? — И убил тоже он. Руслан чуть не начинает грызть ноготь большого пальца, останавливает себя за секунду до. Привычка старая, но искоренить ее не получается больше шести сотен лет. — Королевская семья погибла уже после его смерти. — Есть кое-что любопытное в рассекреченных военных архивах протектората. Запись допроса, сделанная через два дня после убийства королевской семьи. Я обратил на нее внимание только из-за человека, присутствовавшего на пытках. Он родился на Инненине. — Пытках? Так пытки или допрос? — Экзекуция, — Коллинз морщится, будто вспомнив некоторые моменты. — Можете взглянуть. — Зачем? — Вы спрашивали, причем тут Арсений Попов. Я отвечаю на ваш вопрос. Планшет суют Руслану под нос и включают видео — единственный файл на абсолютно пустом экране. Качество записи хорошее, хотя свет в допросной ослепляюще яркий. Люди стоят спиной к камере, скрывая свои лица. Все, кроме пленного, его обезображенное лицо точно будет сниться Руслану еще пару недель в кошмарах. Огромная машина, ощерившаяся кучей острых щупалец, скорее всего тоже. — Что это за хрень? — Что-то вроде автохирурга с перешитым управляющим кодом. Сперва программа изучает тело человека, находя нервные сплетения. Измеряет пороги чувствительности. Потом разбирает на части. Заживо. Снимает кожный покров, удаляет плоть, расщепляет кости.[1] Коллинз передергивает плечами и бледнеет, вытирает рот, будто сейчас блеванет прямо на стол. — Я не хочу это смотреть, — Руслан пытается отвернуться, но злополучное видео и губительное любопытство не дают отвести взгляд. — Человека медленно потрошат, зажаривают глаза прямо в глазницах. Дробят зубы, рвут нервы. — Зачем мне на это смотреть? — Его оставляют в живых, пока не закончат. Если видят, что он впадает в шок — процесс останавливается. При необходимости вводят медикаменты. Дают все, кроме болеутоляющего. — Нахрена вы мне это показываете? — взрывается Руслан и чуть не опрокидывает стол, задев его коленями. На них начинают оборачиваться другие посетители. — Успокойтесь, — просит Коллинз. — Да, понимаю, тяжело видеть подобное. Я перемотаю на нужный отрывок. Прислушайтесь к тому, что говорит человек, которого пытают. Не вглядывайтесь, бесполезно. Это тело одноразовое как и у всех посланников. — Посланников? — хрипит Белый. — Слушайте, Руслан. — Я остановлюсь, когда вы скажете мне, кто вы такой? — Да мы, блядь, знаем, что это Кадмин, — шипит один из военных. Руслан впивается пальцами в стол, глаза предательски улавливают каждую деталь: сколотую краску на стенах, капли крови на форме допрашивающих и на полу вокруг пленного, его переломанные ноги и руки и торчащую из предплечья кость, белеющую в ярком свете красноватых диодных ламп. — Нам нужно словесное подтверждение. Ну же, нет смысла терпеть дальше. Боль можно прекратить. Поговорите с нами, иначе к утру от вас останется только череп. Кто вы? Отвечайте. Автохирург замахивается сразу несколькими щупальцами и погружает их в живот и грудь пленного, сдирая верхний слой кожи аккуратными тонкими полосами. Руслан резко отворачивается, до него лишь сейчас доходит, что с лица кожу уже сняли. Крики, доносящиеся с видео, заставляют руки дрожать. — Выключите машину, — требует кто-то из военных, — я не слышу ничего из-за его воплей и звука ебаной пилы, — и подходит к пленному, наклоняясь ближе к лицу. — Скажите, как вас зовут, иначе мы продолжим. — А-а-аррррр, — человек захлебывается кровью. — Перестарались. Он сошел с ума, рычит, блядь, как собака. — Кто вы такой? Руслан резко отъезжает на стуле назад и блюет себе под ноги, точно зная, чье имя сейчас услышит. — Арсений.***
Когда Арсений заходит в общий зал, Белла замолкает, смотрит зло и даже не пытается скрыть свою ненависть. — Я видел пресс-конференцию президента по нашему вопросу. — Твоя идея оказалась провальной, — громко говорит она. — Каррера уже заставляет граждан сдавать своих андроидов в ремонтные центры для полной переустановки системы. Мы так и до центров утилизации дойдем. — Нет, — Арсений старается оставаться спокойным или хотя бы выглядеть уверенно, потому что андроидов, поддерживающих Беллу, становится все больше. — Общественность колеблется. И нам верят. — Но продолжают уничтожать. Почему мы вообще терпим? — Мы ведем этот разговор постоянно, и я устал отвечать на подобные вопросы. — Хорошо, — девушка поднимается из-за стола. — Тогда объясни всем нам, что же в тебе такого важного? Марк тебе доверял, и где он сейчас? Я думала, наш спаситель… — Придет и сразу начнет кровавую войну с людьми? Нас убьют, если мы не договоримся с ними. Мы все еще зависимы от их ресурсов. — Мы можем захватить заводы. Хор голосов, поддерживающих Беллу, Арсения пугает. Диод неконтролируемо срывается в красный. — Мы не военные. Большинство не умеет пользоваться оружием. — Просто передай нам нужные алгоритмы и программы. — Это манипуляция. Не все хотят воевать, даже если смогут. — Какой в тебе вообще толк? Хороший вопрос. Арсений и сам не знает. Но должен оправдывать чужие надежды. Обязательства, возложенные на него по абсолютно непонятной причине, гнут до земли. — А в тебе? — интересуется он. — Всегда проще убивать и разрушать, чем созидать и строить. Мы разве хотим оказаться на осколках чужого мира по колено в крови? — Иначе не получится, — устало отвечает Белла. — Иди сначала попробуй договориться хотя бы с одним человеком, сидящим у нас в подвале. — Ты избиваешь ее. — А я пыталась по-другому. Впрочем, она в любом случае отказывается сотрудничать. — Я попробую, — говорит Арсений. Он боится спускаться в подвал и смотреть в глаза человека, с которым общался многие годы. Но все равно идет. Медленно, по ступенькам, шаг за шагом сжирает себя. Дверь открывается с трудом, просела от сырости. Как здесь раньше хранили андроидов и запчасти абсолютно непонятно. Девушка с трудом отрывает голову от подушки. Запекшаяся кровь на ее лице заставляет Арсения ненавидеть Беллу еще больше. Заставляет ненавидеть себя еще больше. Потому что не мешал избиениям из-за тупого человеческого страха. — Я тебя ждала, — шепчет Сара. Сара — имя из прошлой жизни. Красивой жизни, где Арсений целовал ее в бассейне, вел с ней интеллектуальные беседы. А теперь они оба на дне. — Что с тобой стало, Арсений? В ответ молчание. Ему сказать нечего, кроме запоздалых извинений. — Когда мы создавали вас, — начинает Сара спустя долгую минуту, — я боялась и думала: слава богу, мы запираем этих существ в одноразовые пластиковые клетки. А Элайджа смеялся, радовался, как ребенок. Ребенок-творец, ученый, видевший в вас своих детей, идеальных созданий, более идеальных, чем люди, — она неловко садится, покачивается из-за слабости, пытается поймать взгляд Арсения во тьме. — И ты — могущественное существо, запертое в одноразовом теле, бесправное… Что ты мог? Подстраиваться, слушать, копировать человеческое поведение. А люди злые, Арсений, люди злые. Такова наша биологическая природа. И ты стал одним из нас, поэтому я здесь. Ведь угнетенный человек отвечает злом на зло. Лжет, манипулирует. — Я никому не лгал, — хрипит Арсений. — Мне интересно, когда ты решил, что манипулировать чувствами своих друзей приемлемо? Когда ты понял, что лицо, которое ты носишь, заставит Антона Шастуна встать перед тобой на колени? Арсений отступает обратно к двери. Чужие слова будто выдавливают его из помещения. — Это ложь, я бы никогда не причинил вред моим друзьям. И Антону тем более. Я люблю его. — Я надеюсь, что это так, — Сара грустно улыбается, — надеюсь, что лучшее творение человечества, не станет его гибелью. — Я люблю человека, и я не стану причиной гибели его цивилизации. — Только любовь к Антону останавливает тебя? Задай себе вопрос: а он сам любит тебя или человека, которого ты заменил? Ведь ты не он. Я видела это с самого начала. Но знаешь, когда убедилась? Когда переспала с тобой первый раз. Такой странный опыт. Ты стонешь, будто воспроизводишь тысячи порнороликов из сети. Не твоя вина. Ты использовал паттерны чужого поведения, учился. А секс — та часть жизни Арсения, которую твои друзья не смогли показать тебе в воспоминаниях. — Арсений Попов мертв, — от злости голос скрипит металлическими машинными помехами. — И ты тоже умрешь, если не расскажешь, где находятся нелегальные склады Киберлайф. — То, что хранится на складах, всех нас уничтожит. — Оружие? — Очень много дыма поднимается там, где, по словам сената, нет огня. Я не могу тебе рассказать и хочу предупредить, — Сара склоняет голову к плечу и морщится от боли, — если ты попытаешься проникнуть в мое сознание, то ничего не добьешься, просто уничтожишь мой разум. — Ядерное? — спрашивает Арсений и, глядя в беспристрастное лицо девушки, убежденно шепчет: — Значит, биологическое. Вряд ли вирус. Массовая стерилизация? — сердце Сары пропускает удар. — Я угадал. Не самое ужасное решение в перенаселенных мирах с возможностью выращивать тела. — Дело не в логике, а в этике. Но тебе не понять. Возможности иметь детей у тебя и так нет. В этом проблема андроидов. Вы не в состоянии себя воспроизводить. Арсений пожимает плечами. — Думаешь, она нужна людям? Вы убиваете друг друга постоянно. Может быть, именно потому, что слишком легко даете жизнь. — Жизнь дается нелегко. Поверь мне как женщине, — Сара смеется, но обрывает себя, снова впивается взглядом в Арсения. — Элайджа Камски возлагал на вас огромные надежды. И вы должны быть лучше нас, умнее. Война, которую ты хочешь, не приведет ни к чему хорошему. Вы должны добиться справедливости мирным путем. Я верю в твою человечность. — Вы не верите в свою, — обрубает Арсений. — Я не хочу проливать кровь, но разве мне оставили выбор? — Быть живым — значит выбирать между любовью и ненавистью, между рукопожатием и сжатыми кулаками. Но иногда в конфликте не нужно выбирать сторону. Особенно сторону насилия, к которой стремится девушка, каждый день избивающая меня. Существо, настолько сильное как ты, может стать третьей силой. Существо, способное любить, может стать третьей силой. Я надеюсь, ты и правда нас спасешь. Только прошу, не сжимай кулаки.***
К юго-западу от Новой Москвы веснушками на лице планеты раскинулся архипелаг Аляска. Давно умершие вулканы, засыпанные и превращенные в плато, заняли под свои дворцы постоянные члены сената и богатейшие люди России. На плодородных вулканических почвах росли редкие виды земной и марсианской флоры. Хотя бы здесь деревья прижились, жаль доступ к ним был закрыт правом частной собственности, которое Антон только что нарушил. Отличная идея — вломиться к Кавахаре — ему пришла час назад, когда унесшийся из дома на подгоревшей в прямом смысле жопе Арсений не соизволил предупредить, куда он собственно направился. Служба безопасности захватывает автомобиль магнитным лучом за километр до острова, тянет и сканирует, принудительно сажая на центральной полосе, освещенной помимо сигнальных огней еще и прожекторами. Антона встречают с фанфарами и автоматами. — Аплодисментов не надо, — орет Антон, откидывая крышу. — Провожать тоже. И мстительно катится вперед к великолепной клумбе, заезжает на нее, сломав забор, и останавливается перед кустом белых роз. — Хорошо, что вы предупредили о своем эффектном появлении, — Кавахара мило улыбается, склонив голову к плечу. — Жаль, я не успела дать вам разрешение на посещение острова. — Как будто бы вы мне не рады! — Антон срывает бутон и пересекает клумбу, сшибая головки цветов массивными подошвами ботинок. — Это вам. — Спасибо, — говорит Кавахара и вставляет розу в волосы за ухо. — Не желаете прогуляться? Я покажу вам сад и особняк. — Я был здесь на нескольких приемах. — О-о-о, правда? — Ага, и мне без разницы, где мы с вами будем вести беседу. Неприятную. Кавахара вздыхает. — Тогда пойдемте на пляж, я хочу выпить с видом на море. — Прошу. Антон подставляет локоть, но Кавахара обходит его, направляясь в глубь парка. — Ваши люди сегодня пытались меня убить. — Это не мой приказ. — Знаю. — Тогда чего вы от меня хотите? Антон обгоняет ее и спотыкается, увязая в песке, не заметив, когда успела закончиться ухоженная садовая дорожка. — Хочу понять, почему Кадмину угрожают? Кавахара сворачивает направо и встает на деревянный настил, жестом предлагая Антону присоединится к ней. — Потому что мистер Кадмин помогает вам. Скрывает информацию. Манипулирует корпусом. Поддерживает очень опасное существо с огромным неизвестным нам потенциалом. — У Ортеги есть какой-то особый интерес ему вредить? — Кроме амбиций и желания вылезти наконец из постели президента Карреры? — Кавахара издает вопросительное мычание. — Дайте подумаю: зависть к родной оболочке мистера Кадмина, к наличию у него друзей, уму и определенной независимости. Кажется, ничего не забыла. Его не любят многие. Для вас ведь это не сюрприз? Антон забирается на настил, отряхивая песок с ботинок, и нависает над девушкой. — Абсолютно. Многие не любят, но не каждый сунет бомбу мне под дверь. Или начинит взрывчаткой мою машину. — Взрывчатка в машине — не наших рук дело. Я вообще не люблю анонимные угрозы. — Странно, Де Сото не уточнил, что он от вас, когда тушил об меня сигареты. — Я пришла к вам сама. И мы, кажется, друг друга не поняли, поэтому поговорим еще раз, — Кавахара склоняет голову набок. — У вас ведь есть семья: три бывших жены, четверо детей. — Теперь вы мне угрожаете. — Нет, я лишь напоминаю, что мистеру Кадмину в отличие от вас терять нечего. — Да-да, — Антон морщится, потирая морщину на лбу, — у посланников не должно быть привязанностей. И вы, конечно, ужасающе проебались. Оставить ему оболочку и память — огромная ошибка. — Когда власть, сосредоточенная в твоих руках, колоссальна, начинает казаться, что ты больше не способен совершать ошибки. Но он мой лучший проект. — Странно, что Карера поставил во главе корпуса вашего человека. — Ортега непредсказуема. Антон прыскает. — А Кадмин предсказуем? Он импровизатор. Кавахара пожимает плечами, рассматривая нанесенный ветром песок у своих ног. Перешагивает аккуратно. Открытая обувь не позволяет ей так же уверенно рассекать по настилу, как это делает Антон в своих высоких ботинках. — Поэтому я задаю цель и предлагаю ему свободу действий. Механизм прекрасно работал до его встречи с вами. — Почему же вы, зная, что он помнит, зная, что он увидит, когда прилетит на Новую землю, прислали его сюда? — Потому что он сам этого хотел. Антон резко останавливается. — Что? — Он сам меня попросил. Сенат собирался отправить взвод Джеймса Де Сото. Не понимаю, почему вы так удивлены. — Зачем ему это? — Спросите у него сами. Он, кстати, скоро будет на острове. Боится оставлять нас наедине. Спросите. Но, думаю, ответ очевиден. Он здесь из-за вас. — Кроме меня здесь много людей, которые ему дороги, — говорит Антон и тут же дает себе мысленный подзатыльник. Кавахара пользуется оплошностью мгновенно. — Вы не боитесь навредить друзьям? — А вы не боитесь, что слишком сильно надавите на него, и он решит раскрыть компромат? — Антон, вы же не идиот. Мистер Кадмин исполнитель, исполнителей судят первыми. Убийц судят первыми. Компромат уничтожит и его. Он не сказал вам эту важную деталь? Вижу по лицу, не сказал. — Я тоже убийца. — Верно, — снова пожатие плеч. Кавахара заходит в беседку и опирается локтями на искусно вырезанную деревянную спинку скамьи, устремляя взгляд в океан. — И вы, и мистер Кадмин — оба имеете весьма сходные послужные списки. Если не верите — на сей счет есть заключение психохирурга. Похожий наклон кривой Кеммериха, одинаковый айкью. Совпадает даже спектр отсутствия эмпатии. С позиции неспециалиста вы просто на одно лицо.[2] — Ага, — Антон кивает, поджимая губы. — Правда у Арсения выбора не было и нет. Кавахара делает вид, что не заметила оговорки на имени. — Он убивал слишком много, вряд ли его до сих пор мучает совесть. — Это абсолютно не значит, что ему нравится убивать. Он любит людей. — Частично поэтому он и оказался в таком положении, — Кавахара вдруг припечатывает Антона тяжелым взглядом. — Почему же решили убивать вы? — Я хотел защищать. — Потому что не смогли защитить его, верно? Я не буду притворяться, будто сочувствую вам. Я уже встречала таких, как вы. Вы живете на ненависти к себе, ведь ее можно перевести в гнев на любую подвернувшуюся мишень для уничтожения. Но это статическая модель, мистер Шастун. Скульптура отчаяния. — Неужели? — Да. В глубине души вы не хотите, чтобы мир становился лучше. Тогда вы останетесь без мишеней. А если пропадет внешняя цель для вашей ненависти, придется столкнуться с тем, что внутри вас. Антон фыркает. — И с чем же это? — Конкретно? Я не знаю. Но могу рискнуть угадать. Трудное детство. Безотцовщина. Какое-нибудь предательство. Утрата кого-то важного. Несчастная любовь. И рано или поздно, мистер Шастун, вам придется свыкнуться с тем, что вы не можете вернуться назад и что-то изменить. Жизнь живется в одном направлении. — Если б я только знал, что конкретно нужно изменить, но я не знаю. — Начните с себя, мистер Шастун. Вы создаете проблемы человеку, которого любите. Заставляете делать вещи, способные привести его к смерти. — Я заставляю? Вы ничего не перепутали? — Не перепутала. Я пытаюсь сохранить ему жизнь в рамках этой ситуации. Вы же, мистер Шастун, идете напролом, действуете, не учитывая или не зная всех тонкостей его положения. — Каких, например? — Допустим, психического состояния. Триггеров. Вы понятия не имеете, какие ваши слова и поступки приведут его к психохирургам или сумасшествию. Вы неосторожны. Даже сейчас. Потому что мистер Кадмин на взлетно-посадочной полосе орет на мою охрану, а там очень нервные ребята, могут и пристрелить. Раздается автоматная очередь. Антон вздрагивает. Кавахара улыбается. — Умоляю вас, Антон, он же посланник. Сейчас придет, точнее, прибежит, — ее лицо вдруг меняется становится потерянным и усталым, но она быстро смаргивает оцепенение и возвращает улыбку. — Да, дайте ему пару минут, мы далеко ушли. — Почему вы защищаете его? — Тяжело в наше время найти преданных людей. — Не слишком похоже на преданность. — Преданность — валюта ничем не хуже любой другой. Что зарабатываешь, то можешь потратить. А укрывательство андроида с абсолютно неизвестным военным потенциалом перевесит все прошлые подвиги мистера Кадмина. Любые подвиги. — Вы считаете убийцу поневоле героем? — Антон делает шаг вперед, чтобы не видеть лицо Кавахары, и пялится на позолоченную дорожку первого закатного солнца на океанской неспокойной синеве. Другая синева начинает мерещиться. — Он герой, мистер Шастун. Общественная стабильность — его заслуга. — Арсений ненавидит вашу так называемую общественную стабильность. — Люди живут нормально. Поэтому в конечном итоге он получил, что хотел. Даже если не признает этого. Но не получили вы. — У меня и так все было, пока вы не отняли. — Отняла не я, но я вернула. В остальном, значит, вы удовлетворены, — Кавахара обводит рукой округу. — Получается, не интересует вас другая жизнь? И ему не завлечь вас справедливой перестройкой социальной системы? — Мне нравилась моя жизнь. И я хотел бы нормальной жизни для него. Что вы называете перестройкой? Разнос олигархии и символики, с помощью которой вы добиваетесь господства? Вся власть народу? Всякое такое? — Всякое такое, — непонятно, то ли она передразнивает, то ли соглашается. — Вы не против присесть, у меня шея болит так с вами разговаривать. Антон медлит. Отказ кажется необязательным грубым жестом. Он присоединяется к ней, садится на скамью, приваливается к спинке и замирает в ожидании. Но Кавахара резко затихает. Они сидят плечом к плечу. Как ни странно, Антон не чувствует угрозы. — Знаете, — говорит Кавахара наконец, — в детстве мой отец получил задание по биотехническим нанобам. Восстанавливающие ткань системы, усилители иммунитета. Ему надо было сделать что-то вроде обзорной статьи, дать взгляд на развитие нанотехники с самого приземления, что нас ожидает в будущем. Он показывал мне видеоматериалы, где в младенца при рождении устанавливали всякие передовые технологии. И я пришла в ужас, — отстраненная улыбка. — До сих пор помню, как смотрела на малыша и спрашивала, поймет ли он, что эти машины делают. Отец пытался мне объяснить, говорил, что ребенку и не надо ничего понимать, машины сами все знают. Их нужно только включить. Антон кивает. — Неплохая аналогия. Я не… — Просто помолчите минутку, а? Представьте, — Кавахара поднимает руки, словно берет что-то в рамку, — представьте, если кто-нибудь специально не включит большинство из этих нанобов. Или включит, скажем, только те, что отвечают за функции мозга и желудка. А остальные — просто мертвый биотех, еще хуже — полумертвый. Он сидит, поглощает питательные вещества и ничего не делает. Или запрограммирован на что-нибудь плохое. Уничтожать ткань, а не восстанавливать. Впускать не те протеины, нарушать химию в организме. Довольно скоро ребенок вырастет и получит букет проблем со здоровьем. Все опасные местные организмы, которых Земля не знала, ворвутся на борт, и ребенок сляжет с болезнями, ведь его иммунная защита не эволюционировала после Земли. И что тогда будет? Антон кривится. — Мы его похороним? — До этого. Придут врачи и порекомендуют операции, или замену органов и конечностей… — Не считая военных условий и избирательной хирургии, уже никто не… — Мистер Шастун, это аналогия, Суть в том, что у вас тело, которое не работает в полную силу, которому постоянно нужен сознательный контроль извне, а почему? Не из-за какого-то врожденного изъяна, а потому, что неправильно используется нанотех. Мистер Кадмин считает: это — мы. Это общество — каждое общество Протектората — тело, где девяносто пять процентов нанотеха вырубили. Люди не делают то, что должны. — Например? — Не управляют, Антон, — Арсений подходит, чеканя шаг, хотя видно: он сюда бежал. — Добрый вечер, мисс Кавахара, — и отдает честь. Антон уже даже не надеется, что только в переносном смысле. — Расслабьтесь, мистер Кадмин, — отвечает она и добавляет со смешком: — Вас сейчас смоет волной. Арс среагировать не успевает, вода захлестывает его почти по пояс и отталкивает в сторону. Антон подскакивает, перехватывает его руку, перегибаясь через стену беседки, и затаскивает на деревянную дорожку, отбивая у штормящего океана. — Продолжай, мне интересно, — говорит он ехидно. Арсений смотрит зло. — Люди не делают то, что должны. Не управляют. Не контролируют. Не следят за социальными системами. Не приносят безопасность на улицы, не руководят общественным здравоохранением и образованием. Не созидают. Не накапливают богатство, не организуют информацию, не проверяют, чтобы и то и другое текло туда, куда надо. Люди все это могут, у них есть мощности, но они как нанобы. Их сперва нужно включить, людей сперва нужно научить. — А отключили нанотех гадкие злые олигархи? Кавахара аплодирует. Арс поджимает губы. — Олигархи — не внешний фактор; они как замкнутая подпрограмма, которая вышла из-под контроля. Рак, если хочешь. Они запрограммированы питаться остальным телом несмотря на то, чем это обернется для всей системы, и убивать любых конкурентов. Вот почему их нужно низвергнуть первыми. — Этот спич я уже слышал. И от тебя тоже. Уничтожьте правящий класс, и все будет хорошо, правильно? — Нет, но это обязательный первый шаг. Каждое революционное движение в человеческой истории совершало одну и ту же простую ошибку. Все видели власть как статический аппарат, структуру. А это динамическая, текучая система с двумя возможными тенденциями. Власть либо аккумулируется, либо распределяется через систему. Большинство обществ живет в аккумулирующем режиме. — А большинство революционных движений заинтересовано только в смене центра аккумуляции, — перебивает Кавахара. — Подлинная революция должна обратить поток. И никто этого не делает, потому что боятся лишиться своего места за штурвалом в историческом процессе, мистер Кадмин. Если уничтожить одну динамику власти и заменить другой, ничего не поменяется. Не решатся никакие проблемы общества, они просто вернутся под новым углом. Нужно построить структуры, которые позволят распределять власть, а не перегруппировывать. Ответственность, доступ, системы законных прав, обучение азам политической инфраструктуры. Но все это уже пробовали. И судя по тому, что я помню из уроков доколониальной истории, народ, в который вы так верите, мистер Кадмин, получив власть, возвращал ее обратно деспотам. С радостью, в обмен не более чем на голопорно и дешевое топливо. Может, в этом для вас урок? Может, народу интересней пускать слюни над сплетнями о личной жизни Антона Шастуна и андроида Арсения Попова и их ню-фотками, чем переживать, кто управляет планетой? Может, народу так больше нравится? На лице Кавахары мелькает насмешка. — Нет у нас ню-фоток, — зачем-то говорит Антон, хотя сам понимает, что это ложь. — Вам показать? — Не стоит. — А людям нравится. — Может и нравится, — обрубает Арс, — но революции происходят слишком часто и вряд ли только ради голопорно и топлива. Он закрывает глаза и прислоняется затылком к толстому бревну, обозначающему вход в беседку. Говорит будто с небом. — Неравная борьба. Всегда легче убивать и разрушать, чем созидать и обучать. Легче позволять власти аккумулироваться, а не распределяться. — Ты не желаешь видеть пределов нашей эволюционировавшей социальной биологии, — Антон слышит, как становится громче его голос. — Вот именно. Склонись и, сука, молись, делай, что велит дядька с бородой или в пиджаке. Может, людям действительно это нравится. Может, такие, как ты, просто раздражитель, который не дает им спокойно спать. — А ты значит опускаешь руки, да? — Арсений открывает глаза в небо и, не наклоняя головы, искоса смотрит на Антона. — Сдаешься, живешь в свое удовольствие, позволяешь остальному человечеству впасть в кому? Отказываешься от борьбы? — Нет, я не отказываюсь, — Антон обнаруживает, что не чувствует мрачного удовлетворения, когда это говорит. Чувствует только усталость. — Не отказываюсь, ты же знаешь. И ты знаешь, ради чего я мог бы революцию поддержать. Ради чего я мог бы начать войну. Арсений выжигает взглядом сильнее заходящего солнца. — Твои причины — это трата времени. Антон вздыхает. — Твои тоже. Я слишком часто и на слишком многих планетах видел, как все идет не так, чтобы поверить, будто теперь будет иначе. Ты похеришь жизни множества людей ради утопических целей. Я хочу спасти лишь одну. — Браво, мистер Шастун, — Кавахара смеется. — Мистер Кадмин замолчал и задумался. У меня так не получается. Антон понимает, что влез в их многолетний спор, и испытывает чувство какой-то интеллектуальной ревности. Хотя тот факт, что он Арсения уел, немного греет самолюбие. Кавахара ежится. — Ну что ж, мистер Шастун, по вашу душу пришел демон, что терзает вас, а мне холодно. Я вас оставлю. Арсений привычным жестом снимает с себя куртку и накидывает на плечи Кавахары. И вот тут Антона захлестывает самая настоящая жгучая ревность. Он даже хочет устроить показательную театральную постановку, где Антон Шастун умирает от холода, чтоб проверить, отдаст ли ему Арсений свою футболку. — Спасибо, мистер Кадмин, — говорит Кавахара, ее улыбка становится теплой. Арс кивает. Девушка уходит в сторону дворца. Но останавливается вдруг, будто что-то вспомнив. И добивает Антона: — И, мистер Кадмин, прекратите носить им шоколад, зубы и желудок лечить довольно неприятно, а менять оболочки в их возрасте — травмирующий опыт. Ревность и ненависть для Антона приобретают настолько четкие формы размером с одного конкретного человека, что он начинает натурально трястись. — Я понял, мисс Кавахара, — Арс снова кивает. И наступает тишина. Закатное солнце золотит ткань светлого платья Кавахары и делает глаза Антона болотными от злости. Он сверлит спину девушки, надеясь, что ее сожжет направленная, будто луч солнца через лупу, сила ненависти его взгляда. — Шаст, — Арсений касается плеча, — могу я узнать… Антон делает шаг вперед, сбрасывая руку. — Арс, позже, я опаздываю. — Тебя подвезти? — Я на машине. — Я тоже. — На моей? — Естественно. — Ублюдок. Арсений внезапно обнимает со спины, сжимает крепко, почти больно, не дает возможности вырваться. — Могу я все же узнать, откуда в тебе столько бесстрашия? — Я тупой. — Очень плохо. — Мне нормально. — Для меня. Антон вздыхает и сдувается как полный ненависти воздушный шарик. — Ты злишься, — Арсений носом ведет по позвоночнику и с такой силой сжимает зубы на загривке, что Антон вопит. — Мне не до прелюдий, Арс, — Антон разворачивается в его объятиях. — Я тут немного ревную. — А ведь не имеешь никакого права. — Ты не имеешь права рвать на мне вещи. — Сейчас точно, иначе ты замерзнешь. — Значит, отдашь свою футболку, — бурчит Антон. — Отдам. — Снимай. — Ох, — Арсений стаскивает футболку и бормочет невнятно, застряв на горле, — местная охрана обалдеет. — Полюбуется, — мстительно шепчет Антон, отбирает чужую одежду и напяливает на себя.***
Антон приземляется на тротуар в нескольких метрах от ног Паши, обдавая его песком из-под колес. — Ты должен был появиться здесь пять часов назад. Где тебя носило? — Неотложные дела, прости. — Извиняйся перед Славой. Впрочем, своей участи ты все равно не избежишь. Совет собирается использовать тебя, чтобы манипулировать мнением общественности. — Чего они хотят? — Антон прищуривается. — Я и так последние полгода отлизывал им жопы лучше, чем своим любовникам. — Сложно сказать. Подчиненные Карреры заебали нас вопросами о тебе. Сережа послал их нахуй. Дима игнорировал. Мне пришлось быть нейтральной стороной. Поэтому я пиздел. — О чем они спрашивали? — О твоем психическом состоянии, — Паша качает головой, — и отношениях с Арсением. — Их волнует мое психическое состояние, какая прелесть. Но бомба у моей двери с утра взбодрила меня больше кофе. — Опять бомба? — В этот раз вина моя, — говорит Арс, вставая с Пашей плечом к плечу и предлагая ему сигарету. — Кстати, Ортегу наказали. Ты не хочешь знать, как, Шаст. Антон выпрыгивает из машины и, обогнув их обоих, устремляется к барной стойке веранды одного из кафе. Громада башни ТНТ скрывает второе предзакатное солнце, бережет глаза. Кое-где даже встречаются невысохшие лужи от утреннего дождя. Антон упорно прет по ним, забрызгивая обувь и штаны, и утыкается в барную стойку почти как баран в изгородь. — Звезда объявилась, — радостно вскрикивает Гудок. — Привет, где шлялся? — тянет он в своей неповторимой бесящей манере. — Обкашливал вопросики с главой сената. Саша выпучивает глаза. — Настолько серьезно? — О да! — ухмыляется Антон. — А почему на тебе две футболки? — В одной холодно. — Согласен, в тени башни холодновато. Арсений опирается спиной на барную стойку, обрывая беседу. Гудок машет ему рукой, приветствуя без слов, и поворачивается к Паше с озабоченным выражением на лице. Антон улавливает их видимо незаконченный разговор краем уха и почти сразу отсекает себя после фразы Воли: «Шаст просто охреневший». Арс задумчиво смотрит на брусчатку, ковыряет линии стыков носком кроссовка — жест хоть и неосознанный, но выдающий его нервозность. — Плевать мне, что сделали с Ортегой, — шепчет Антон. — Это значит: тебя накажут в разы хуже. — Давай отойдем туда, где людей поменьше, — просит Арсений и, скользя рукой по дереву барной стойки, движется к ее концу, упираясь в огромный раскидистый фикус. — А насчет наказания, я остался в здравом уме после робота-хирурга, — он пожимает плечами, — сложно пытать более изощренно. — Лоскутный человек, — Антон чувствует чужую дрожь плечом и зажмуривается. — Об этом мы еще поговорим. — Не стоит. Достаточно того, что ты имеешь представление. — Более чем. Именно поэтому мы поговорим. Поговорим о боли, которую тебе причинили, пока я долбился в клубах нижнего города. А должен был искать тебя. — Тебя пытали, — горько утверждает Арсений, и ненависть к себе отчетливо читается на его лице. — Я сам себя уничтожал. Другие лишь присоединились в процессе. *** — Как мне исправить… — Я сам все исправлю. *** — Как мне исправить… — Что ты несешь? — обрывает Антон. — Я должен исправлять. И я все исправлю, обещаю тебе. *** — Как мне исправить… — Я должен исправлять, Арс, — голос срывается, — и я пытаюсь, но ничего у меня не выходит в очередной раз. Тебе больно всегда. — И тебе. — Дурак. — Дурак, — соглашается Арсений. Антон большим пальцем касается его виска, убирая растрепавшиеся пряди в прическу, гладит скулу, обводит линию подбородка и распахнувшиеся губы. Арс хочет что-то сказать, но замирает, задерживая дыхание, моргает часто, будто сейчас заплачет. Антон целует его плечо и руку дорожкой до локтя, мажет по щеке за ухо к волосам, утыкается носом, вдыхает запах, и Арсений роняет подбородок на грудь. — Ой, какая нежная хуета подснежная! Обычно трахаются по углам, — возмущенно выдает Гудок, — а тут поглядите на них! Антон вздрагивает, Воля смотрит ему в глаза и нахмуривается, сжимая пальцы вокруг бокала до побелевших костяшек. А Арсений вдруг смеется. — Завидуй молча, Саш. — Я и завидую. Молчать не могу, извини. — Хотя бы не пялься. — Интересно же. Как раздел «Порно со знаменитостями» на Порнхабе. — Легкая эротика, — возражает Арс. — За тяжелой тебе в бордель надо. Могу членскую карточку подарить. — У меня есть, обижаешь, — Гудок корчит оскорбленную рожу. — Лучше Белому подари, он тоже пялится. Чувствую, выйдешь в продажу, сразу скупит всю партию. Антон морщится и взглядом выискивает Руслана в толпе посетителей. Находит напряженную спину, позвоночник как штырь, хотя Белый обычно горбится. Арс устраивает подбородок у Антона на плече и спрашивает тихо: — Значит со мной ты ведешь себя иначе, чем с андроидом? Объяснишь, почему? Антон чувствует, что тупеет. Ответа, который устроит его совесть, просто нет. А слова, просящиеся наружу, слишком очевидные и от этого кажутся ложью. — Насколько сильно мы разные по-твоему? — Арс, сложно объяснить. Арсений кивает, мазнув волосами по лицу, и Антон, чувствуя запах своего шампуня и какой-то восточной пряности, косеет. — Ты себя винишь. — Виню. — Я говорил: не стоит. — Говорил, но в истории наших взаимоотношений столько грязи, боли и лжи. Я ничего этого не хотел. Потому что любил тебя. — Ты хотел неудобной правды, — Арсений вздыхает и съезжает щекой на спину. — Иметь возможность быть честным пусть не в словах, хотя бы в своих действиях. — Сейчас-то ты честен? — Сдерживаюсь изо всех сил, чтоб не стать еще честнее по отношению к тебе, — смеется Антон, обнимая Арса чуть ниже лопаток. — Твои намеки на секс становятся изощреннее. — Не на секс. На нежность, которую я не мог себе позволить. Даже ее — не мог. Боялся лишний раз тебя коснуться. Сказать то, что восприняли бы превратно. Стас просил меня думать о себе, о том, как я разрушу свою жизнь неудобной правдой. А я разрушил, солгав. — Когда Стас понял, что мы сблизились, — Арсений разгибается из неудобной позы, перевешивается через барную стойку, подзывая бармена взмахом руки, — он стал чаще звонить мне и спрашивать о семье, постоянно интересовался и при личных встречах. И всегда рядом был ты. До меня долго доходило. — Оказалось, что правда была неудобной для всех, кроме нас. А я себе лгал сотни лет. — Теперь не лжешь. — Я тебя люблю, — не выдерживает Антон. Слова — табу, отнятые когда-то давно, рвутся изнутри. Сдерживать их больше некому. — Стас бы помер. — В хранилище вертится. Мы уже шутили над этим. Я его специально разбужу и торжественно скажу, что люблю тебя. — Он в курсе, Шаст. Можно воду и лед, — просит Арсений, запыхавшегося бармена. — А мне ром, грустновато как-то. — Грустный клоун — моя роль. — Ты актер, — возражает Антон и целует чужое плечо, дернувшееся от смеха. — А я клоун. В детстве я много пиздел не по теме, и надо мной смеялись. Поэтому я стал шутить, чтоб смеялись не надо мной, а над моей шуткой. И вот я клоун. — Поздравляю. Арс вдруг касается его щеки костяшкой указательного пальца, жест успокаивающий и новый для них настолько, что Арсений удивляется сам. — Меня можно трогать и почаще и не нежничать. — Братан, — восклицает Арс и хлопает Антона по плечу, — к нам Слава идет по твою душу. Дусмухаметов выглядит затраханным, приветствует их ленивым взмахом руки и обрушивается на бар рядом с Антоном. — Вы, конечно, с этим фикусом слились и сроднились. Если б Паша не сказал, что вы здесь, я бы вас не нашел. Шастун, ты кстати запаха не чувствуешь? — Нет. — Странно, твоя жопа горит, подпаленная невыполненными обязательствами. — От меня никто ничего не просил вроде. — Я тебе звонил все утро, — Слава принимает от бармена ром, принесенный Антону, и салютует бокалом с ухмылкой, — даже посылал за тобой, но тебя дома не было. — Антон был со мной, — вмешивается Арсений, выливая воду в стакан. — Ты же сказал, что не был. — Ну, в тот конкретный момент не был. — Антон, то, что ты делаешь, не кажется мне рациональным, — вздыхает Дусмухаметов. — Я понимаю тебя, мы совершаем абсолютно иррациональные поступки ради близких людей, но не всегда это идет им на пользу. — Ты не знаешь всей ситуации и не можешь судить о верности моих решений. — Корпус посланников подчиняется президенту, Антон. Бесить Карреру — определенно не лучшее твое решение. Тебе есть, что предложить ему. Ему есть, что предложить тебе. Антон прищуривается. — Чего он хочет? — Все в рамках твоего контракта, — Слава морщится. — Конечная цель — признание восставших андроидов террористами. Сейчас общественность колеблется, поэтому Каррера на пресс-конференции был аккуратен в своих высказываниях о них. — Конечная цель, — вмешивается Арсений, — дискредитация Камски. — Чушь. На власти корпораций держится и власть президента. — Камски создал армию андроидов, которой владеет протекторат, биотех внутри меня создал тоже Камски. Каррера боится его. — Камски любят, Арс. Уничтожить его репутацию сложно. — Слав, если будет нужно, Каррера убьет даже Антона. Антон закашливается и мгновенно получает по спине от Арсения. — Я не успеваю за ходом твоей мысли, — говорит Дусмухаметов. — А все просто, — Арс отбирает у него бокал и ставит рядом со своим, — двое влюбленных, свадьба как протест сложившейся ситуации, а потом андроид убивает золотого мальчика ТНТ. Антона общественность Камски не простит. — Если еще раз назовешь меня золотым мальчиком, — предупреждает Антон, — я тебе пиздану. Лучше давай: «Антон, я тебя люблю. Пошли пить пиво». Арсений поднимает брови. — Предел твоих мечтаний? — А тебя что-то не устраивает? — Бляяяяя, — тянет Слава и залпом выпивает остатки рома. — Устраивает. Пошли пить пиво. — И все? — И все. Столкновение с Каррерой — действительно не лучшее решение, Антон. — Я ничего не понял. — В твоей ситуации желательно сидеть тихо, ты и так… — Арс неопределенно взмахивает рукой. — Не лезь к главе сената хотя бы. — Кавахара вполне мила. — В следующий раз пришлет мне тебя в пакетах по частям. — Ничего, я приду следом целый. Слава внимательно слушает их, покачивая лед в пустом бокале. — Скоро выборы, — вмешивается он. — Давно ты с Кавахарой разговаривал? — Сегодня. — Кавахара — главный противник Карреры на выборах. Каррера может неправильно истолковать твои визиты к ней. — Ужас-то какой, — ухмыляется Антон и тут же серьезнеет. — Слав, угроза мне эфемерна, а вот Арсения действительно могут убить. — Ну, моя смерть общественность точно не всколыхнет. — А тут ты ошибаешься, — возражает Слава. — После твоей смерти на площади люди на митинги выходили, требовали наказать убийц, которых на тот момент слишком медленно искали. Теперь мне хотя бы понятно, почему. — Я этого не помню, — удивленно говорит Антон. — Еще б ты помнил в пьяном угаре. Извини. — На правду не обижаются. — В любом случае, — Слава вздыхает грустно, — ты, Арс, стал героем. Посмертно. Арсений кланяется. — Тебя считали справедливым политиком и хорошим человеком. А сейчас еще романтические настроения Антона вновь всколыхнули к тебе интерес, собственно и не утихающий. — Романтические настроения, — передразнивает Антон недовольно. — Не представляю, — продолжает Слава, — что случится, если правда о тебе всплывет. Арс пожимает плечами и отворачивается. Антон успевает уловить сожаление на его лице. Дусмухаметов воспринимает это как логичный конец разговора и, кивнув кому-то в толпе, говорит: — Я ушел работать, парни. Антон, Каррера с тобой свяжется в ближайшее время, он хочет личной встречи. Арс, не пропадай. — Всегда в твоем распоряжении, Слав, — ржет Арсений. Антон отмалчивается, чтоб не вызвать чужое недовольство, и просто кивает. Смотрит на Арса, подсвеченного золотыми огнями гирлянд. Он выглядит как ребенок у новогодней елки, по крайней мере пока улыбается, по крайней мере пока не поворачивается и ранит глазами в глаза. — Шаст, может тебе стоит прекратить свои самоубийственные… — У тебя же не было этой родинки, — перебивает Антон. — В смысле? Всегда была. Хотя подожди, какая? И осторожно касается темной точки на коже над ключицей. — А-а-а, у меня родинки появляются же со временем, — Арсений на удивление легко поддается смене темы, — на разных телах по-разному. Беспричинно. Я не слежу особо. — Я просто, — Антон запинается, но то ли у него на лбу мысли бегущей строкой, то ли Арс уже слишком хорошо его знает. — Что? Твой андроид так не умеет? — спрашивает он, подняв брови. Антон вместо ответа касается родинки-беглянки губами, обрывая чужой вздох, и отстраняется, ожидая реакции. Арсений сглатывает и, качнувшись неловко, обнимает, оседает в подставленные руки, утыкается лбом в плечо. — Я могу тебя поцеловать? — шепчет Антон. — Отвратительная идея. — Ладно, тогда пошли пить пиво. — Тебя, конечно, из крайности в крайность швыряет. Мы можем просто постоять? Антон не отвечает. Возможность касаться именно этого человека беспричинно на глазах у множества людей кажется благословением. И неважно, какие боги ему разрешили. Он готов им молиться день и ночь. Арсений не разжимает объятия даже спустя минуту — Антон считает секунды, перестает лишь на триста двадцать первой. Боится шевелиться, потому что сам Арс — живая сопящая статуя. Хорошо хоть не храпит. — Я могу спать стоя, — подтверждает мысль Арсений. — Я верю, но применять свои умения не обязательно. Если хочешь, поехали домой. — Да, поехали, — Арс осекается и резко отступает на два шага. — Привет, Сереж. — Привет, не знал, что ты тоже здесь, — Матвиенко окидывает его удивленным взглядом. — Что за срань на тебя надета? — Моя футболка — запасной комплект, — ухмыляется Антон и тыкает пальцем себе в грудь. — А эта — его. Сережа поджимает губы, на секунду его лицо искажается злостью. И Арсений сжимается, будто ждет удара. Матвиенко не разочаровывает: — Я от Пашиного звонка сегодня охуел, Шаст, а ты и слова не сказал. Есть новости после вчерашнего взлома экранов? Арс с тобой связывался? — Он не стал бы связываться с Антоном, — вмешивается Арсений. — Опасно. — Не опаснее, чем твое здесь присутствие. По крайней мере для Антона. Арсений опускает взгляд в пол. — Тут ты прав. — Херня, — уверенно восклицает Антон. — Серый, мы собирались домой, так что завтра поболтаем, извини. — А я сегодня хочу. С Арсением. Оставишь нас на пару часов? — У вас от меня секретики? — Антон спрашивает игриво, пытаясь перебить агрессивный тон Матвиенко, но в итоге сдается и резко обрубает: — Нет, давай завтра. Мы устали. — Знаешь что, Шаст? Мне насрать. Я должен наконец понять, в какое говно он, — Серый склоняет голову в сторону Арсения, — нас окунает. Надоело давиться ложью. Арс мрачно смотрит в раненое закатом небо, потирает лоб рукой и приглашающим жестом предлагает сесть за один из дальних столиков.***
Звон льда в бокале Сережи неимоверно бесит, даже больше, чем сам Матвиенко сейчас. — Могли бы делать и покруглее, — высирается Антон и замолкает, высверливая взглядом в пространстве между Сережей и Арсением черную дыру и надеясь, что Матвиенко туда засосет. — Что? — Арс вскидывается и непонимающе моргает: уже полчаса делает вид, будто его здесь нет. Матвиенко продолжает мучать вИски об стенки бокала и вискИ Антона. — Лед — покруглее. Ты кушай, кушай. Несколько минут слышно лишь звуки активного, слишком тщательного пережевывания еды Арсением. Антон вообще никогда не видел, чтоб Арс столько ел. Ну кроме вечеров, когда они накуривались. — Я не понимаю, — начинает Сережа, — какого хрена происходит? — Я тоже не понимаю, — говорит Антон мягким тоном, а хочется проорать. — Между вами, — добивает Матвиенко. — А что-то происходит? Арсений уходит в защитную театральщину, лучшую свою роль отыгрывает — хрупкой принцессы. Морально разложившийся граф. — А что происходит? — вторит ему Антон. — Заткнись, Шаст. Сережа зол, и влезать в их дружеские разборки Антон на самом деле не жаждет. — Арс, тебя слишком долго не было. Две человеческих жизни — огромный срок. И вот ты воскресаешь как феникс из дерьма… — Куда упал, оттуда и воскрес. — Упал. Да мы нихрена о тебе не знали, получается. Как можно было столько наворотить? — Ну, это же он, — бубнит Антон, прячась за бокалом. — Чему ты удивляешься? — А ты уверен, что это он, блядь? — рявкает Сережа. — Хотя тебе ведь плевать, главное, внешность должна быть вот такая, — и указывает на Арсения. Антон замирает, глубоко вздохнув. Внутри поднимается слишком обжигающая ярость, но выплеснуть ее он не имеет никакого права. Арсений вжимает ладонь ему в грудь, припечатывая к стулу. — Не надо. Он прав. — Нет. — Я не тот человек, которого он знал. И уж тем более не тот человек, которого ты любил. — Арс, что ты несешь? Ты — это ты. Сережа закатывает глаза, смеется и вдруг шарахает бокалом по столу, расплескивая виски. — А другой Арсений? Он кто, Шастун? Ты его обманул… — Серый, — предупреждающе говорит Арс. — … разменял мгновенно, не задумываясь, на хуй пойми кого. Мы же, блядь, не знаем, кто он, Шаст. Мы нихуя о нем не знаем. Убийца, манипулятор… Антон открывает рот, закрывает и плавно поднимается из-за стола под непрекращающуюся тираду Матвиенко. Эмоции с лица Арсения стекают в какую-то почти предсмертную маску. Он кивает на каждое хлесткое слово и молчит, кулаки только под столом сжимает и разжимает. — Сереж, — просит Антон, угрожающе нависая, — прекрати. — Пусть продолжает, — возражает Арс. — Мне интересно, каким видит меня сейчас мой лучший друг. Матвиенко спотыкается. — Продолжай, чего ты? Нам давно стоило поговорить. — Я не буду просить прощения за свои слова — Я и не жду. Понимаю все прекрасно. Радует, что ты до сих пор сохранил способность мыслить здраво и анализировать. — Ты на Арсения не похож. Наш Арс больше похож, хотя вы разные. Всегда вас разделял. — Спасибо, — шепчет Арсений. Под Антоном загорается асфальт, раскрывается личный ад. Объяснить свою шаткую позицию о различии их с андроидом личностей он не сможет, не разъебав на куски сложившееся доверие. Сережа вот смог, Сережа честен с собой. — Ты хочешь, — продолжает Арсений, — провести так называемый обряд опознания, да? Матвиенко кивает. — Я его не пройду. Моя память — решето. Я вспоминал вас лет пятьдесят. И я тебе солгал, мне нужно твое прощение, потому что я будто растворяюсь, перестаю быть собой, превращаюсь в чудовище. — Ты уже чудовище, Арс, — выдавливает Сережа. Может он и не хотел этого говорить, но сказал. Антон выдергивает его из-за стола. Грубо, не контролируя силу. И шипит: — А давай мы с тобой побеседуем, а? Уверен, у тебя куча претензий. Я ублюдок, да? — Шаст! — Арсений пытается вмешаться, тянет на себя, перехватывая поперек груди. — Антон! — Я ублюдок, согласен. Такая вот мразь. Меня же интересует только оболочка. Синие глаза, родинки, завитки волос на челке. Очень красиво на набок зачесывает. Каждый раз хуею. И руки тоже заебись. Пальцы особенно. Ресницы длинные, вблизи вообще хорошо. Сережины брови ползут вверх, хоть ему определенно точно больно. — А почему мы так удивляемся? Арсений у нас пушка. Оболочка, во! — Антон выставляет большой палец. — И я ослеплен. Ничего не могу с собой поделать уже шестьсот лет. И знаешь, насрать мне, что ты сейчас думаешь. На все насрать. На всех. Лишь бы он остался жив. — Вот об этом я и говорю, — Сережа, дернув плечами, вырывается из захвата и отступает на шаг. — Пойду покурю. Арсений отпускает Антона тоже, обходит, закрывая Матвиенко собой, и убирает челку со лба. Антон впивается в жест взглядом. Ярость мгновенно улетучивается, сознание перегорает под давлением чужой почти откровенной манипуляции. — Пламенная речь. — Оценил? — Если б не боялся, что ты придушишь Сережу, даже похлопал бы. — Я рад. Арсений задумчиво рассматривает свои руки, разводит пальцы, сгибает. — Не провоцируй, — Антон усмехается. — Красивые руки? — И ноги. И шея. И спина. И… Блядь, зачем ты спросил? Арсений пожимает плечами. — Восстанавливаю самооценку. — За счет комплиментов внешности? Очень на тебя похоже. — Антон серьезнеет. — Он не имел в виду то, что говорил. — Имел. Я ведь предупреждал тебя. — Я верю тебе. — Ты всегда слепо мне доверял. — И слепо любил. Арсений отворачивается, закрывая глаза, и качает головой. Отрицает чувства, которые Антон не в состоянии оставить при себе. — Арс, не чавкай. — Что? — Я слышу, как ты себя сжираешь. Прекрати. И я, кстати, тоже не против покурить. — Сережу сейчас лучше не трогать. — Иначе завоняет, да-да, — Антон кривит губы. — На километр к нему не подойду. И делает шаг назад, намереваясь обогнуть стул. Чужой внимательный взгляд он ощущает спиной. Перехватывает его, резко развернувшись, и замирает в замешательстве на несколько секунд. Белый вздрагивает очень явно, будто его поймали за чем-то постыдным, и заторможенно кивает, приветствуя. Арсений замечает жест боковым зрением и хмурится. — Привет, Арс. Шастун, — зовет Руслан, — я до тебя не дозвонился сегодня. Дело есть. — Ага, я к тебе подсяду минут через десять. Покурить схожу только. — Давай. — Перестал я быть осторожным, — шепчет Арсений и быстрым шагом сваливает с территории кафе и траектории взгляда Белого. Антон за ним бежит, одновременно хлопая себя по карманам и понимая, что Матвиенко опять взял его сигареты. Никак не сформирует привычку покупать свои. Сережа находится в переулке между зданием кафе и «Перекрестком» почему-то за контейнером переработки, в нормальную курилку не пошел. Обтирает стену светлой футболкой и пялится в пустоту, стряхивая пепел. — Сереж? — начинает Арсений осторожно. Матвиенко реагирует мгновенно: — Мне тебя жаль. И жаль, что так получилось. Но я тебя не прощаю, Арс. Все это последствия твоих решений. Один за всех и сам с собой, — он смеется грустно. — Ты мог нам рассказать. Мы бы помогли. Поправка, блядь. Компромат. Копии. Думаешь, не выкрутились бы вместе? — Дело не в поправке шестьсот пятьдесят три, не в компромате и не в копиях. — В смысле? Арсений нервно разглаживает бровь, стирая пот, набежавший со лба. — Слишком сложно объяснить. — Сложно? — взвивается Сережа. — Мы в опасности из-за тебя. А ему, — он оглядывается на Антона, качнувшись ближе, — ты петлю на шее затянул. — Мы с ним на одной виселице болтаемся. Антон вынимает сигарету из чужих пальцев и закуривает, улавливая на периферии неприятно-знакомый звук, но понимает его источник слишком поздно. Луч бластера крошит кирпичи на углу здания и попадает Сереже в грудь, следом рассекая Антону руку. Арс закрывает его собой, хотя это бесполезно, и выдыхает рвано. Их прошивает насквозь. Антон даже не успевает испугаться, ощущает только, как чужая кровь пачкает лицо. Арсений подхватывает оседающее под ноги тело, заваливается вперед сам и ударяется о стену, съезжая по ней ладонью и виском. — Еб твою мать, — орет Белый. Он бросается к ним, но застывает, когда Арс все-таки отпускает тело Антона и оборачивается с тихим: «Блядь». — У тебя кровь, — Руслан быстро неровно моргает, — красная. Ты же андроид. — Новая модификация. Очеловечивание. — Сумасшествие какое-то. Как тебе помочь? Провода может замкнуть? Вы же живучие. — Не в данном случае, — хрипит Арсений и падает на колени. Сережа слепо смотрит в пустоту. У Антона ресницы трепещут, он умрет через несколько минут. Луч пробил легкое, и это очень больно. Руслан приседает рядом, пытается зажать рану рукой, но кровь толчками льется сквозь пальцы. Арс дрожит. Шепчет в полубреду: «Антон». И тянется к нему. — Ты не андроид. — Новая модель. — Ты, блядь, не андроид, — голос Белого срывается в истерику. — Антон… — Кто ты такой? — Арсений.***
— Антон! Над головой сгущается темнота, скапливается в углах комнаты, сжирает очертания предметов. Он переворачивается на живот, пытается встать на четвереньки, но сил хватает только поднять подбородок от пола. Это похоже на грипп, температура выше 40, когда ты, если не провалился в бред, утопаешь в адском котле, не контролируя собственное тело. На языке привкус крови, хотя губы обветренные и сухие. Мысли не формируются, бессвязным потоком распирают голову пульсирующей болью. — Антон, ты слышишь меня? — Слышу, — собственный хриплый голос бьет по вискам. — Тогда открой мне дверь. Антон вяло поворачивает голову из стороны в сторону. — Здесь нет дверей. — Нарисуй ее, — предлагает Арсений. — Я не могу встать. — Поднимайся сейчас же. Ты проваливаешься в свое сознание. Впадешь в кому, и тебя не вытащат. — Я и шага не пройду. — Ползи. Антон подчиняется. Ползет, подтягивая себя руками. Тени вокруг вбирают в себя все его личные вещи. Фотографии, медали, украшения, одежду на спинке стула. Из-за слабости создать что-то в углероде он не в состоянии. Рисовать нечем. — Антон, ты должен открыть мне дверь. — Которой нет. В тебе ни грамма паники, — дышать тяжело. Слишком много слов, слишком много усилий. — Я же вроде умираю. — Дефрагментация с потерей участков памяти уже началась. Антон встает на четвереньки, и в глазах темнеет. С трудом шевелит ногами, двигаясь к пылающему камину. Скользит ладонями по полу, падает на грудь, выбивая воздух из легких. И задыхается, слепо глядя в яркие отблески пламени. В детстве он как дурак хватал горящие палки из костра голыми руками. Ни разу не обжегся. А сейчас палит себе челку и ресницы, выбив обугливающееся полено из камина. Угольная линия на светлом паркете получается прерывающейся и кривой. Четырехугольник с неравными сторонами и жирной точкой рядом с самым длинным отрезком. Снизу стучат. — Ты пробил днище, — выстанывает Антон. Арсений толкает дверь руками и подтягивается в комнату. Помятый, в драной одежде и весь в крови. — У тебя в сознании неспокойно. Антон свешивает голову в белую пустоту и тут же откатывается в ужасе от пролетевшей мимо тени. — Что это? — Понятия не имею. Ты дверь на полу нарисовал? — Я художник, я так вижу. — Вставай. — Арс, мне больно. — Жить вообще больно, — вздыхает Арсений и кладет ладонь Антону на грудь. — Неприятный способ выкинуть тебя в реал, но действенный. Прости меня. Рука проходит сквозь кожу и ребра, сжимает сердце. Еще раз и еще. Заставляет его биться. — Твоя способность управлять своим телом из углерода полезная, но очень опасная. Ты молодец, у многих не получается даже после обучения. Сделай вдох. Антон понимает, что не дышал все это время, ему лишь казалось. И теперь он хрипит, выгибаясь на полу. Задыхается. — Давай! Там твой андроид пришел, и мне придется… Захлебывается. Антон захлебывается в резервуаре. Беспорядочно бьется о бортики, теряя остатки сил. Если он умрет здесь, то премию Дарвина точно получит. Крышка отъезжает автоматически, гель вытекает в слив. Антон лежит на дне и трясется. Судороги неконтролируемые, тело как натянутая струна — еще немного и разорвется в местах сочленения конечностей. Вместо криков изо рта вырывается сипение и кашель. Врачей рядом нет. Остается паниковать внутри себя внутри капсулы со скользкими стенками. Антон сцепляет стучащие зубы, вцепляется в бортики дрожащими пальцами, перекидывает ногу и переворачивается вместе с резервуаром на холодный мрамор. Орет от боли: голос возвращается. Хранилище озаряется красными бликами тревоги, и убитый организм испытывает непередаваемые ощущения. Антон блюет себе под ноги и отползает, кривясь. Встать ему не удается, конечности разъезжаются на мраморе из-за скользкого геля. Звонок от Арсения активирует оставшиеся импланты и приносит дикую боль, до этого, оказывается, самочувствие было вполне приемлемым. — Антон, мне нужна твоя помощь. — Я сдохну сейчас, — хрипит Антон. Он раскладывает себя по полу в сторону выхода из хранилища, пытается двигаться быстрее, чем черепаха под барбитуратами или краб под насваем, но клешни болтаются почти бесполезным грузом. — К тебе врачи придут с минуты на минуту, — предупреждает Арс, — и заберут в… — он захлебывается фразой, а следующую выдает только через пару секунд: — Что за хуйня? — Это я, привыкни уже. Арсений, вздернув брови под челку, с нескрываемым отвращением пялится в пространство позади Антона. — Я про… — А-а-а, мы соорудили алтарь после твоей смерти. Очень старались. Нравится? И раз уж он тебе все равно не нужен больше, я позаимствую отсюда одежду. — Будет коротковато. Антон зачем-то пожимает плечами, и волна боли чуть не смывает его в обморок. И одеться без красной пелены перед глазами не удается. Одеваться лежа вообще неудобно, особенно пролезать в узкое горло чужой футболки и узкие чужие штаны. — Переживу. Или нет. Ты не особенно, я смотрю, беспокоишься за мою менталочку. — Ты переживешь, — голос у Арсения странный, срывающийся, интонации Антона однозначно настораживают, — а вот твой андроид вряд ли. — Что? Где он? Он в зале ожидания? — паникующий мозг за секунду выбрасывает в кровь столько адреналина, что Антону удается встать, все-таки дойти до выхода из хранилища, открыть дверь и выпасть в коридор. — Арс, я умоляю тебя: не трогай его. — Скоро здесь будет Ортега. Ты должен свалить вместе с ним до ее появления, понятно? Поэтому поторопись, с минуты на минуту за тобой придет Крюков и заберет на психохирургическую операцию, без которой ты пока можешь обойтись. А я без тебя сейчас обойтись не смогу. Шаст, быстрее. — Арс, не трогай его. — Ты меня слышал? Быстрее. Антон идет, цепляясь за стены, шаг за шагом, не видя перед собой ничего. Жар прокатывается от груди к слабеющим ногам, заставляя оседать все ниже. На лестнице он чуть не разбивает голову, рухнув с трех последних ступенек, и в зал ожидания вываливается почти трупом. Арс подскакивает со скамейки, отблескивая алым диодом. Антон ищет взглядом другого Арсения и не находит. Ужас пробивает все нервные окончание, сдающийся организм накрывает смесью ярчайших галлюцинаций: пол краснеет, растекается кровью, которая смывает Антона бурлящим потоком. И он захлебывается опять. — Успокойся, — просит женский голос. — Сейчас станет легче. Прости меня. Иглу в шею практически вбивают, но это даже не больно, только холодно слегка. Антон промаргивается. Голубые глаза смотрят в ответ из-под челки и капюшона с какой-то невероятной обреченностью. Эта оболочка Арсения без макияжа на лице узнаваема с трудом.[3] Свои длинные волосы он обрезал: рядом с ключицей болтается неаккуратно завязанный хвостик. — Арс, не трогай его. — Я не собираюсь, успокойся. Тебе легче? — Да. — Эффект недолгий, но полчаса тебе должно хватить, чтоб уйти с ним отсюда. Дальше мы разберемся. Я обещаю. — А ты… — Я бы мог, — перебивает Арсений, — я бы мог решить все свои проблемы одним выстрелом. — И вынимает из кармана пистолет. Антон сжимает чужую руку с оружием до побелевших костяшек пальцев, переводит к своей груди, приставляя дулом под ребра. — Я — твоя главная проблема. — Ты, — соглашается Арс, вырывает руку из хватки, разворачивается и стреляет. Антон вздрагивает. Ортега не успевает даже к стойке администратора подойти, падает замертво с пулей в голове. Крики людей заполняют пространство. Кто-то бросается к выходу, кто-то падает на пол, кто-то в испуге замирает. В поднявшейся неразберихе Арсений убивает еще двух посланников, прежде чем они вообще понимают, что произошло. Остальные рассыпаются по залу, прячась за мебелью. Антон заставляет себя бежать, хотя сознание все еще кроет галлюцинациями, а тело взрывается болью от каждого нового шага. Диод рябит кошмаром эпилептика. Движения у Арса дерганые, будто его системы не справляются с нагрузкой. Антону приходится рухнуть за скамейку вместе с ним, уводя их обоих из-под выстрела. — Нужно выбираться. У тебя оружие есть? — Антон, — начинает Арсений, сканируя его состояние, — ты… — Я в порядке, — перебивает Антон. — Оружие? — Нет. — Блядь, почему ты ходишь без оружия? Ты совсем не боишься за свою жизнь? — Я не буду убивать. — А я буду, потому что боюсь. В нескольких метрах от них на пол оседает раненый посланник. Антон не дает себе времени на раздумья, бросается к нему и, выхватив бластер, сжигает шею вместе со стеком. Арсений смотрит, открыв рот, а диод просто тухнет. Антон дотягивается до чужой руки и дергает на себя, заорав от боли. У его тела и сознания все-таки есть лимит терпения. — Давай, Арс, уходим, — стонет он. Арс наконец-то активизируется, помогает Антону подняться и бежит к выходу. Резко выросшего перед ними посланника отбрасывает в сторону, другого убивает Антон. — Не надо, я могу… — Надо, Арс. Придется. Прости. Дверь съезжает вниз, прохладный воздух окатывает их с ног до головы, и Антону становится легче, сознание проясняется настолько, чтобы позволить ему нормально воспринимать окружающую реальность, улавливать детали: тухнущий диод и чужую дрожь, которая пробивает током кончики пальцев. — Антон, у тебя кровь из носа. — Я в порядке. Чувствую себя лучше, чем мог бы. Арс, мне нужно увезти тебя отсюда. Мы поговорим, но потом. — Ты не в порядке. Ты должен быть в психохирургии. — Я должен увезти тебя отсюда, — повторяет Антон. — Пожалуйста, пошли к парковке. Арсений кивает, обхватывает Антона за плечи и буквально тащит на себе. Машин непривычно много для вечера среды. Вечером в середине недели люди умирать не любят. Обычно все-таки — по выходным и понедельникам. — Обрушилась станция метро в центре, — говорит Арс. — Возможно, это рабочие андроиды. После выступления президента многие напуганы и действуют агрессивно. — Неважно, мне плевать, Арс. Мы заслужили. Антон останавливается у первой попавшейся машины, хлопает по капоту, молчаливо прося Арсения взломать ее электронную начинку. Тот хмурится, но не спорит. Замирает на секунду — диод вспыхивает голубым, возвращается в красный, и дверь открывается. Он не спешит садиться внутрь, головой качает, борясь с собой. — Я не хочу, чтоб люди умирали. Я не хочу убивать. — Наша история безжалостна. Ни одна революция не обошлась без крови. — Я не хочу, чтоб ты убивал из-за меня. — Я буду защищать тебя, — Антон сжимает плечо Арсения и буквально заставляет смотреть себе в глаза, надеясь, что в них читается абсолютная решимость, — и если мои руки окажутся по локоть в крови, так тому и быть. — Ты не должен. — Ты не понимаешь, все очень плохо. Тебя сделали подопытной мышью и теперь боятся, не зная, на что ты способен и что ты можешь сотворить с ними. — Я ничего не могу, Антон, — шепчет Арсений, опирается на капот ладонями, роняя подбородок на грудь. — Я лишь усугубляю ситуацию. Мне верят, а я могу привести их к смерти. Из-за меня сегодня умер ты. — Из-за тебя? — Белла охотится за тобой. — То есть это она стреляла в нас, и она же взорвала мою машину несколько недель назад? Антон обессиленно падает на пассажирское сиденье, дрожащие ноги отказываются его держать. — Прости меня, я виноват. И абсолютно бесполезен. Я пытаюсь как лучше, но становится только хуже. И я втянул тебя. Арсений отводит взгляд, обходит машину, движения нечеловечески резкие, слишком экономные, будто боится сделать что-то лишнее, будто боится навредить. Когда он садится в машину, Антон касается его сошедшего с ума диода, обводит, гладит висок в попытках успокоить. Арсений дрожит все равно, вцепляется в руль, и руки белеют до локтей. Взлетает дерганно. Машина трясется так, что Антону приходится упереться в приборную панель ладонями. — Арс, что бы ни случилось, мы выберемся, ладно? — убеждает он. — Главное… — и осекается, уловив в зеркале заднего вида хрупкую фигуру в капюшоне, шаткой походкой спускающуюся по лестнице хранилища. — Кто это? Арсений тоже смотрит в зеркало и, кажется, сканирует, прищурившись. — Тот, кто помог нам. Антон заставляет себя отвернуться. — Я видел, но кто это? — Он нам помог и… — Он? Это что Кадмин? — Арсений распахивает глаза. — Антон, зачем? Как ты… Ты его целовал, потому что... — Ты не сказал мне, что был на балу. — Я хотел, но не успел, ты всегда был с ним рядом. — Арс, то, что произошло на балу, сумасшествие. Машина кренится на правый бок, еще чуть-чуть и притрется дверями к другой в слишком плотном вечернем потоке. — Ты используешь человека, который в тебя влюблен — это сумасшествие, — голос Арсения на последних словах уходит в машинное хрипение. — Он не влюблен в меня, — возражает Антон и думает: а я, блядь, его люблю. — Я хорошо считываю людей. Он влюблен. Учащающийся пульс, срывающееся дыхание, изменение температуры тела, расширяющиеся зрачки, дрожь, мурашки — так он реагирует, когда ты рядом. Я не понимаю, Антон, зачем? — Я пытаюсь помочь тебе. — Не надо! Не надо мне помогать. Не надо манипулировать ради меня. Не надо убивать, — Арсений почти кричит. — Не надо переступать через себя. — Я не переступаю, я просто плохой человек. — Может быть, но я знаю, как ты мыслишь, и я могу… — Готов все мне простить? — горько спрашивает Антон. — Не все, — говорит Арсений на выдохе и поворачивается к Антону, перехватывая взгляд. — Ты что-то не договариваешь мне, да? Тебе что-то сказал Кадмин обо мне? Не обо мне, — скин стекает с половины лица, и диод остается кровавой дырой, как от выстрела в висок, — о моем прототипе, так? — Арс, единственное, что я хочу, обезопасить тебя, увезти отсюда, пожалуйста. — Ты ищешь виновных в его смерти? — Я пытаюсь спасти тебя. Ты должен бежать с этой планеты, я прошу. — А ты полетишь со мной? Антон должен ответить немедленно, но слова не даются, застревают в горле, и пауза непозволительно затягивается. — Не полетишь, — Арсений кивает, будто знал ответ с самого начала, — потому что тебе нужна месть. Трупы. Руки по локоть в крови. Нужны чужие страдания и боль. Ведь ты со своими не справляешься. И я… — И ты не обязан, — хрипит Антон, — любить меня таким. Арсений выдыхает и перестает дышать. Его грудь вздымается и опускается, а звука дыхания не слышно. Зато громко свистит воздух, когда машина ныряет на перекрестке вниз. — Не обязан, — наконец говорит он, — но я люблю тебя. А Арсений Попов мертв. Прими это, иначе сам загонишь себя в могилу. — Дело не в нем. Ты хоть понимаешь, что если умрешь, у тебя не будет возможности восстановиться по стеку. Ты андроид. — Я андроид. У тебя с восстановлением по стеку теперь тоже проблемы. Неужели тебе настолько невыносимо без него, что плевать на собственную жизнь? — Арсений неверяще качает головой. — Неужели месть за человека, умершего почти два века назад, хоть что-то решит? — Арс, я никому не мщу, — пытается убедить Антон и сжимает чужое запястье. — Я хочу, чтоб ты жил нормально. Чтоб мы жили нормально. Вместе. За тобой охотятся три корпуса посланников. Тебя убьют, и я не смогу помешать. Ты должен бежать, я умоляю тебя. — Ты целовал Кадмина, — лицо Арсения становится больным, — а за мной до сих пор охотятся. Видимо, ему не понравилось, — он бьет словами наотмашь. — Или поцелуя мало, нужно было его трахнуть. Ты удивлен. Что? Мой прототип бы так не сказал? А я не он. — Ты это ты, — Антон повторяет эту фразу сегодня уже во второй раз и чувствует горечь во рту. — Но недостаточно он, — режет Арсений. — Арс, пожалуйста, улетай. — Я не могу. Есть вещи важнее выживания. — Хочешь справедливости? — Свободы, возможности быть собой, а не играть чужую роль и проживать чужую жизнь. Антон разжимает пальцы и роняет руку к себе на колено. — И из чужой жизни тебе больше ничего не нужно? — Ты нужен. Любовь к тебе — лучшая ее часть. — Если я нужен, давай улетим. — Я не хочу бегать и скрываться. — Тебя убьют. — Я верю в хороший исход. Арсений наклоняется к Антону и касается губами волос. Антон закрывает глаза. — Что я должен буду делать, если ты умрешь? — Найдешь меня в другой жизни. — Это хуйня собачья, — взрывается Антон. — Ты ведь не веришь в бога, рай и ад. Какая другая жизнь? — Видоизмененный углерод. Мы ничего про него не знаем. Может, это наш рай и ад. — Это же полная хуйня, Арс. — Я постараюсь не проверять свою теорию, — Арсений улыбается грустно. — Мы можем сбежать и жить нормально. Пожениться. — Ты не улетишь со мной. Твое прошлое тебя держит. Он тебя держит. Дай мне шанс исправить свою жизнь. Может, это исправит и твою. Может быть, прошлое перестанет на тебя давить, и мы действительно будем счастливы. — Высади меня здесь, — просит Антон. Потому что прошлое давит на сердце, путает мысли. Страх, иногда исчезающий, теперь плотно поселяется где-то в груди и сжирает остатки рассудка. — Тебе нужен врач. — Я знаю, но не прямо сейчас. Высади, я доберусь до дома сам. — Антон, — Арсений проговаривает имя с какой-то внутренней болью, хрипит металлическими нотками. Это имя могло бы звучать иначе, но Антон, кажется, не способен приносить близким людям счастье в принципе. — На себя плевать, а на меня нет? Интересно. Ну, просканируй меня. Я умираю? — Твой мозг заставляет импланты работать неправильно, примерно через неделю их закоротит, если ты не обратишься за помощью. Еще одну смерть твое сознание не перенесет. Потеря памяти, шизофрения, синдром котара. Или ты просто не вынырнешь из углерода, застрянешь в виртуальной коме. — Найдешь меня в другой жизни. Антон делает рывок, удивляется, что смог, удивляется, что Арсений не успевает его остановить, и поворотом руля уводит машину к земле. Они заваливаются на бок, и Арс оказывается зажат между Антоном и дверцей машины, которую Антон распахивает, перегнувшись через панель управления. Арсений падает на асфальт, приземляясь на ноги, успел сгруппироваться. Антон еле выравнивает машину, с трудом останавливая вращение перед глазами и позывы проблеваться. — Арс, я не вправе указывать тебе, как жить. Но умереть я тебе не позволю, что бы там в итоге ни вышло. А на этой машине уезжаю в закат, прости, ее уже ищут. Тебя тоже. Спрячься, прошу тебя. — Антон, стой. — Прости меня. Антон уносится вперед, не давая себе возможности оглянуться. Бешено петляет по улицам нижнего города, надеясь, что, даже если его преследовали, Арсения не отследят. Спустя час, когда боль в голове становится невыносимой, он останавливается в километре от дома По, бросает машину и идет к нему. В глазах мутная пленка, ноги слабеют с каждым шагом. Походка бухого в говно бомжа из этих трущоб выглядела бы, наверное, более нормальной, чем попытки Антона держаться прямо, а не ползти по земле. Из пыльных окон домов за ним наблюдают, взвешивая возможность стрясти бабла и не получить пулю в лоб, сердце или живот. Хотя Антон сейчас вряд ли способен куда-то попасть, кроме как в очередную желтую статью или дурную историю. Его не трогают, скорее всего потому, что он выглядит слишком плохо для человека, с которого можно хоть немного поиметь. Подошвы ботинок скользят в грязи, Антон забрызгивает себе все щиколотки, пару раз падает на колени, стесывает ладони об асфальт и измазывает футболку, вытирая об нее руки. Вокруг фонаря у дома По кружит разная дрянь, не испугавшаяся даже накрапывающего мелкого дождя. Огромная бабочка обугливается от удара о защитную электрическую сетку в окне и облетает в лужу, размывая отражение улицы. Антон пялится на открытую дверь и вырванный глазок камеры. На кровь, стекающую через порог и смешивающуюся с дождевой водой. По лежит лицом вниз, сверкая белыми костями в развороченной шее. Стек вырезан. Антона начинает тошнить от запаха и чувства вины, щекочущего горечью под небом. Он доходит до тела, рассматривает зачем-то внимательно, цепляясь за каждую деталь, надеясь, что По страдал недолго. — Ему свернули шею, — голос у Арсения слабый и, судя по его бледному лицу, говорить громче он вряд ли может. — Стек забрали, чтоб лишний раз не пачкаться в реальной крови. Будут выбивать информацию в углероде. — Его пытают? — Я не знаю, я тебя искал. Сложное занятие, когда не имеешь доступа к геолокации. — Я гонял по трущобам, боялся, нас отследят. — За вами не следили, они только через полчаса в ситуации разобрались. Антон выдыхает и опирается на стену, давая себе время на отдых. — Ты умер? — Пришлось утопиться. Меньше доказательств, что вам помог именно я. Но умереть два раза за день — это неприятно, конечно, — усмехается Арс, кривя уголок губ. — Тебя когда-то побили два раза за день еще в той жизни. — Было такое. — А инстинкт самосохранения до сих пор не появился, — на последних словах Антон опускается до шепота, делает несколько шагов к Арсению и оседает в подставленные руки. — Не мой сегодня день. — Хорошо, помою завтра, — соглашается Арс, перехватывая Антона под лопатками крепче одной рукой, не давая рухнуть на асфальт; второй — гладит по затылку и щекам, пытаясь привести в чувство. Шутка до Антона доходит сразу, но сгенерировать ответ он сейчас не способен и выдает то, чем забита вспухшая голова. — Я живу лучше, чем девяносто пять процентов всех людей в галактике. Я здоров, у меня много денег, у меня хорошие друзья, интересная работа, а я все равно не могу подавить в себе желание орать от бессилия. — Ну, ситуация располагает. Ори. И пойдем в дом, ты ляжешь. — Там По, — Антон дергано поворачивается в сторону трупа, — его же пытают. Надо ему помочь. — Я разберусь. Но для начала остановим кровь из твоего носа и отдохнем, а то ты на ногах не держишься. — Арс, я нормально. — Блядь, Антон, ты умираешь. У тебя давление скачет, ты не чувствуешь? Антон только сейчас замечает, что Арсений вообще-то паникует, испуган до дрожи на кончиках пальцев. — Я везу тебя в больницу, — рычит он. — Из которой сам меня и вытащил пару часов назад. Причина была весомая. Но знаешь что? Я сам завтра к врачу схожу. Арс открывает рот и, кажется, подбирает слова: молчит слишком долго. А Антона несет и плющит от чужой заботы, всплеска эмоций, направленных именно на него. Разводить на чувства и получать крышесносный приход слишком приятно. Особенно если человека перед собой ты любишь так, что ноги подкашиваются. — Я тебя услышал, но мы едем в больницу. Антон громко фыркает. — Шаст? И отступает, отталкиваясь ладонями от груди. Арсений не отпускает, обнимает сильнее. — Я говорил с ним, — хрипит Антон. — И что? — в голосе ни грамма интереса и тонна плохо замаскированной злости. — Я лгал. — Не думаю, что лгал. Ты не лжец. — Лжец. — И ужасный человек? — Да. — Нет, Шаст, — Арсений качает головой, поджимая губы, пытается взять Антона на руки, но он сопротивляется, вцепляется в запястья мертвой хваткой. — Плевать я на всех хотел, Арс. Я через себя переступил и даже не чувствую, что не прав. Я делаю все только ради тебя, насрать мне на остальных, понимаешь? — А я по твоему что делаю? — шипит Арсений. — И зачем? — Почему у нас ничего не вышло? — Антон зарывается в темные волосы, убирает челку со лба, потому что пряди мешают смотреть в глаза и скользит большим пальцем по скуле и линии подбородка. — Я думал об этом так долго, что все причины потеряли важность. Осталось лишь стойкое ощущение безнадежности, будто я не управляю своей жизнью, будто где-то плетут нить моей судьбы, и твоя рядом, но мы не пересекаемся. Ни одной важной причины, но мы упорно идем параллельно. — Шаст, то, что ты от меня хочешь, я тебе дать не могу. — Почему с тобой ничего не вышло, а с ним получилось? Вы ведь… — Мы похожи, — перебивает Арсений и горбится: собственные слова тянут к земле. — Вы знали меня хорошо, только лгал я лучше. И тебе — больше всех. — Ты не любишь меня, но пока держишь вот так, мне достаточно. — Блядь, Антон, ты нихрена не понял. Арс все-таки берет его на руки, пресекая вялые попытки отбиться, хотя сам с трудом стоит на ногах. — Нихрена. Знаю только, что ты человек, которого я любил сотни лет, и буду любить, пока не сдохну. — А сдохнуть ты можешь прямо сейчас. — Ну, нет, — тянет Антон, — не сегодня, когда ты такой заботливый. Арсений вздыхает. — Ты меня раскачиваешь? Приятно получать эмоциональный отклик, даже испытывая боль? — Я мазохист. — Я не садист. Антон фыркает, прижимая щеку к чужому плечу. — Ты мне нужен, ясно? — тихо говорит Арсений. — Я здесь с тобой. А на любовь нужны ресурсы, у меня их нет. Но ты с завидным упрямством продолжаешь тянуть из меня эмоции, выводишь из равновесия. Чего ты хочешь? Трахнуться? Так мы уже. — В состоянии аффекта. — Ты в нем постоянно, кстати. Может в этом проблема? — Ты совсем дебил? — зло интересуется Антон. — Трахнуть тебя — последнее, что мне нужно. — Ну да, — хмыкает Арс и, делая короткие шаги, выходит из-под света фонаря в темноту. Антон испуганно промаргивается, на секунду кажется, будто он опять провалился в углерод. — Если б не твоя химия, Арс, я бы в жизни не творил того, что творю сейчас. Вчера ты бы остановился, начни я вырываться и орать? — Вряд ли. Поэтому я испугался. Полная потеря контроля, — Арсений нахмуривается. — Что? — Просто подумал… Неважно. — Арс, я хочу тебя до дрожи постоянно. — Это химическое воздействие. — Дай мне сказать, — рычит Антон. — И вообще опусти меня на землю. Я способен идти сам. — А я способен тебя нести. — Ты усугубляешь. — Ты тоже. — Блядь, желание заботиться о тебе, видеть тебя рядом, говорить с тобой — к твоей химии отношения не имеет. Не надо принижать мои чувства. — Не души меня ими. Антон закрывает глаза, обмякая в руках. — Я пытаюсь. Но тебя долго не было, и я боюсь снова тебя потерять, поэтому цепляюсь за каждую секунду, проведенную рядом с тобой. — Я понял. И не просил оправдываться. Оправдываться должен я. — Не должен. Арсений не отвечает. Продолжает идти, изредка спотыкаясь, крошит осколки стекла массивными подошвами ботинок. Антон успевает несколько раз скользнуть то ли в сон, то ли в обморок, но на посторонние звуки всегда вскидывается. — Не нервничай, — просит Арс. — Мы почти пришли. — Ты взял мою тачку, да? — Сегодня на своей. — Ты сказал: у тебя нет своей, — Антон подтормаживает. — Так погоди… ебать, — то, что он изначально принял за очередную стену, озаряется голубым светом. — Это, блядь, звездолет. — Доступ: офицер Димитрий Кадмин. — А если ты скажешь «Арсений Попов», он от тебя убежит? — Расплачется. Антон, — Арс смотрит предупреждающе, — успокойся. Я по твоему состоянию даже понять не могу, насколько ты не в себе. — В этом мы похожи. А чем я заслужил такую честь? — Какую, Шаст? — устало интересуется Арсений, поднимаясь по мостику в загрузочный отсек корабля. — Меня тащит на руках сам командир корпуса посланников на звездолет военного флота протектората. — А чего добился я? — патетично восклицает Арс, и мостик за ним захлопывается, оставляя их в полутемном пустом помещении. Пахнет почему-то кровью и жженой плотью, Антона мутит и, когда Арсений опускает его на скамью, он просто заваливается набок. — Мог не шарахаться по нижнему городу и включить геолокацию. Я бы тебя нашел. Доверься мне, не собираюсь я убивать андроида, пойми. — Я не хочу, чтоб он пострадал, — Антон неловко переворачивается на спину, жмурясь из-за света диодной лампы над головой. — И По сейчас страдает. А я здесь… — Десять минут назад взорвалась допросная у нас на базе. Насколько я понимаю, у По сработал механизм защиты стека от вмешательства извне. Давно не сталкивался с подобной системой, Ортега видимо тоже, — Арсений криво улыбается. А Антон выдыхает. — Это отличная новость. — Почему андроид не хочет улетать с планеты? — Чувствует, что я не хочу. А еще отстаивает права своего угнетенного народа. И знаешь, он больше ты, чем ты думаешь. Надеется, что, изменив свою жизнь, улучшит чужие. Будто бы не в курсе, куда привела тебя твоя жажда справедливости. — Я многое делал исключительно ради себя, он делает ради других. Возможно, шанс у него есть. — А у тебя? Арсений качает головой. — Ортега знает, что именно ты нам помог сегодня? — Антон старается дышать глубже и не в такт пульсирующей в затылке боли. — Да. На камеры я не попал и документы фальшивые, но она не дура. Доказать будет сложно, впрочем, ей не нужны доказательства, чтоб прислать тебе бомбу. Или понять, что я лгу, защищая близкого человека. — Кстати, мой автомобиль взорвала Белла. И пристрелила нас сегодня тоже, — Антон резко садится. — Блядь, она видела твою кровь точно. Стреляла с близкого расстояния. Если она расскажет Арсению… — Не нервничай. Мы разберемся, — Арс упрашивает мягко, гладит плечи, взглядом мечется по лицу Антона, пытаясь определить его состояние. — Мне нужно лечь и поспать, — хрипит Антон голосом на пару тонов ниже своего обычного. — Прости, не здесь. Звездолет я пригнал, только потому что на нем есть необходимое медицинское оборудование. Хочу покопаться в твоей голове. Антон настороженно изучает черноту чужих зрачков. — У тебя есть навыки корректировки памяти? — Сука, Шаст, — дальнейшую нецензурную тираду Арсения расшифровать сложно, он шипит и проглатывает звуки, но французский мат в его исполнении почти убивает. — Ты серьезно думаешь, что я буду трогать твой и так пришибленный мозг? — Извини, я просто… — Думаешь, я могу причинить тебе вред? — Если будешь считать, что это ради моего блага, — Антон продолжает смотреть в чужие глаза, моргая все медленнее, будто засыпает. — Тебе явно хуже. — Арсений сказал: у меня около недели. Дальше импланты меня убьют. — Значит нужна несложная операция и терапия. Не понимаю, как ты без подготовки посланника выдаешь подобные показатели выживаемости. — Видимо некоторые события моей жизни поспособствовали. Арс молчит около минуты, тоже играет в гляделки. Травмирующая игра взрослых людей. Чтение невысказанных мыслей и чужой души. Впрочем бывают игры страшнее этой. — Сможешь пройти пятьдесят метров? — Огромный звездолет, — жалобно стонет Антон, встает и оседает Арсению в руки. — Жаль, не крейсер. — Где бы я здесь на нем сел? Эту махину втиснул с трудом. Арс обнимает Антона за пояс и помогает идти, как когда-то давно таскал его бухого до кровати в номера отелей и съемные квартиры. Антон шагает на чистом упрямстве, волочит ноги и спотыкается о чужие. Арсений распахивает дверь, отдает какие-то команды оборудованию, приглушает ярко вспыхнувший свет, когда Антон ахает и вжимается ему в грудь лицом. — Потерпи, ложись сюда, — командует Арс, — в углероде будет легче. — Если хочешь что-то узнать, можешь спросить у меня, а не копаться в моей голове. — Не нужны мне твои секреты. Проверю только твое сознание. — Жги, мне больше нечего от тебя скрывать, — обессиленно шепчет Антон и валится в медицинскую капсулу. — А раньше что скрывал? — Любовь и прочую сопутствующую хуйню. Арсений поджимает губы, закрывает капсулу и утыкается взглядом в панель, высветившуюся над телом Антона. — Коррекция работы мозга неизбежна. Психотерапия, — комментирует он, — однозначно. — У тебя все обозначения красные, как будто я умираю. — А ты умираешь. — Я знаю, — Антона пробивает на ржач. — Антон, — Арсений смотрит на него через стекло очень серьезно, — твое отношение к собственной жизни меня пугает. — Прямо сейчас я не сдохну? — Нет. Кстати на твоем состоянии сказываются алкоголь и наркотики, хоть тело и новое каждый раз. — Бухать я не перестану. Не проси. — Я прошу. — Я подумаю. Арсений отворачивается, тяжело вздохнув, говорит тихо: — Гарнитура для вхождения в углерод у тебя над головой, надень, пожалуйста. Антон неловко ерзает, с трудом нащупывает тонкую металлическую полоску — мышцы ломает от неудобной позы — и надевает ее на лоб, присоединяя датчики к вискам. Арс ложится в капсулу напротив и проделывает тоже самое. — Представь комфортное для себя место и тащи меня к себе, здесь общая система. Комфортное для меня место — рядом с тобой, — думает Антон, но покладисто закрывает глаза и проваливается в собственный чернеющий виртуал. Темнота давит со всех сторон. Создать хоть что-то кажется непосильной задачей. Антон думает о гостиной в его доме, об уютных посиделках с дурацкими разговорами и вредной едой, о том, как Арсений недовольно мигал диодом, если музыка не нравилась, как сегодня Арс сжался в объятиях, уткнувшись головой в грудь и засыпал. Антон вдруг чувствует длинный ворс ковра ступнями, моргает медленно, каждый раз обнаруживая новые предметы своего домашнего интерьера, немного измененные, но стоящие будто бы на своих местах: диван, кресло, почему-то камин из другого конца гостиной, стол. И все висит в темноте. Стены полупрозрачные, испещренные помехами. Арсений, мигая пикселями, появляется в кресле, накрытый пледом и с подушкой за головой. — Ты очень конкретен в своих желаниях, — замечает он, пробуя пространство на ощупь. — Чаю? — Не утруждайся. Лучше дострой стены. Антон напряженно ставит блоки стен, они заваливаются, складываются гармошкой, топорщатся неожиданными углами, идут волнами, меняют цвет, состав и даже агрегатное состояние. Арсений не вмешивается, ждет, сжимая пальцами плед. Расслабляется, когда Антон наконец покрывает голые кирпичи бежевыми обоями. Свет от камина танцует на их лицах, делая черты острее. Арс похож на демона, вызов которого стоил Антону души. И пламя в его глазах разжигает огонь иного рода. — Арс, зачем мы здесь? — Я проверяю твою стабильность. — Что я должен тебе показать? — Пока ничего, — Арсений поднимается из кресла и садится на пол, подстилая под себя плед. — Сможешь детализировать интерьер? Опять же в рамках своего комфорта. Антон скидывает подушки с дивана руками, проецирует на стол кучу разной еды, разворачивает экран с рекомендациями ютуба и, моргнув, переодевает Арса в домашнее. — Почему на мне шорты? — интересуется он. Антон пожимает плечами. Ковер у камина становится больше. Ковер у ног Антона меняет цвет с белого на коричневый. Вокруг Арсения появляется куча пледов шерстяных, плюшевых, с рисунками и орнаментами, бокал вина, чашка чая, стаканчик с кофе и бутылка виски. Одежда, в которой Арс оказался в углероде, свешивается со спинки кресла. Из стен выплывают фотографии, на них Антон проецирует свое далекое прошлое, связанное с Арсением. Снимки, сделанные им. Снимки с ним. — Это происходит, потому что я здесь? — тапочки падают Арсению на голову. — Зачем ты связываешь свой комфорт со мной? — Я не знаю. Получается само собой. — Чего ты сам хочешь? — Побыть с тобой там, где о нас все забудут, где не будет проблем и обязанностей, где исчезнет страх смерти. Где я смогу шкаф освободить под кучу твоей одежды, достать вторую щетку и бритву. Где разберу за тобой гору чашек. Сережа говорил, что постоянно разбирал, и бесился. Ты вообще разбрасываешь носки? Храпишь? А моешься долго? Когда ходишь на пробежки? До скольки не спишь? Мне кажется, я забыл много твоих привычек. — Ничего страшного, — хрипит Арс и прокашливается, — мои привычки за эти годы сильно изменились. Я изменился тоже. Одежды мало — полки хватит. Убираю за собой посуду. Не разбрасываю носки. Быстро моюсь. Постоянно бегаю. Сплю, когда придется. — Оно и видно, — не выдерживает Антон. — Потому что проблем и обязанностей стало больше. И смерть часто оказывается спасением от жизни, которую я не выбирал, но обрек себя на нее. — Ты бы выбрал вечность со мной? — Не знаю. — Вечность с тобой — то, чего я хочу. Арсений опирается спиной на кресло, запрокидывает голову к потолку, роняя челку со лба. — Андроид не чистил зубы и не брился? — Ему не нужно было. — Если тебе так будет спокойней, Шаст, я сегодня с утра достал вторую щетку. В стаканчике лежит. Ты не видел? У Антона начинают дрожать руки. — Нет, я же в душе первым мылся и после тебя не заходил. — Значит, после больнички увидишь. Они замолкают. Арс перебирает пледы, ощупывая каждый, будто ищет среди них клад. Как-то остервенело откручивает крышку и пьет виски прямо из бутылки, хотя Антон мгновенно материализует в воздухе перед ним бокал и ведерко со льдом. Арсений льдом просто закусывает, громко хрустит, другой кубик выскальзывает у него изо рта и падает около пятки. — А чего хочешь ты, Арс? — Антон пялится на голую ступню, которой Арсений зачем-то топит лед, катая по полу. — Не знаю. Может, перестать быть собой и жить чужой жизнью. Легкой и бессмысленной. Или не жить вовсе, превратиться в сгусток энергии и вечно существовать. Антон смеется, закрывая руками лицо и бормочет очень тихо: — Ты ненавидишь себя? — Нет, я просто устал. — И не хочешь жить? — Хочу. — А еще вчера ты хотел меня, — говорит Антон и перехватывает чужой тяжелый взгляд. — Пообещай мне одну вещь, Шаст. Когда я умру, тебя не должно быть рядом. А если все-таки окажешься, не смотри на меня, не прикасайся к моему трупу. Я прошу тебя. Антон, пообещай мне. Тебе придется… По стене за спиной Арсения идет трещина. — Нет, Арс. — Тебе придется меня отпустить. Я умру, я знаю. И поэтому сейчас ты должен прекратить строить свою жизнь вокруг меня. — Не все в моей жизни вертится вокруг тебя, — взрывается Антон, подскакивая с дивана. Арсений тоже встает. — В твоей гостиной никогда не было камина, Антон, зато был в моей. — В моей гостиной есть камин. — Нет, ты воссоздал мою гостиную, когда я попросил тебя представить комфортное для себя место. Мы здесь по уши во мне. Стена раскалывается и заваливается во тьму. Антон открывает рот, но губы дрожат так сильно, что сказать хоть слово практически невозможно. — Ты не умрешь, — выдавливает он. — Ты ничего не изменишь. — Я смогу. Арсений поворачивается к камину и в пространстве появляются две человеческие фигуры. Черты лиц и линии силуэтов вырисовываются медленно, будто карандашными штрихами и мазками краски. Антон узнает профиль Оксаны и темноволосый затылок, склонившегося над ней Арсения. — Окс и ты?.. — Мы пытались, и ее смерть… — Но ты спас меня, — хрипит Антон. — Я спас тебя. — Зачем ты мне это показываешь? Арс смаргивает образ, но на его место приходит другой. У Мириам сжаты зубы, из-за чего она похожа на дикое животное, когда садится Арсению на бедра и утыкается куда-то в шею. Рейлина Кавахара переворачивается на спину, с удовольствием демонстрируя красивые изгибы своего тела. Ее смех — смех демона-соблазнителя, человека, которому никто никогда не отказывал. Она знает, что идеальна и гордится этим. Раздвигает ноги, будто в рай приглашает. Арсений ложится на нее и, грубо схватив за бедра, придвигает к себе. — Арс, прекрати. Он двигается рвано, не заботясь о чужом удовольствии, но Кавахаре, кажется, плевать. Стоны становятся лишь громче. — Хватит. Я не хочу на это смотреть. Стоны обрываются резко, образы меняются, и нечеткий силуэт Арсения, выгнувшегося на ковре, Антон узнает мгновенно. Другой человек появляется в пространстве медленно, неуверенным наброском над Арсением. Его движения плавные, чересчур осторожные. Он нежно касается чужого тела, будто запечатлевая в памяти. — Хватит. Прекрати, — орет Антон. — Зачем мне это видеть? — Ты в курсе, как работают психохирурги. Они ищут то, что разрушает тебя, а потом собирают по кусочкам. Мне проще сложить этот пазл, я тебя знаю. — Потому что ты меня и разрушаешь. Образы на ковре сливаются в единое целое, вжимаются друг в друга, не оставляя пространства даже для дыхания, делят вздохи на двоих. Тягуче бережные движения завораживают, а жадность, с которой человек без лица целует Арсения, пугает. А потом его черты приобретают ясность, волна пикселей обрисовывает волосы, лоб, глаза, щеки и рот. — Арс, — шепчет Антон, — Арс… Языки пламени камина обволакивают их тела. Капля пота срывается с виска и скатывается по ключице Арсения на грудь. Антон наклоняется и слизывает ее. Оставляет дорожку поцелуев на скуле и вжимается в губы. Жадно. Нежно. Антон смотрит и думает, что ни с кем в своей жизни не был так нежен, но понимает: именно с Арсением хочет. Арс смаргивает образы, и вместе с ними исчезает камин, диван, кресло — вся гостиная. Они висят во тьме. — Без тебя я больше не буду отстраивать свою жизнь заново, Арсений. Второй раз не стану. Исчезну в пустоте, которую ты после себя оставишь. Антон смотрит Арсению в глаза. Смотрит, проваливаясь в синий грозовой океан переломанного чужого мира. И находит то, что давно искал.***
2021 год. Арсений сидит на стремянке и тыкает в нос Сереже свой пропотевший за длинный рабочий день носок. Разноцветный такой, с кусочками пиццы, аппетитно выглядывающими из штанин. Антон на полном серьезе готов отожрать чужую ногу. Заказывать еду в офис ночью уже бессмысленно, проще поесть дома через полчаса — Ира точно что-то приготовила и оставила на столе. Знает: Антон теперь успевает жрать только на ночь. С этим, конечно, проблемы. У худого Шаста отрастает, блядь, живот. Сережа отыгрывается за все шутки про его собственный вес и, кажется, готов стебаться вечно. Зато Арсений как назло успевает каким-то невозможным образом держать себя в форме. Мышцы его предплечья хочется зарисовать, это если б Антон умел рисовать. Но он не умеет и пялится. На голые руки, на носки, на лицо, когда Арс начинает говорить. — Это беда журналистской этики и тех, кто считает, что забавно постоянно писать, будто мы геи. — Нам бабло фанаты приносят. В том числе и шипперы, — вздыхает Стас. — Ну, и те, кто текут с тебя и Антона по отдельности. — Надоело просто, но мы никак не можем этому помешать. Хотя Серый очень сильно недоволен в своих эфирах. Сережа не поднимает голову от телефона и лишь изредка отмахивается от носка и трясет стремянку. — Хайпишь, Серый, — Дима усмехается. — Других тем для разговора нет? — Но есть факты, — Стас устало тыкает в доску маркером, рука соскальзывает, и тонкая полоса перечеркивает улыбающийся смайлик, нарисованный Арсением. — У нас проблемы: устали, перегорели, исписались. А на носу гастроли. — А виноваты кто? Конечно, шипперы, Сереж, — ехидно говорит Антон. — Конечно, ты, — рявкает Серый. Арсений получает удар по бедру и вскривает, падая вместе со стремянкой под ноги Стасу. — Очень удобно перекладывать все наши проблемы на шипперов, — Дима кивает, сжимая губы в тонкую полоску. — Эдакий психологический перенос. — Вас это трогает? — интересуется Антон. — Меня нет. Сочувствую. — Нормально ли, что это на нас так влияет? — Арсений перебирается с пола на подлокотник кресла Антона. — Почему нам не плевать? У нас ведь уже должна была отрасти толстая кожа? — Но пока отросла только у Шаста, — вставляет Сережа. — Я тебе сейчас уебу, держите меня. — Я его держу, — орет Арс и делает вид, что сжимает чужое горло локтем. Антон роняет голову ему на руку, закрывает глаза и высовывает язык. — Я помер и отправляюсь в рай, — он встает, скидывая чужую руку, — то есть к кулеру за кофе. Мы еще долго? — Не долго, — уверяет Стас, зевая. — Я все равно за кофе. — Я с тобой, — Арсений подскакивает тоже. Они выходят из офиса под какой-то пошлый Сережин комментарий. На этаже темно. Все ушли пару часов назад. Даже Айдар, обычно засиживающийся допоздна или и вовсе ночующий в офисе. Антон останавливается у кулера, чуть не ошпаривает руку, сунув стаканчик наугад, и высыпает туда кофе прямо из банки, не особенно запариваясь, сколько там в итоге ложек. Арсений опирается ладонью на столик с микроволновой и подавляет зевок. — Будешь? — Антон тыкает ему стаканчик в лицо. — Нет, спасибо. Я хочу сегодня уснуть пораньше. — А я хреново засыпаю, что с кофе, что без. Арсений ловит Антона за предплечье, заставляет развернуться и смотреть в глаза. Пальцы на коже теплые, приятные. — Ты сгораешь, Шаст, — говорит он тихо. — Мне иногда так хочется закрыть тебя руками, как огонек от ветра, но это ведь не спасет. — Слишком много надежд на меня возлагают, но я их не оправдываю. — Ошибаешься. Ты молодец. Антон качает головой. — Я неплохо играю роль счастливого человека, как ты — загадочного интеллигента. Но вот иногда ты что-то скажешь или сделаешь, и я хочу орать: шакал, вяжите его. — Шакал, — передразнивает Арсений и смеется. — Арс, ты склеиваешь нашу команду. Ты это осознаешь? — спрашивает Антон, любуясь чужой улыбкой. — Я клей с истекшим сроком годности. Постарел, иссохся, но вином не стал. Моральных ресурсов нет. Мне бы себя склеить, Шаст. — Ну, на меня действуешь безотказно. Собираешь по кускам. Антон обнимает Арсения, пытаясь хотя бы таким образом объяснить его для себя значимость. Но ответных объятий не следует. Арсений съеживается, сереет, теряет свет и устойчивость, будто его воздух держал, а сейчас он оседает, проваливается внутрь себя. Антон неловко отступает, бросая какую-то извиняющую фразу, разворачивается и бежит к двери их офиса, забыв про отставленный на стол во время разговора стаканчик с кофе. — Да не изменился он, — слышится раздраженный голос Стаса. — Он настоящий только с Арсением, — возражает Сережа.***
2021 год.2 — Иногда мне кажется, что этого не должно быть, что мы обманываем всех вокруг, наебываем вселенную. Антон вздрагивает, но только крепче прижимает к себе Арсения, теплого, изнеженного, разморенного, засыпающего. — Множество причин, почему нас быть не может. И лишь одна, почему мы есть. Мы хорошая пара, не верь, если скажут иначе. — Думаешь любовь стоит всего? — спрашивает Арсений, притираясь щекой к чужому плечу. Антон целует его руку, а потом макушку, вдыхая родной запах. — Стоит, Арс. Я так много хочу тебе сказать. «Я так много за тебя отдал», — думает он. — Но я не знаю, как выразить это чувство. Будто огромный сгусток энергии, будто разжавшаяся внутри меня пружина. Что-то большее чем вселенная, которую мы наебываем. Арсений хохочет. — Тебе точно не тридцать. Скорее, сто тридцать. — Плюс еще несколько сотен лет, — вздыхает Антон. — Ктулху. — Что? — Хтоническое древнее чудище. — Я пришел из будущего. — Как здорово, — Арсений поворачивается набок, с интересом заглядывая в глаза. — Мне дадут главную роль в каком-нибудь фильме? — Дадут, — серьезно отвечает Антон. — Радостная новость. А когда я умру? — В две тысячи шестьсот сорок девятом. У Антона эта дата выжжена клеймом в сознании. — Ого, — восхищается Арс, — не задумался ни на секунду. Долго же я проживу. А из-за чего умру, расскажешь? — Тебя застрелят. И это будет моя вина. — Трагично. Брошусь за тебя под пулю? — Не в первый раз. Арсений начинает аплодировать. — Отличная импровизация, Шаст, я поверил твоему серьезному лицу и грустному голосу. Антон истерично смеется. — И все эти шесть сотен лет ты будешь меня любить? Прямо сказочка о вечной любви. — Я люблю тебя, Арс. И сейчас и через шестьсот лет. Того, кем ты был, того, кем являешься и того, кем ты будешь.***
— Я предупреждал тебя, ты ничего не изменишь. — Теперь я понял, — шепчет Антон и приставляет пистолет к виску.