Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, Молодеет душа. И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку, Не дыша. Снится — снова я мальчик, и снова любовник, И овраг, и бурьян. И в бурьяне — колючий шиповник, И вечерний туман. Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю, Старый дом глянет в сердце мое, Глянет небо опять, розовея от краю до краю, И окошко твое. Этот голос — он твой, и его непонятному звуку Жизнь и горе отдам, Хоть во сне, твою прежнюю милую руку Прижимая к губам. Приближается звук. Александр Блок. И потом уже другой мальчик, совсем в другую эпоху, повторяя блоковское стихотворение и не ведая, что его повторяет, выйдет на веранду подмосковной дачи и, собираясь на электричку, наклонится к сидящему в кресле человеку куда как старше его и, не пытаясь вытянуть чужую руку вверх, а именно опустив голову, как и положено, в мужском древнем смирении и уверенности, прикоснется губами к тыльной стороне ладони сидящего. И это будет такое неожиданно интимное зрелище, что все находящиеся здесь же на веранде сделают вид, что никакой интимности не произошло. Потому что и обычный поцелуй, и прилюдное объятье — ничто перед этим почти сомнамбулическим прощанием. Прощанием впрок. Прощанием, которому еще не пришло время, но непременно придет. Это так же просто, как пластилин. А мальчик разогнется и пойдет по своим 20-летним делам. Широко печатая шаг и, возможно, посвистывая. Потому что только в юности мужчина может сказать эти глупые слова, которые ему никогда не обеспечить имеющимся у него душевным золотым запасом: «Весь я твой». Весь я твой — это значит, от хохолка на макушке вместе с юношеским подбрюшьем до неаккуратно стриженых ногтей на ногах. Просто так — в подарок. В надежде, что и ему — всё тоже отдадут в подарок. Всю свою жизнь. За один стишок. А потом еще раз позовут, и еще раз отдадут и насыпят сверху. Тоже в дар и тоже как будто бы навсегда. И разговор тут не о сексе, а именно о любви. Но скучать о твоем голосе («этот голос — он твой») он, разумеется, тоже будет. Потому что это единственное, что в тебе не сожрет в скором будущем время и не засыплет землей. Тебя засыплет, а голос нет. Не навсегда. О первой любви. Дмитрий Воденников.
***
Справедливости нет. Справедливо ли, что пуля попала ему в сердце? Каррера стрелял вслепую, умирая, и сдох от отдачи. А пуля попала точно в сердце. Потому что нельзя нарушать законы вселенной. Но он же нарушил. Я ведь все еще жив. Почему я жив, а он нет? Искупил свои грехи?***
Мелкие несовпадения, детали. И образ плывет. Ты ведь понимаешь, что он не тот, за кого выдаёт себя. Он порождение чужой реальности. Он ошибка времени. Когда тебе понадобится помощь, я буду ждать тебя. PS: Ему снятся кошмары. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Крик. Мы постоянно играем с тобой в игру. Считаем медленно до пяти. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Ты всегда говоришь, что нужно считать в обратном порядке, ведь с этого все началось, этим и закончилось. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Один — к смерти. 1 10 8 А потом 8 переворачивается.***
— Раз. Сережа натягивает Арсению шапку на глаза. — Два. Антон и Стас бросаются врассыпную, пытаясь найти укрытие. — Три. Дима хватает Сережу за руку и прыгает со сцены, заползает под столик, прячась в ногах зрителей. — Четыре. Импровизация пошла по пизде пару минут назад. — Пять. Потому что Арсений. — Я иду искать!***
2497 год 0.3 — Слишком много вариантов, зависимостей, случайностей. Я говорила тебе. Мы живем по другим законам времени, для нас оно линейно. Ты не видишь целостной картины. И не увидишь: ты — человек. — Мне дали инструкцию. В следующий раз я сделаю все правильно.***
— Сначала мутации были едва заметны, но ближе к вратам они становились радикальнее. Изменение форм, удваивание форм. — Удваивание? — Эхо, дубли, копии. Называйте как хотите. — Это могли быть галлюцинации? — Я сама сначала так подумала. Но ведь не только я их видела. — Что стало с другими участниками экспедиции? — Они мертвы. — Потому что вы солгали им, миссис Банкрофт. — Не было смысла возвращаться. Разве это безопаснее, чем идти вперед? — Вы знали, но приняли решение продолжать двигаться. — Арсений принял решение. — И вы продолжили путь. — Да. — Помогите мне понять, откуда сегодня на границе Зоны X взялся еще один Арсений Попов? Молчите? Он, кстати, умирает от рака. Странно, да? В мире, победившем эту болезнь три сотни лет назад. А еще у него нет стека и имплантов. Вообще никаких модификаций тела нет. Кто он такой?***
— Ты улетаешь надолго, я хотел проводить и попрощаться. — Проводил? Молодец. Пока. — Давай поговорим. — В пизду разговоры, Арс. Ну вот чего ты от меня хочешь? — Для начала ты можешь не материться через каждое слово? — При тебе, сука, не могу. Чего ты, блядь, хочешь, а? Хочешь, чтоб я остался? Антон швыряет сумку на пол. — Нет, — говорит Арс, — я не прошу тебя остаться, это твоя жизнь, и я… Арсений не сдается.***
Арсений сдается. Белая рубашка Антона в его руках, как белый флаг. Арсений сдается. Путается в белых простынях, признавая поражение, хотя он победил. Целует осторожно, будто не знает, что чувствует в этом теле. Непривычно большом. Непривычно сильном. Боится навредить. У Антона дрожат губы. Арс отстраняется, заглядывает в глаза, касается щеки аккуратно кончиками пальцев, скользит к вискам, зарывается в волосы, выдыхая рвано. — Тебе наверное некомфортно из-за оболочки? — Мне плевать на твою оболочку. Арсений целует снова, увереннее, с жадной нежностью, которая во всех его действиях читается настолько явно, что Антону дышать тяжело. Ласка сладкая, томная, бережная. Предложение тела и души. На коже остаются невидимые следы, которые теперь вряд ли удастся стереть. Следы, оставленные в жизнях друг друга, уже не вытравить из памяти. Арсений гладит губами шею, мягко, хищно, кромка зубов задевает кожу, он будто прирученный зверь — льнет ближе и не кусает. Антон жмурится, бессильно мотая головой, сжимая простыни в ладонях. И даже не находит в себе сил, попросить прекратить мучительный акт чужого безумия и собственной чудовищной одержимости. Ощущений и чувств больше, чем он способен воспринять сейчас, через край. Осязание сдается, и тело покалывает от невозможности нормальных реакций. Губы дрожат, как дрожали тогда среди сотни шокированных взглядов, а Арсений его целовал. Впился в рот отчаянно, сам себя испугался мгновенно, отпустил, но не отступил. Шептал: «Прости». Умолял: «Останься со мной». Арсений был безжалостен. Антон целовал в ответ на глазах у всех, под вспышками камер и салюта над головой. Никто не избежит своей судьбы. Они свою участь вчера разделили. Арсений выпивает душу нежными касаниями. Невинными, но все равно слишком острыми. Антон дышит часто. Им надо остановиться, иначе он задохнется. И Арсений тоже, очевидно дорвавшийся. Это похоже на секс под смесью кокаина и амфетамина. Антон пробовал. Медленно, тягуче, ощущениям кроет. Разница лишь в том, что они сейчас оба в трезвом уме. Ловят наркотический приход. Взбесившийся мозг выбрасывает гормоны в кровь, и дьявольски бьющееся сердце разносит их по организму. Арсений кажется заторможенным, на самом деле напуган. Время растягивается, ощущения яркие, а удовольствие от прикосновений точно затмит оргазм, которого Антон ждет, как освобождения. Но хочет еще. — Я не могу больше, — шепчет он. Арсений отрывается от его шеи с трудом, будто это действие приносит ему физическую боль. Перекатывается на простыни и закрывает руками лицо. — Безумие. — Безумие. Я так долго люблю тебя, и теперь не знаю, что делать. Антон пытается восстановить дыхание, остановить себя, когда накрывает чужой пах ладонью. Арсения подбрасывает, и его стон проходится электричеством по телу, сознание коротит, мозг отключает импланты сам. — Блядь, — Арс вцепляется в руку, сжимает, отпускает, испугавшись своих реакций, и переворачивается на живот, утыкаясь в подушку носом. — Блядь, дай мне минуту… Антон сплетает их пальцы. Даже не пытается понять, что с ними обоими происходит, его несет дозволенностью, неограниченностью действий по отношению к человеку, которого он любит и хочет до дрожи и белых вспышек перед глазами. Фантомные касания чужих губ к телу заставляют вздрагивать. Он трясется. Арсений садится, подгребая сбившееся к ногам одеяло на себя, и укрывает Антона, обнимает, придвигаясь вплотную. Рваные выдохи и тепло убаюкивают. Антон дремлет, но не может скользнуть в сон. В голове не умещаются мысли и слова, их нужно озвучить, а Арс и так напуган. И вместо счастья сознание сшибает тревогой и болью. Арсений-наркотик, и это передоз. Невоплощаемая мечта во плоти. Недостижимая, но греет своим теплом. Антон сорвал джекпот, откусил от вселенной огромный кусок и не в силах его прожевать. Когда человек превращается в мечту, когда мечта становится стимулом жить, подобный образ существования начинает требовать жертв. Первым страдает покой, а потом удовольствия, развлечения, отдых, здоровье. Какое соотношение значимости мечты и затрат на нее нормально? Но Арсений — мечта-смысл, мечта-оправдание, мечта-цель. И Антон готов жертвовать ради него всем своим существованием. — Я схожу с ума. Арс потирает ладонью лоб. — Ты целовал меня, и я подумал, что рехнусь, не выдержу. Ты слишком, чрезмерно, до краев везде. Ты меня поглощаешь. Но, знаешь, забирай. И будь рядом. Он пытается ухватиться за волосы, которых сейчас нет, и смеется над своим привычным нервным жестом. — Мы — это неправильно? — хрипит Антон. — Мы — ошибка? — Нет, Шаст. И не верь, если скажут иначе. — Я больше ничему не верю. — Хорошо, — Арсений встает с кровати и уходит на кресло, с ногами забирается, опять не умещаясь. — Попробуй поспать. Антон поворачивается набок к нему лицом и смотрит, как Арс измученно опускает плечи, зажмуривается и нервно перебирает пальцами ткань брюк на коленях. Он засыпает прямо в кресле, уронив голову на спинку. А Антон дремлет, бредит, ловя сны-приходы, короткие и яркие — явный признак сумасшествия. Выныривает будто из комы ранним утром, кажется, даже шести нет. И видит Арсения уже в нескольких сантиметрах от себя. Это тело — не родное, не хрупкое, но поза и выражение лица все равно вызывают желание защищать. Антон старается запомнить момент, осознанно ищет мелкие детали: нахмуренный лоб, обгрызенные ногти, согнутые в неудобном положении ноги, будто кровать маленькая, сбивающееся дыхание, может, кошмар снится, приоткрытый рот, который Антон целует мягко, успокаивая. Арсений отвечает, хотя очевидно не проснулся, лижет губы и кромку зубов, двигаясь языком по кругу. Ресницы трепещут. Антон хочет отстраниться, но ему не дают, поцелуй перестает быть невинным мгновение спустя. Арс настаивает, притирается бедрами, царапает живот, скользя пальцами на спину к ягодицам, заставляя Антона повернуться набок. Тянется к ширинке, но Антон сам дергано расстегивает брюки и, извиваясь, вылезает из штанин. Резко вырывает из петли пуговицу чужих брюк, дергает молнию и просовывает руку под белье. Арсений распахивает рот для вздоха, но так его и не делает. Замирает, зажмурившись, подавшись бедрами к ладони. Выдыхает, когда Антон обводит головку пальцем, и задыхается сквозь стоны. Для Антона это мгновение перестает быть чем-то реальным, осознание не приходит, поэтому он смотрит, впивается взглядом, растягивает момент, насколько может, хотя Арсений под руками горячий и мокрый, дрожит, ломается, мотая головой из стороны в сторону. Собственное имя, срывающееся с чужих губ на повторе, оглушает. Арсений безжалостен. Шесть веков лгать друг другу, чтобы сейчас захлебываться чувствами и не верить в происходящее. За столько лет запретный плод иссох, но желанным быть не перестал. Антон целует распахнутый рот, начинает кусаться, потому что Арсений едва ли в себе, уже не стонет — хрипит. Он бы кончил, кажется, за минуту. А Антон не может остановиться, смотрит, продолжает жадно мучить, глядя в лицо, запечатлевая в сознании чужие эмоции. Контролирует оргазм, не осознавая этого, пока Арсений просто не перехватывает его руку, стискивает и кончает, задохнувшись. Трясется под пальцами Антона, оглаживающего тело, не желающего отпускать момент. От зеленых глаз веет сумасшествием. Он живое безумие, разрываемое чувствами. Арс сжимает его крепко, требует объятий, теряясь в ответной реакции. Антона колотит, но он ведется, тонет в чужих руках, ложится щекой на грудь, ощущая, как стучит сердце, и слышит срывающийся шепот: — Останься со мной. Это твоя жизнь, но я прошу тебя, Антон, останься со мной.***
— Мне звонит Слава, — Арс трет глаза и зачем-то смахивает несуществующую челку, — третий раз уже. — У меня встреча с Каррерой в десять, — сонно говорит Антон, поворачивается к Арсению, заманивая в поцелуй, и мягко обхватывает нижнюю губу. — М-м-м, время полдесятого. — Как жаль. — Надо ответить. Арс без предупреждения врубает голосвязь и натягивает одеяло до подбородка. Антон со смешком утыкается носом в его висок, флегматично разглядывая удивленное лицо Славы. — Доброе утро, парни, — Дусмухаметов справляется с собой быстро, даже голос не выдает его замешательства. — Антон, почему, чтобы связаться с тобой, мне нужно постоянно отвлекать другого человека? — Мы в одной кровати. — Ожидаемо, — перебивает Слава. — И Арсений не был сильно занят. Ожидаемо? — Ладно, конкретно сейчас я охуел. А ты охуевший. Вставай и дуй в башню. Каррера в отличие от тебя излишне пунктуален. Антон тяжело вздыхает. Тепло чужого тела рядом терять не хочется. Оторвать себя от Арсения не хватает никаких сил. — Слав, тебе не кажется, что Каррера поспешен? — Не больше, чем Кавахара, — вмешивается Арс и садится на кровати, потирая ладонью рот. — Слав, Шаст будет на месте через полчаса, я прослежу, — и отключает голосвязь. Голограмма Дусмухаметова меркнет. Антон нахмуривается в пугающе напрягшуюся спину. Отмечает невольно, что родинок на коже практически нет. — Арс? — Нечестно ты со мной поступил. — Я пытаюсь выбраться из сложившейся ситуации с наименьшими потерями. Арсений резко разворачивается и, перехватив взгляд, шипит: — Хочешь забыть меня? Избавиться? Я настолько не нужен… Антон соскальзывает с кровати на колени, обхватывает ладонями его лицо и целует, обрывая свое и чужое дыхание. — Я могу повторять сколько угодно, — шепчет в губы, — теперь могу и буду. Ты нужен мне. Я люблю тебя. Арсений Сергеевич Попов, слышишь меня? Я люблю тебя. Всю свою жизнь я любил тебя и люблю до сих пор. — Тогда зачем? — Арс зажмуривается. — Во мне кроме тебя ничего. Пустота. Невозможно так жить. Я себя теряю. Антон кладет голову на чужие колени как на плаху. Арсений касается его волос дрожащими пальцами, дышит быстро, задыхается. — Антон, останься со мной. Пожалуйста, останься. Я сделаю, что угодно. — Если ты умрешь… — Я не просил тебя тогда, а сейчас умоляю: останься со мной! — Если ты умрешь, — повторяет Антон срывающимся голосом, — я исчезну. — Антон… Антон не выдерживает. Садится на чужие бедра, и даже в таком положении у него не получается смотреть сверху, только глаза в глаза. Арсений моргает часто, потерянный, объятый страхом. Еще секунда, и Антон не уйдет от него даже под угрозой уничтожения планеты. У поцелуя снова горький привкус, а в нежности проще утонуть, чем разбираться, почему именно так переплелись их больные сознания. — Кавахара обещала мне защитить тебя. — Она не сможет. Только поставит под удар себя и детей. Антон вздрагивает. Есть вещи, умалчивание о которых его разорвет. — Ты ее недооцениваешь. — А ты переоценил. — Власть главы сената? Арсений кивает, щекотно проезжаясь бородой по щеке. — Настоящая власть сосредоточена в руках Карреры. — И олигархов, поддерживающих его. Помню, угу. Но олигархи способны быстро приспосабливаться и менять сторону, когда речь заходит о деньгах, — Антон пальцем тыкает Арса в грудь. — Ляг, я соскальзываю. Арсений дергает плечами и, стиснув ягодицы, прижимает Антона ближе, хотя некуда уже. Места для маневров не остается совсем. — Под давлением обстоятельств сторону меняют все. — Я смогу надавить. Я полный профан в политике, — шепчет Антон, прикусывает чужую губу, отпускает, — но даже я понимаю, что тоже имею определенную власть. — Надо мной, — Арсений ухватывается за поцелуй, все равно продолжая говорить: — И ты действительно полный профан в политике. — Зато я прекрасно научился продавать себя и свое мнение. Спасибо ТНТ и Стасу. — И продал себя Кавахаре. — Ну, — Антон со смешком щелкает резинкой чужого белья, уловив недовольную гримасу на лице Арсения, — логично же. Явно не с Каррерой мне строить рабочие отношения. С человеком, который держит за горло тебя. И не ты ли мне тут постоянно затираешь про смену режима. — Режима сна, — шипит Арсений, — Шаст, я не представляю, как ты видишь сложившуюся ситуацию, но Кавахара не в состоянии тягаться с Каррерой. — Ты забыл про Камски. — Ты забыл, что тебе пора начать собираться. При чем тут Камски? — Ты не догоняешь? Антон валится с коленей и пытается взглядом найти собственный костюм. С удивлением обнаруживает его сложенным на спинке кресла. Арс всегда был аккуратен в отношении одежды. — Я догоняю. Просто хочу услышать твои размышления. — Биотех и андроиды принадлежат Камски. Твои слова, между прочим. А Кавахара, так уж сложилось, покровительствует ему и даже спонсировала и продвигала некоторые проекты. На Камски держится военная промышленность. Как неловко для Карреры. — Он имеет рычаги давления. Наши же проекты, проекты Сколково имею в виду, без которых Камски почти ноль. Даже дружба Камски с отцом Кавахары, — голос Арсения становится ниже, — вряд ли заставит его ввязаться в политические игрища. И я… — он закашливается и замолкает. Антон переключает внимание с запонок на Арса и прищуривается. — Продолжай. — И я… Арсений сглатывает. — Ты хочешь меня? — Да. — Твою мать, — рычит Антон и заставляет себя быстрее застегивать пуговицы рубашки, иначе просто снимет нахрен и завалит Арса, хоть с этим его телом и придется сильно постараться, чтоб осуществить желаемое. — И я советую тебе, — Арсений справляется с собой, но темные глаза продолжают травить Антона упущенными возможностями, — не ввязываться тоже. — У меня есть шанс помочь тебе. Ты просишь меня остаться… — Но я прошу без уважения? — ржет Арс. Антон сжимает губы, а потом цыкает. — И кокаиновых соплей. Ты просишь меня остаться и ждать, пока ты умрешь, так? Нечестно. — Честнее забыть? — Легче. — А тебе станет легче? — Не знаю, — Антон накидывает пиджак и подходит ближе. — Вряд ли. Ты та часть моей жизни, которую невозможно стереть без последствий для личности. Я люблю тебя уже очень и очень долго. — Я не вижу выхода для себя. Но я слишком эгоист, чтоб потерять впустую последние дни своей жизни, учитывая, как много времени было у нас, могло бы быть, но я все проебал. Антон проглатывает вопрос. Понимает: да, это признание, исковерканное, своеобразное признание. Под угрозой смерти. — Любишь меня, — спокойно утверждает он. Арсений смеется. — Не отвечай, — Антон мстительно отворачивается и оказывается в объятиях быстрее, чем надеялся. — Любишь. Чужой вздох опять обрывается касанием губ. Арсений забирает у времени свое. У Антона — выбор и возможность не бежать, спотыкаясь, до автомобиля, а потом по лестнице башни ТНТ, потому что у лифта толпа. В животе режет от голода, и одновременно бабочки порхают. В голове счастливое блаженство. Любит же, блядь. Холл сотого этажа невероятно многолюден. Среди охранников Карреры, темнеющих строгими костюмами, белеют одинаковыми майками пять копий Арсения. И, судя по незамутненным взглядам, они едва сошли с конвейера. Антон опускает голову, стараясь не привлекать внимания, но все равно оказывается перехвачен в коридоре почти у кабинета Славы. От приторно дружелюбной улыбки андроида лицо кривится само собой. Понять любовь Камски к копиям, населяющим его дом, невозможно в принципе. — Привет. Ты свободен в обеденное время? — Утро доброе. Я занятой сегодня, пиздец. Голова еще болит. Все пиздеж, кроме мигрени. Антон обходит андроида и вваливается в кабинет Дусмухаметова, поспешно захлопывая за собой дверь. — Слав, прости, я задержался, — голос на последнем слове срывается в хриплый выдох. Каррера смотрит с интересом ученого, внезапно обнаружившего нетипичное для эксперимента поведение подопытной мыши. Антон не жаждет знать, из какой он группы. — Ничего страшного, мистер Шастун. Надеюсь, мое ожидание стоило того. Экспериментальной. — Зависит от ваших целей и моих возможностей. Не так стоило начинать разговор с президентом протектората точно. — Мне нужна поддержка в определенных вопросах касаемо ситуации с андроидами. — Почему именно моя поддержка? — Не будем тратить время на объяснения, в которых вы не нуждаетесь. — Я не понимаю. — Понимаете, — жестко обрубает Каррера. — Вы в курсе масштабов своего влияния на аудиторию. А я в курсе вашей договоренности с мисс Кавахарой. Но к счастью, мистер Шастун, у вас все еще есть выбор. Антон прищуривается. Игнорирует кресло, оставляя за собой преимущество хотя бы в росте. — Выйти из этого кабинета живым? — За кого вы меня принимаете? Ни вам, ни мисс Кавахаре не грозит никакой опасности. — А кому грозит? — Очень хороший вопрос, — Каррера берет в руки чашку с чаем, отпивает с удовольствием, медлит, рвет нервы Антона. — Ответ очевиден для вас, полагаю. Но существует возможность повлиять на мои решения. — Не тратьте слова, что вам нужно? — Я уже говорил. Вам ведь плевать, чьей марионеткой быть. Вас не интересует политика. Вы обмениваете себя на жизни близких вам людей. — Глупо надеяться, что вы позволите жить человеку, поддерживающему мисс Кавахару. И уж тем более андроиду, которого жаждете уничтожить. Антон приваливается бедром к столу, ноги не держат. — Я готов вести диалог с вами на равных. Мне есть что предложить вам, вам есть что предложить мне, мистер Шастун. А Рейлина Кавахара не способна выполнить ваши требования. Но если вы убедите андроида остановиться… — Вы боитесь его, — предполагает Антон и попадает в цель. Каррера зло прищуривается. — Мой приоритет — безопасность. А машины, перепрограммированные Камски, стали крайне опасными. — Считаете их действия ошибкой в программе? — Нет, считаю их действия управляемыми извне. — И кем же? — Сложно судить. Кто-то использует Камски, чтоб раскачать ситуацию во всех цивилизованных мирах. — А может президентское кресло просто горит под вами? — Антон заставляет себя сесть, понижает голос. — Почему вы боитесь Камски? Потому что он поддерживает не вас, а мисс Кавахару? Я угадал. Ваша армия по сути принадлежит ему, и вы желаете избавиться от него, заменив кем-то из вашего круга, как поступили пару десятков лет назад с большинством состава совета директоров Гугла? Рейлина Кавахара не подчиняется вам и является отдельной политической силой в отличие от других сенаторов. А влияние Арсения Попова в сенате оказалось велико настолько, что его решили уничтожить? Вы отдали приказ убить всех людей на площади двадцать второго июня две тысячи четыреста девяносто седьмого года? — Ваши рассуждения логичны, — соглашается Каррера, ставит излишне аккуратно чашку на стол, но злость сквозит в каждом его движении. — Только вы не знаете всей ситуации. Я не собираюсь выставлять свою кандидатуру на этих выборах. — Что? Антон от неожиданности больно прикладывается локтем о спинку кресла. — Мистер Шастун, Элайджа Камски сумасшедший, решивший, что в его андроидах обитают души марсиан. Не смотрите на меня так, — Каррера хмыкает, — я излагаю факты. — Камски считает, что создал мыслящих существ, я говорил с ним. — Чушь, вы же понимаете. Вы думаете, что ваш андроид любит вас искренней человеческой любовью. Камски, что в нем хрупкая марсианская душа. Вы оба заложники собственных глупых мечтаний. Антон вскакивает и спотыкается, делая слишком широкий шаг от стола. Доходит до стены в бесплодных попытках начать наконец мыслить здраво. Арсений с утра выпил эту способность жадным поцелуем. — Вы лжете. — Элайджа Камски лелеет надежду уйти в другой мир, мир углерода, верит в существование души. Не только человеческой. А андроиды — сосуды. Вас не пугает фанатик, обладающий мощной армией? Склоняющий Рейлина Кавахару — главу сената — на свою сторону? Наделивший вашего андроида огромной силой. Бесконтрольно. И мы понятия не имеем о его возможностях. А насчет мистера Кадмина, — Каррера вздыхает устало. — Приказ отдал не я, тот человек — бывший президент протектората — мертв уже давно и безвозвратно. Смерти мистера Кадмина я не хотел, по крайней мере тогда. Мы даже работали вместе над несколькими проектами. Я защищал его. Сейчас он проблема. Как и андроид. Поэтому нам стоит начать сотрудничать, мистер Шастун. Их жизнь и безопасность людей в ваших руках. Договоритесь с андроидом, мы опрометчиво начали его преследование и теперь пожинаем плоды. Я предлагаю ему вернуться к нормальной жизни. А мистер Кадмин может улететь, куда пожелает, на этой планете ему места нет, но я не трону его. И, разумеется, я гарантирую безопасность вам и вашим близким. Антон открывает рот, но осознает, что сказать ему нечего. Слишком много новой информации, переворачивающей представление о реальности с ног на голову. — У вас предусмотрен вариант на случай, если я не соглашусь? — У вас есть предложение лучше моего? — интересуется Каррера. — Нет. — Тогда ваши муки выбора мне не ясны. — Я вам не верю, ни единому вашему слову. — Придется, иных гарантий у вас все равно не будет. Подумайте, — Каррера встает, и в кабинете как по щелчку появляется охранник, — но не слишком долго. Завтра вы мне уже нужны. — Если соглашусь, — говорит Антон, застывая статуей, не давая пройти. Охранник бесцеремонно толкает его в плечо. — Вы согласитесь. Мистер Кадмин находится в очень уязвимом положении. — Почему вы защищали его тогда? Полуулыбка с лица Карреры сползает. — Ему было что мне предложить. Как и вам сейчас. — Компромат? — Вы придаете информации слишком большую ценность. Он со смешком покидает кабинет. Антон несколько секунд просто пялится в пространство, не может сдвинуться с места и дышит через раз из-за бешенства, закипающего в груди. — Сука, — орет он двери. — Сука! Какой же я тупой, блядь! Если соглашусь. У меня же вариантов хоть жопой жуй, — и обессиленно оседает на пол, борясь с подступающей к горлу нервозной тошнотой. Панель входящего звонка от Кавахары расползается по внутреннему экрану. Антон когда-нибудь вывихнет зрачки, принимая вызов или в попытках разглядеть медленно наезжающую информацию о звонящем, обозначенную мелким шрифтом. — Что он вам сказал? — начинает Кавахара без приветствия. — Я думал, вы предъявите мне за другое. Или вы про Арсения? Он был немногословен ночью и с утра, — что вообще вырывается из его рта? — Спал, понимаете? — поправляется Антон и закрывает лицо руками. Кавахара в лице меняется. — У вас истерика. — В легкой форме. — Успокойтесь. — Вы мешаете мне успокоиться. — Что сказал вам Каррера? Он угрожал вам? — В легкой форме, — со смешком откликается Антон. Будь возможность, Кавахара бы его ударила. — Предложил вам взаимовыгодное сотрудничество в обмен на жизни дорогих вам людей? — Ага, под копирку ваши условия, здесь мне правда не подрежут память. — Но откусят здоровенный кусок вашей личности, по капле распродадут совесть и лишат собственного мнения. — Хха! — Антон в припадке веселья колотит об пол ладонью. — Да меня мнения лишили сразу, как я попал на ТНТ. Мне двадцать два было. А вы мне загоняете про личность и совесть. Срать! Срать я хотел на собственное мнение, свою дерьмовую личность и давно пропитую совесть. Срать я хотел на политику. Я тот самый бесполезный биотех, который не хочет работать, который не хочет управлять и брать ответственность. Мне все равно, кто спасет дорогих мне людей. — Прекратите истерику, — шипит Кавахара. — Вы работаете с клоуном, привыкните уже. Она качает головой и вцепляется в волосы, распущенные и на удивление грязные. Антон никогда не видел ее такой. Видимо, определенный уровень доверия между ними теперь есть. — Антон, Каррера убьет Арсения, вашего андроида, меня, вас или будет шантажировать до конца жизни. Людям его положения не обязательно стоять у руля, они серые кардиналы. — А вы поощряете сумасшедшего фанатика Камски. — Камски безобиден. Пусть считает своих созданий хоть инопланетянами, хоть богами, хоть высшей расой, он не способен причинять вред. Он гениальный ученый, причина двух технических революций. — Вы так говорите, — Антон ложится на пол, раскидывая конечности в стороны, благо пространство позволяет, — будто поддерживаете его начинания, поддерживаете андроидов. — Я могла бы поддержать в определенных обстоятельствах. — Вы хотели уничтожить андроида. — Вы убедили меня в необходимости сохранить ему жизнь. Он гениальное творение Камски, я хочу его на свою сторону. Я хочу, чтоб вы были на моей стороне, — Кавахара начинает давить. — Нет смысла топтаться на месте, утопая в болоте. — Условия Карреры все еще кажутся мне лучшим выбором. — Каррера будет сохранять жизнь им обоим, только пока перестраивает власть под себя, потом убьет. Ему нет смысла оставлять в живых высшего офицера и опасного андроида. А я как никто другой заинтересована в спасении Арсения. Вы здесь из-за любви, Антон, вы воюете из-за любви. Я тоже. Антон ржет, прикладываясь затылком об пол. — Вы несете чушь. — Ваш андроид никогда не отступится, вы не сможете его убедить. — Я попробую. — Каррера манипулирует вами, — голос Кавахары срывается. Она тоже боится. — Как и вы. — Они оба умрут, а вас используют и выкинут, вы осознаете? Антон прикусывает губу и подкладывает под голову руки. Хочется почувствовать теплый песок, но кожа неприятно трется о грубый ворс ковра. — Не в полной мере видимо, извините. — Каррера убьет Арсения. Поймите же вы. — Я не идиот. Я соглашусь на его условия только при стопроцентных гарантиях. А у Арсения все еще есть компромат. — У Арсения нет компромата. По спине бежит холодок. — Что? — Компромат у меня. Несколько секунд Антон слышит лишь свое дыхание и скрип проржавевших мозгов. — Так… — Именно так! — Вы не собираетесь использовать компромат. — Я использую его уже давно, — Кавахара качает головой, будто с дебилом разговаривает. — Как защиту в основном. Иногда добираю себе чуть больше полномочий. Компромат — единственное, что сдерживает Карреру. Но раскрыть компромат значит начать войну в протекторате. Вы готовы ради одного человека пожертвовать жизнями миллионов людей? — Я не знаю, — шепчет Антон и, не отдавая себе отчета, вдруг кивает. Кавахара открывает рот и замирает, силясь сказать хоть что-то. Молчит долго. Антон опережает ее вопросом: — Я не могу поступить иначе, но зачем вам все это? — Вас интересуют причины моей любви? — Скорее то, как вы стойко миритесь с проблемами, которые вам подкидывает ваша любовь. — Вы не проблема, Антон. Неприятный, но легко и бескровно устранимый фактор. — О-о-о, — тянет Антон, — потрясающе. Я не проблема. Хотите утешить себя мыслью, что он не любит меня? Кавахара смотрит странно. — Арсений любит вас, я знаю. Он мне сказал. Антона бросает в жар. — А мне не говорил ничего. — Вы сомневаетесь? — Сомнения должны быть всегда — это здравый смысл. — В вас ни капли здравого смысла. — Возможно, — Антон пожимает плечами и морщится, когда шею начинает колоть от долгого пребывания в одной позе. — Хорошо, что вы признаете. — Как давно вы стали любовниками? Брови Кавахары взлетают на лоб, но отвечает она совершенно спокойно. А Антон просто охуевает от вырвавшихся слов. — Давно. Раньше, чем он оказался в сенате. — Не знаю, зачем я спросил. — Ваша ревность мне льстит. — Я сделал вам утро, не благодарите. — Вы его испортили, — отбивает Кавахара. В ногу Антона врезается дверь. Слава протискивается в образовавшуюся узкую щель и обеспокоенно оглядывает распростершееся на полу тело. — Ты в порядке? — В порядке, — Антон кивает и садится. — Мисс Кавахара, мы можем обсудить все при личной встрече? Сегодня вечером вас устроит? Слава выпучивает глаза на голограмму главы сената. — Личная встреча усугубит нашу ситуацию. — Не драматизируйте. Жду вашего звонка. Хорошего дня. Антон отключается и подмигивает Дусмухаметову. Слава молчит, поджав губы. — Ты заставляешь меня волноваться, — наконец говорит он и, опустившись на колени, тыкает в свой планшет. — Твой контракт. Аннулированный. — Кавахара слегка переборщила. Но если нужен, я весь твой. — Выметайся из моего офиса, у меня теперь очень много работы в связи с твоими вывертами сознания. Антон с усилием сохраняет лицо, встает и протискивается мимо Славы в дверь. — Прости, я виноват перед тобой, но я не контролирую действия других людей. — Ты и свои не контролируешь, — рявкает Дусмухаметов. — Каррера зол. Что ты ему сказал? — Он угрожал мне. — И тебя это, блядь, удивило? Да у тебя точек давления больше, чем… чем… — Слава безнадежно машет рукой и поднимается с пола. «Больше, чем родинок на теле Арса», — заканчивает Антон мысленно. — Я не удивлен. Я просто тупой, Слав. — Нахуя ты связался с Кавахарой? — У меня были причины. — Антон, давай так: при следующей беседе с Каррерой ты примешь его условия, выставишь свои, подпишешь другой контракт и… — И продолжу торговать собой. Слава издает болезненный звук. — Задумался вдруг о своей бессмертной душе? — Нихуя, — мотает головой Антон, — не о своей. Я не верю Каррере. Ты в курсе его методов. — А Кавахаре ты доверяешь, значит? — В некоторых вопросах. Слава уходит к своему столу и обессиленно падает в кресло. — Ты утопаешь. — Возвращаю к жизни утопленника. — И утопаешь сам. — Я смогу все исправить. Если буду нужен, звони. — Жди звонка от Карреры. — С нетерпением, — бросает Антон и сваливает в коридор, зло хлопнув дверью. Прислоняется спиной к стене, открывает голографический экран и первым делом швыряет Арсению в чат блюющий смайлик. — Понял, — тут же отвечает Арсений и присылает дикпик. Антон несколько секунд тупо моргает в огромный голографический хуй, потом, оглянувшись в ужасе, скрывает экран и пишет: — Ты ведь не занят? — Как видишь. — Прилетай в центр, пообедаем. — Расправляю крылья, — и смайлик ангелочка вдогонку. — Пернатый, — шипит Антон. И решает спуститься по лестнице, чтоб остыть — сто этажей напрочь выбивают из головы любую дурь. Жалеет о своем решении он уже на восьмидесятом. На сороковом садится на ступеньки и зачем-то, усугубляя, закуривает, вяло пялясь в мигающий глазок противопожарной системы. Вываливается на первый этаж все равно злой как мелкая собака. Пятьдесят процентов ярости, пятьдесят процентов унижения. Пот стекает на глаза, мокрая челка стоит торчком от постоянных зачесываний пятерней. Рубашка мокрая и воняет, а рукава пиджака сбежали куда-то ближе к локтям. Кажется, он потерял запонку, цепанув перила по дороге. Бебур, увидев его, непонимающе изгибает бровь. Мия, стоящая рядом, отворачивается и прыскает в стаканчик с кофе. — Как связаны член в мессенджер и демократия? — вопрошает Антон на весь холл и широкими шагами устремляется к дивану, где сидят Бебур и Мия. — Тебе Каррера дикпик прислал? — интересуется Андрей. — У нас разве демократия? — не удерживается Мия. — И от того и от другого у меня сегодня прям с утра на языке слегка горчит. — Ты сплевывай, дорогой. — Боже, Эндрю, не травите Шастуна, ваш бы хуй да вам бы в глотку. — Пусть он не так усердно отсасывает у власти. — Я — политическая проститутка, — заявляет Антон и выливает на себя стакан воды, отобранный у Бебура. — Мия, ты чего здесь забыла? Девушка уворачивается от летящих с отряхивающегося Антона брызг и ловит его скинутый на пол пиджак. — Ищу бесплатную рабочую силу себе в помощь на показ. Но здесь у всех либо уже есть своя линия одежды, либо заключен контракт с каким-нибудь модным домом. Соболев — коротышка, а Эндрю занят, — Мия прищуривается. — Шастун, может ты свободен? — Может и свободен, точнее, способен немного изменить свои планы, если ты не против встречи с Кадминым. — Я не против, — осторожно отзывается Мия и перестает улыбаться. — Поехали? — Надеюсь, на площадке кормят, а то я не завтракал. — Уж завтрак я тебе оплачу, бесплатная рабочая сила. — Договорились. Бебур смеется. — Продался за еду, Шаст? — Не самый плохой расклад. — Соглашусь. Ты Белого в башне не видел случайно? Он вчера на балу так и не появился и сегодня в офисе тоже. — Прости, — Антон качает головой, — я и вчера и сегодня в прострации нахожусь, мог тупо не заметить. — Неудивительно, — Андрей корчит саркастично намекающее лицо, — ты посланника завалил. Еще и горчит ему. Антон медленно моргает от невозможности хоть что-то сказать, пока Мия не швыряет в него пиджаком. — Пошли уже. — Бебур, ну ты конечно выражаешься. — Я горжусь. Ты в прямом смысле ебешь государство и вертишь на хую армию. — Я отсасываю. Мия издает звук раненой чайки, бьет Андрея кулаком в плечо и, перехватив Шастуна за локоть, тащит его к выходу из башни. — У меня тачка на крыше. — Я вызвала такси. Антон выставляет руки вперед в защитном жесте. — Я понял, понял! — Как поживает Кадмин? Жаль у него отвалилась память, а не член. — Мия… — Забыли. Девушка так дергает дверь такси, будто собирается с мясом ее оторвать. Антон плюхается на сиденье, пристегивается и на всякий случай прижимается ближе к стеклу. — Давай обсудим. — Антон, забыли. Я рада за тебя. Правда. Хоть кто-то из нас счастлив. — Я не счастлив. Потому что Арсений страдает. Невероятно страдает. А я не могу ему помочь. — Помоги сначала себе, — Мия утыкается лбом в сложенные руки. — Зависимость от человека сложно побороть. У меня ушли годы, прежде чем я начала дышать без постоянных позывов разрыдаться. Прежде чем я вообще начала дышать. Отключила внутреннюю программу уничтожения. Если ты не поможешь себе, то убьешь его сам. Так работает наша больная психика. — Я контролирую себя. — Ты тикаешь, Шастун. Я слышу. Таймер внутри тебя неумолимо отсчитывает время до катастрофы. Антон нервно усмехается. — Огромной? — Мы все поляжем. Я в твоих глазах это вижу. — А ты? Что бы ты сделала ради нее? — Ты спрашиваешь о том, убивала бы я? Уничтожала бы? Да. — Тик-так. Твой таймер включился. Мия ломает пальцы. — Мы отвратительные люди. — И не говори, пиздец какой-то. Под землю бы нам провалиться, — поддерживает Антон, елозя затылком по стеклу в попытке хоть немного охладиться после бега. — Под землю нельзя, там черепаха нервная. — И слоны злые. — Смешно, — комментирует Мия без улыбки и отворачивается к окну. Издалека надвигаются тучи. Океан медленно темнеет, набегает волнами на материк. Погода испортится через пару часов, но сейчас солнце палит нещадно. Не спасают даже затемненные стекла автомобиля. — Арсений, не желаете ли вы выйти в свет и испить шампанского? — Антон добавляет игривый стикер. Арсений присылает задумчивый. — Статьи о нас ты еще не видел, значит. — Только заголовки. Особенно понравился: «Практика совращения государства». Они думают, я трахаюсь с тобой, чтоб стать президентом протектората. — Не трахаешься. — Сквозь буквы веет сожалением. — Сквозняк уже. Тебя не продуло? У Антона в голове начинает распеваться хор ангелов. И голый Арсений в родной оболочке сидит на облаке, стыдливо завернувшись в черные крылья. — Главное, чтоб горло не заболело. «Я понимаю, о чем ты», — изгибом брови намекает пошловатый стикер с Позом. — Куда ехать? Антон касается плеча Мии. — Мы же в Гостиный двор? Девушка кивает. — Я бы не хотела с ним пересекаться, Шастун. — Тебе не придется. — Спасибо. Кстати, Лили там точно не будет, я узнала. Антон выпучивает глаза, потому что своим убитым мозгом даже не задумался о Лили и проблеме, с ней связанной, и выдает в порыве благодарности: — Я тебя сейчас засосу! — Я могу этого как-то избежать? — Нет. Мия с хохотом отбивается от объятий Антона, тыкает пальцами в бока и живот и обессиленно сползает по сиденью вниз. — Я аж вспотела, — признается она. — Придется в душе мыться. — Да мне как бы тоже. — Это не приглашение. Антон цокает. — Я и не заинтересован. Машина резко накреняется, разворачиваясь, чтоб припарковаться у дверей здания. Мия красиво выходит на улицу, прикрыв декольте клатчем, прямо под прицельный взгляд камеры. Антон поправляет рукава пиджака, одергивает рубашку, приводит в порядок волосы, насколько вообще можно зачесать пятерней мокрый грязный ком, и вываливается на асфальт. Искусство не выпадать из машины ему до сих пор неподвластно. Пока отстегнешься, пока проелозишь жопой по сидению, желание показать себя во всех красе испаряется напрочь. — Быстренько обрисую план действий, а то ведь ты даже не спросил. Может я тебя пороть голого на сцене собираюсь? Еще и бесплатно. — Финансирование урезали? — Антон широко улыбается фотографу и берет Мию под локоть. — Ужасно воняешь. Финансирование и не давали. Я поспорила просто. — Потрясающе! На что? Какой выигрыш? — Я должна привести с собой звезду мирового уровня. А с тобой бабло уже мое. — С Бебуром ты бы проспорила. — Боже, — Мия ржет, — твое эго накрыло нас плотным коконом. — Выпорешь теперь? — Не мой фетиш. Прогуляешься со мной по сцене несколько раз и свободен. — В чем? — Увидишь, Шастун. Антон удобнее перехватывает девушку за пальцы и тащится следом. Когда она запихивает его в душевую, даже теряется. В куче голых мужиков. Наступает неловкая пауза. — А полотенца здесь есть запасные? — блеет Антон. Мия, прикрыв глаза рукой, швыряет в него халат и полотенце. — Жду в тринадцатой гримерке. — Понял. Антон ныряет в первую попавшуюся пустую кабинку. Пригибается, потому что почти упирается головой в потолок. Кабинка шатается, их явно поставили недавно и только на модный показ. Парни пялятся, хоть стекла и непрозрачные. Что они надеются разглядеть, Антон знать не хочет. Поэтому моется быстро и со стороны наверняка смотрится жеребенком в стойле. Арс присылает задумчивый стикер. — Я, конечно, везде могу пройти, но людей тут распугаю. Встретишь? — Пару минут. Антон напяливает халат и прямо с полотенцем в руках выбегает из душевой, забыв про брошенный на полу костюм и ботинки. — Я за Кадминым, — орет он удивленной Мие. Люди оборачиваются. — Тапки? — Отличная идея, сейчас вернусь. Арсений обнаруживается у входа. Флегматично дымит какой-то зеленой вонючей дрянью, от которой в носу свербит. — Привет. Извини, что заставил ждать, — запыхаясь, говорит Антон, увернувшись от дыма в лицо. — Однако, — Арсений облизывает губы. — Интересная у тебя жизнь. — У тебя была такая же. — Была. Проведешь сразу в зал? — Да, — Антон старается не концентрироваться на чужом погрустневшем взгляде. — Я, кстати, под халатом голенький. — Информация мне к размышлению, — Арсений перехватывает за талию и смотрит вопросительно. — Куда нам? — Думаю, туда. Антон пытается проскользнуть мимо Мии, но она подходит сама. — Добрый день, мистер Кадмин, — ее спокойствию можно только завидовать. — Антон, рассадка свободная. Первый ряд под VIP гостей, но я освобожу одно место. Показ начнется в час, если мистер Кадмин желает, VIP зона с баром к его услугам. — Спасибо. Не нужно освобождать место, — вмешивается Арсений. — А VIP зоной я воспользуюсь. — Тогда вам туда, — Мия указывает вправо и, дернув Антона за рукав халата, поспешно сбегает в сторону гримерок. Арсений пялится вслед. — Знакомое лицо. Я ее знал? — Я не в курсе. Меня же долго не было на планете. — Очень долго. Антон нащупывает чужие пальцы, скользнув от локтя вниз, и сжимает неуверенно. — Я должен извиниться перед тобой за ту ссору. — Не стоит. Я виноват не меньше. — И в чем же? — Я мог сказать всего три слова, и все было бы хорошо. Сердце пропускает удар. — Какие? — Останься со мной, — шепчет Арсений и, склонившись, целует быстро. — Ты бы остался? — Остался. — А сейчас? Антон зажмуривается. — Поговорим позже, ладно? Я понятия не имею, в чем мне придется шарахаться на показе. Арс кивает и отстраняется, кинув на фотографа угрожающий взгляд. Антон убегает в гримерку быстрее, чем Мия, иначе устроит или позорную истерику или незапланированную романтическую фотосессию. Арсений продолжает упорно молчать о любви, да и хуй с ней. Мия сидит с закрытыми глазами, ожидая, когда ее накрасят. Топает ногой, видимо, слушает музыку. Антон падает на диван и без интереса наблюдает за визажистом, орудующим огромной палеткой с тенями. — Не сопи. — Я спал хреново. Сейчас усну. — Зацени одежду лучше. — Что из этого мое? — Желтое платье, — со смешком бросает Мия, — твое. — Хорошо. — О-о-о, Кадмин успел тебя расстроить? Визажист вздрагивает. Он, кажется, новенький. С Антоном от испуга даже не поздоровался. Впрочем, свое приветствие Антон буркнул очень тихо. — Я сам расстроился. Я очень самостоятельный молодой человек. — Старый. — Согласен. Мия издает вздох отчаяния и, скользнув со стула и из рук визажиста, подходит к дивану. — Чего не поделили? — Апельсин. Много нас, а он один. — Ясненько. Пиздуй прихорашиваться. Антон пожимает плечами и уверенно шагает к зеркалу, уверенности правда становится меньше, когда визажист берет в руки баллончик с цветной краской для волос. — В желтом платье и с голубой башкой! Интересно. — Модно. — Я не спорю. Пластиковая защитная маска ложится на лицо, и Антон смиренно подставляет голову. — Легко смывается? — Очень легко, — лепечет визажист. — А жаль, — добавляет Мия со смешком. Краска неприятно стекает по затылку, холодит кожу, будто там ментол. Антон смотрит в зеркало и удивляется, что ему вообще-то такой образ даже нравится, хотя экспериментов над собственной внешностью он не любит. Волосы начесывают и разглаживают до отполированной голубизны. У визажиста дрожат пальцы, но работает он быстро, заканчивает с прической минут за двадцать и переходит к лицу. — У меня вчера было много времени на размышления, — говорит Антон Мии, прикрыв глаза, пока на лбу орудуют кисточкой. — Это когда же, занятой ты наш? — Я убирался в квартире. — Серьезно? — В чужой квартире. — Под дулом пистолета, не иначе. Ну и что? — Почему шестьсот пятьдесят три не приняли? Мия косится на визажиста. — Нашел время спросить, конечно. У тебя у самого есть какие-то мысли на этот счет? — Много на самом деле. — Поделишься чуть позже. Антон аккуратно кивает. Послушно выпячивает губы, ожидая, когда визажист их докрасит и позволит ему болтать снова. — Я так ужасно выгляжу, да? — не выдерживает Антон спустя десять минут. — Синяки под глазами пугающие. — Я восстал из мертвых. — Я не осуждаю. Мия поднимается с дивана и встает напротив Антона, прижимаясь бедром к столику. — На моих бровях теперь тоже прическа? — Их гелем пригладили просто. Визажист вздыхает и убирает наконец кисти от лица. — Готово. — Отлично, спасибо, — Антон выпрыгивает из кресла и разминает затекшие конечности. — Вы не могли бы нас оставить? — просит Мия. — Мы переоденемся и будем на общей площадке в ближайшее время. Визажист ретируется из гримерки с преувеличенной прытью. — Чего это он? — Понятия не имею, суперзвезда, целующаяся с посланником на балу ООН. — Не думал, что подобные вещи производят на людей настолько сильное впечатление. Мия разводит руки в стороны, как бы намекая на некоторую ебанутость ситуации. — Посланники сами по себе очень обсуждаемые ребята. А тут еще ты. Еще и будто бы изменяешь Арсению. Да и внешность Кадмина добавляет перчинки. Вы смотритесь горячо. Аккуратно зачесанные брови Антона уползают вверх. — У меня есть определенный кинк в гей-порно. Ладно, проехали. О чем ты хотел поговорить? — Ты знала, что Арсений внес поправку шестьсот пятьдесят три на рассмотрение до смерти Николь? — осторожно начинает Антон. — А? — Некорректно выразился, тогда это была резолюция. Я долго понять не мог, почему шестьсот пятьдесят три называют то резолюцией, то поправкой. А потому что оказывается и то, и другое существовало. Арсений внес резолюцию шестьсот пятьдесят три в две тысячи четыреста восемьдесят пятом году. — И? — подбадривает Мия. — И сенат ее одобрил. — Она не исполнялась. — Резолюции не обязательны к исполнению. — А поправки обязательны. — Именно, — Антон хлопает в ладоши. — Чувствуешь, чем пахнет? — Арсению запретили оживлять Николь? Но кто? У нее не было родственников католиков. — Значит, были у Банкрофта. — Нет, вся его родня, даже самая дальняя, уже раз по десять минимум меняла тела. — А если все-таки были? — Допустим, — нехотя соглашается Мия и делает шаг назад, чтоб стало удобнее смотреть Антону в лицо. — К чему ты ведешь? — Надеюсь кое-что понять. Николь умирает в две тысячи четыреста восемьдесят девятом. В две тысячи четыреста девяностом Арсений вносит на рассмотрение шестьсот пятьдесят три уже как поправку. И начинаются протесты. Почему только сейчас? Почему не в две тысячи четыреста восемьдесят пятом? — Зачем протестовать, если можно просто запретить оживлять своего родственника? Антон натягивает уголок рта. — А фанатикам только дай поорать. — Логично. Говори уже. — Я знаю, кто отдал приказ убить Арсения. — Ебать! — шипит Мия. — Тише, Шастун. — Бывший президент протектората. — Оствальд? — Банкрофт его протеже, между прочим. Оствальд голосовал за резолюцию, но резко выступил против поправки. — Ты связываешь это с Николь? Каким образом? У Оствальда была куча других причин, о которых мы даже знать не можем. Антон щелкает пальцами у носа Мии. — Арсений знал. — Ты про компромат? — Ага, откуда у Арса столько инфы для компромата появилось? Мия пожимает плечами и скрещивает руки на груди. — Он сидел в сенате. — А Николь — жена Банкрофта. — Николь не стала бы давать Арсению инфу о собственном муже. — О Банкрофте нет, а против остальных членов сената? Против Оствальда? — не успокаивается Антон. — Не стала бы, Шастун. Она осторожный человек. — Николь могла кого-то защищать. — Арсения? — со вздохом предполагает Мия. — На тот момент его не нужно было защищать. — Шастун! Рожай мысль быстрее, нам еще переодеваться. Антон перехватывает чужой раздраженный взгляд и, подходя ближе, нависает. — Мия, скажи мне, Николь изменяла Банкрофту? — С Арсением? Ты совсем поехал со своей ревностью? — Да не с Арсением. — А с кем? — взвивается девушка. — Она не изменяла Банкрофту. Николь бы никогда… — Мия, кто выкупил ее оболочку? — перебивает Антон. — Ты знаешь? — Так, я нихуя не понимаю! — Лили говорила тебе? — Лили сама не знает, — Мия сдувается. — Какой-то богатый извращенец. Каждый раз приходит к ней в разных оболочках. Вряд ли хоть одна из них настоящая и бралась не на один раз. Антон цокает расстроенно. — Какая прелесть, блядь. Ей совсем не интересно, кто трахает ее, представляя Николь? — Я тебя сейчас ударю! — Ударь! — Мазохист чертов. С Кадминым в это играй. Его оболочка располагает. Врежет, мало не покажется. — Поиграю после показа. — Боже, — стонет Мия. — Нет, Лили не интересно. Ей вообще ничего не интересно кроме денег и шмоток. А платит извращенец дохуя. Могла бы не работать в принципе. Шастун, Николь очень многие хотели — проблема популярности. Но она бы никогда не изменила Банкрофту. — Сегодня Каррера сказал мне одну странную вещь, — Антон медлит, не может облечь разбегающиеся мысли в слова. — На самом деле дохуя странных вещей, но эта пугает больше всего. — Ну! — О том, что мы переоцениваем информацию. — Да, Антон, — грустно соглашается Мия. — И не ценим людей. — И не ценим людей. Я также подумал. И в связи с этой несправедливой данностью что мог Арсений тогда почти два века назад предложить Каррере? — А он прямо предлагал? — По словам Карреры, мог. Мия очень долго выдерживает взгляд и молчит. Роняет руки по швам, опуская плечи. — Шастун, ты поехавший? — Ты понимаешь, о чем я говорю. — Нет, — шепчет Мия, — нет, Шастун. Каррера… Шторка, закрывающая проход начинает бешено колыхаться. — Антон, — голос у Арса игриво-веселый, — есть пара минут? — Сейчас переоденусь и подойду. Мия закрывает рот рукой и качает головой, останавливает себя за секунду до того, как собиралась запустить пальцы в волосы и испортить прическу. — Твои вещи с правого края вешалки. Желтая куртка, белое худи и голубые джинсы. — Размер четко мой, — удивляется Антон и нахмуривается. — Ты конкретно на меня спорила? Признайся. — Спор спровоцировала не я, но человека на место поставить было надо. Извини. Я звонила тебе, а ты взял и умер, на сообщения не отвечал. Пришлось сегодня караулить у башни. — Используешь меня? — Мы не закончили прошлый разговор, — жестко рубит Мия, оглянувшись на выход из гримерки. — Я хочу понять, откуда у тебя подобные выводы. А главное, зачем ты их сделал. Антон тоже оглядывается. — Господи, Шастун, — она понижает голос, — тормози, слышишь. — Тормоза не предусмотрены в комплектации. Антон пробивает тряпичную дверь лицом, потому что не хочет ругаться или объясняться из-за вещей, о которых просто подумал. Арсений переминается с ноги на ногу. Он в этой оболочке выглядит слишком комично со смущенным лицом. — Уже соскучился? — с улыбкой интересуется Антон, пытаясь понять причину странного поведения Арса. — Да. А еще подумал, что никогда не дарил тебе цветы. Антон некрасиво давится слюной и чихает, когда букет роз оказывается у него перед носом. — Насыпь мне букв в рот, я не знаю, что сказать. Арсений его целует. Под щелчок камеры. Людей вокруг слишком много, чтоб не сработала цепная реакция. — Странное чувство. — Букв насыпал. Молодец. Но некоторых не хватает. Антон тянется за чужими губами, опирается всем телом, стараясь не обращать внимание на шепот и взгляды окружающих. — Уронишь же. — Такой сильный. Вряд ли кто-то способен сбить тебя с ног. — Ты меня сбиваешь, — возражает Арс, обнимая жестче. — С толку, в основном. Где твоя обувь? — Бля, в душевой. Арсений издает странный звук, отстраняется и, махнув рукой, отступает на пару шагов. — Переодевайся. Интересно будет посмотреть на тебя из зала теперь. — Тебе понравится. — Не сомневаюсь. Антон с пошлой улыбкой пятится к гримерке и совсем не сексуально запутывается в тряпичной двери. Размахивает руками, пока Мия не дергает его за рукав, подтаскивая к себе. — Бери одежду и одевайся быстрее скорости света. Нас ждут уже. — Я понял! Понял! Антон скидывает халат на пол и, подпрыгивая, залезает в брюки. — Пиздец, — комментирует девушка и отворачивается, хрюкнув. — Фто? — ворот толстовки мешает говорить четко. — Ты без трусов. — И без обуви. — Мужчина, я вас хочу. — Как ты непритязательна. — Вас и Кадмина. Антон дергано вертится вокруг себя. — Меня и Кадмина уже ебет жизнь, извини. Помоги с рукавом, он ускользает. Мия встряхивает куртку, наблюдая, как Антон, чуть не вывихнув руку, наконец попадает в рукав и облегченно вздыхает. — Я готов ходить. Это единственное, на что я готов. — Чего Кадмин хотел? Антон поджимает губы. — Я дебил. Букет у него не забрал. — Романтика для дурака. Мия смеется и, поманив Антона пальцем, выходит из гримерки. Людей многовато. Антон оценивающим взглядом окидывает павильон, отделенный от основного зала и VIP зоны глухой пластиковой перегородкой. Фотографы, журналисты, стилисты, модели и другой персонал снуют туда-сюда, заканчивая дела. Показ начнется через час, и атмосфера накаляется до тяжело рабочей. Мия заводит его в толпу, почти пихает кому-то в руки. — Шикарно. Жаль, вы не наша постоянная модель, мистер Шастун. — Добрый день, — вяло реагирует Антон. — Рады видеть вас. Удивлен, что вы согласились участвовать в показе. Лицо мужчины кажется знакомым, где-то точно пересекались. Естественно, пересекались, у Антона стараниями ТНТ очень бурная светская жизнь, но имя он вспомнить не может, а ему и не представились. Мия расплывается в торжествующей улыбке. — Мия предложила — я согласился. — Спасибо вам. На Антоне поправляют куртку, стряхивают невидимую пылинку с плеча и оставляют в покое, хотя ощущение было такое, что обязательно затянут в бессмысленный разговор. Мия утаскивает его в сторону и, оглянувшись подозрительно, обрушивается злым шепотом на ухо: — Спасибо тебе. Сочтемся обязательно. — Я что-то не так сказал? — Ага, Николь и Каррера не были любовниками. Антон приобнимает девушку аккуратно. — Просто подумай. Отключи свою ревность. — Включи мозги, — шипит она. — Каррера защищал Арсения. А когда я спросил, почему, ответил, что Арсению было что ему предложить. — Антон, это компромат, поддержка, да любая хрень, господи. — Это стек Николь. — Они не были любовниками. — Может и так, — кивает Антон, позволяя себя наклонить. Мия ростом всего на пятнадцать сантиметров ниже, но у него обувь с пяти сантиметровой подошвой. — Бред сумасшедшего. — Смотри, Николь точно помогала Арсу собирать компромат, я уверен. Иначе не было бы у него столько информации. С условием, что Арс поможет Каррере на чертовых выборах. Каррера пиздец как быстро скинул Оствальда с президентского кресла, а позже наверняка и убить его приказал. Каррера с Арсом работали над поправкой шестьсот пятьдесят три. — Да над ней все согласные сенаторы работали. — И тем не менее, — настаивает Антон. — Шастун, хватит. Ты ебнулся. Если Каррера воспользовался компроматом, значит, компромат все это время был у него. — Видимо, только часть. Другая у Кавахары. И еще часть у Николь. — Разделяй и властвуй? — Мия подносит кулак к губам, но так их и не касается. То ли боится стереть помаду, то ли мыслительный процесс слишком глубок. — Значит, и у тебя по твоей же логике. — Что? — Арсений ведь пытался защитить вас в случае своей смерти, да? — Блядь! — Он корректировал тебе память? Мог? Антон бледнеет. — На старой Земле есть моя копия с откорректированной памятью. Мог и мне. — И после определенного действия или слова твоя память вернется. Умно. Но меня пугают твои выводы. — А меня твои. — Всегда к вашим услугам, — Мия перехватывает его за локоть и вновь тянет к толпе. — Дальше что? Зачем тебе все это? Шантаж? — Каррера угрожает мне. Я должен защищаться. — А если ты ошибся? Антон мрачно смотрит на девушку. — Надейся, что я не ошибся. — Тебе нужно покопаться в углероде Арсения. — Я просто спрошу. — Он может не помнить. — Он помнит, Мия. Это он помнит. Мия опускает голову и нервно теребит пуговицу своего пальто. — Ты уверен в том, что Арсений корректировал твою память? — Есть вещи, которые я списывал на психическую травму. Я, например, очень хреново помню неделю до его смерти. — Мы по уши в вонючих догадках. И чем больше я думаю об этом, тем мне страшнее. Антон снова обнимает Мию, пытаясь поддержать, хотя сам сейчас свалится под гнетом мерзких мыслей. — Я смогу разобраться, дай мне время. И, Ана, мы найдем стек. Девушка вздрагивает из-за обращения. — Не называй меня так, ладно? — Прости. Они обходят толпу по кругу. Антон посылает воздушные поцелуи фотографам свободной рукой, другой удерживает Мию рядом, и среди множества камер неожиданно как никогда раньше начинает чувствовать себя загнанным в угол. — Мистер Шастун, какая неожиданная встреча. Привет, Мия. Она каменеет. — Добрый день, — на автомате отвечает Антон, а потом поднимает взгляд на говорящего. — У вас найдется для меня пару минут? — Он занят, Майкл, — отбивает девушка. — Займись своими прямыми обязанностями, пожалуйста. Антон пялится на Коллинза с плохо сдерживаемой ненавистью. — Пару минут я найду, — рычит он и широкими быстрыми шагами устремляется прочь от толпы. Мия хватает Коллинза за руку, но тот вырывается без особых усилий и идет за Антоном вслед. — Мистер Шастун, я вижу, вы читали мою статью… Антон разворачивается резко и дергает Коллинза к себе за ворот кофты. — О, я читал. Думаете, что можете безнаказанно нести любую чушь и порочить память мертвого человека? Я найду способ прекратить ваши журналистские изыскания, будьте уверены. — Давайте опустим эту часть разговора и перейдем к делу. Мы оба знаем, что написанное в статье — правда. У меня для вас есть познавательная информация. — Валите отсюда, пока я не попросил охрану вас вывести. — И не хотите полюбопытствовать о том, что сделал человек, которого вы защищаете? Коллинз позволяет себе усмехнуться, когда Антон отступает на шаг. — Я в курсе всего, что он сделал. — И все же взгляните. Антон смотрит по сторонам. Люди косятся, но сейчас без Кадмина он не центр внимания явно. А Мия хмурится, скрестив руки на груди. — Показывайте, — согласие выходит чрезмерно нервным. Коллинз достает планшет, включает какое-то видео, но тут же останавливает. — Подключитесь к планшету. Окружающим необязательно это слышать. Антон врубает блютуз и морщится от вспышки боли в затылке. Импланты жестко реагируют на любые вновь задействованные после операции функции. Воспроизведение видео начинается сразу, как Антон коннектится с планшетом. Чужой болезненный вой оглушает. Красный свет диодных ламп слепит глаза до желания отвернуться и проморгаться. Лицо одного из людей кажется знакомым. И вместе с осознанием, что это Ортега, приходит еще одно — на видео робот-хирург. Антон закрывает глаза против воли. Картинка складывается мгновенно. — Он сошел с ума. Мы ничего не добьемся. — Продолжайте, — возражает Ортега. — Пара часов у вас есть. Потом разговаривать уже не сможет. Робот вырежет ему гортань. — Блядь, — Антон чуть не швыряет планшет на пол. — Коллинз, откуда это у вас? — Архивы протектората огромны, но я знал, что ищу. Из-за криков на видео Антон не слышит последние слова журналиста. — Вырубайте машину. Щупальца хирурга взмывают вверх с зажатыми в них лоскутами кожи, окропляя кровью стены и потолок. — Мистер Кадмин, не молчите. Вы последний, с кем встречалась королевская семья. Вам успели передать часть информации. Где она? Арсений поворачивается на голос, обнажая в пугающей улыбке остатки зубов и десны. Губы срезаны. — Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей, пронзенный копьем…[1] Хриплый шепот прерывается звуком взревевшей машины. Антон сглатывает, чувствуя металлический привкус на языке, и останавливает видео. — Это еще не все, — влезает Коллинз. — Я понял. Я просто жду. — Чего? — Мистера Кадмина. Коллинз пятится. — Если вы отдадите меня ему, не узнаете больше ничего. Есть вещи, которые вам очень не понравятся. — Скорее всего. — Я могу вам помочь. Антон не реагирует, опускает глаза на планшет, зачем-то проматывает видео в начало, а потом медленнее — до самого конца. Робот-хирург распиливает белые, без крови и мяса, ключицы. Отделяет череп от остатков позвоночника, смахивая на пол крошево костей, и оставляет в изголовье пыточной койки. Антон смотрит в пустые черные провалы глазниц, ловя вспышку боли от затылка к вискам, и хрипит: — Мне не нужна помощь. Валите, пока я не передумал. Если вы еще кому-то это покажете, я сам вас убью. Вы меня поняли? Коллинз дрожащими пальцами тянется к планшету, но Антон отбивает его руку, кажется, даже ломает, не рассчитав силу удара. — Планшет останется у меня. — Шастун, — кричит Мия. На ее лице непонимание мешается с паникой. До Антона не сразу доходит, почему. А потом окружающее пространство начинает плыть. Кровь из носа течет по губам и подбородку, заливает планшет. Антон вспоминает про белую толстовку, наклоняется вперед, пытаясь ее не заляпать, и чуть не валится на пол. Мия успевает перехватить за пояс и прижать к себе. — Шастун, что с тобой? Я вызову врача. — Не надо. Просто реакция на стресс. — Реакция на стресс? — шипит девушка. — Тут крови столько, будто тебе горло перерезали. — Скажи спасибо, что я не приступ эпилепсии здесь выдал. А я мог. — Я не сомневаюсь. Антон задирает голову вверх, зажимая нос пальцами. Смиряется с тем, что одежду на нем уже не спасти и просит тихо: — Мия, отойди. Испачкаешься. — Ты совсем ебанулся? — интересуется она и осторожно направляет Антона в сторону гримерки, заставляя следовать за собой. — Абсолютли. Шокированные лица людей вокруг и непрекращающиеся щелчки камер наводят на мысль, что сегодня в сеть лучше не заходить, иначе можно наткнутся на вентилятор, к которому в придачу дают два ведра говна. Мир зацикливается на ощущении запоздалой подкатывающей к горлу тошноты и стекающей по губам крови. Планшет заляпан, но череп продолжает взирать с экрана тьмой пустых глазниц. Антон вваливается в гримерку, хватается за стол, пытаясь проморгаться и не сползти на пол. Мия в панике мечется рядом, разбрасывая вещи в поисках чего-то одной ей известного. Швыряет полотенце в руки. — Вытрись и зажми нос. Аптечку несут уже. Антон послушно исполняет требование и закрывает глаза, успокаивая штормящий организм и больное сознание. На некоторое время в гримерке наступает тишина. — Может в больницу поедешь? — предлагает Мия нервно спустя минуту. — Ты очень бледный. — Все правда нормально, — Антон гундит в полотенце и сам бесится от звучания своего голоса. — Меня предупреждали о подобных вещах. И эта — не самая худшая. — Что на видео? — Арсений с выражением рассказывал Старшую Эдду. Мия хмуро заглядывает в планшет. — Разве не Гамлета? — Бедный Йорик? — Антон заходится истерическим ржачем. — Сошлось все. Арс же скоморох и шут. Тряпичная дверь распахивается с треском рвущейся по шву ткани. — Смешно, Шаст, — говорит Арсений. — В связи с чем ты вспомнил Шекспира? Он медленно подходит к столу и ставит на него отнятую у врача аптечку. Антон пожимает плечами, швыряет планшет Арсению в руки, патетично восклицая: — Бедный Йорик! Я знал его. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз. Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки?[2] Арсений прищуривается, пытаясь поймать чужой взгляд, но не получается, и он, качнув головой, смотрит на экран. Вздрагивает, отступая на шаг. — Привет тебе от Коллинза, — со смешком сообщает Антон и отворачивается. Арсений обнимает его за пояс и тянет на себя. — Ты видел? — Аккуратнее можно? — Антон! — От и до! — Надо кровь остановить, — вмешивается Мия. Звучит она грубо. — Остановилась уже, — успокаивает Антон. — Дай салфетки, пожалуйста. Надеюсь, второй комплект одежды есть? — Даже третий. Сейчас принесут. Девушка взмахивает салфеткой, прося Антона наклониться, но Арсений перехватывает ее руку и, выловив что-то из аптечки, начинает стирать кровь сам. — Значит, отвращение и тошнота подступают к горлу? — Откуда у Кавахары компромат? Арсений косится на Мию. — Антон, потом. — Ты сам отдал компромат ей? — Потом, ладно? — Шастун, я за твоей одеждой, — бросает Мия и выбегает из гримерки. Антон едва ли обращает на это внимание, злость и сомнение распирают грудь. — У кого он еще есть? — Я не понимаю… — Понимаешь, — взрывается Антон. — Ты разделил компромат на части, да? Кавахара, Каррера? Кто? Арсений опускает глаза, его пальцы на щеке замирают. — Кто? — Каррера был с тобой удивительно откровенен. — Удивительно, что не ты. — Насколько я могу. Антон выдыхает и шепчет: — Ты знаешь, почему я задал этот вопрос. — Нет, — Арсений наклоняется и скользит губами по губам. — Антон, пожалуйста… — Ты стер мне память? — Нет. — Ты лжешь. У поцелуя металлический привкус. Арсений настаивает. Откровенная провокация вместо ответа. Антон поддается. Всего лишь на секунду, но поддается. — Ты стер мне память? — Есть вещи, о которых я не могу тебе рассказать. — Что делать, если человек, предназначенный тебе судьбой, разрушает твою жизнь? — Кто тебе сказал, что судьба милостива? — День, когда мы встретились, — Антон отстраняется, стирая кровь с подбородка и губ ладонью, — определенно проклят. Арсений воспринимает этот жест неправильно, окидывает Антона затравленным взглядом, спрашивает тихо: — Так противно? — Как много я не помню теперь? — Я бы никогда не причинил тебе вреда. — Я верю. Я продолжаю верить тебе, хотя ты лжешь мне, — Антон отступает еще на шаг и начинает бестолково метаться по гримерке. — Ты стирал мне память. Сколько? Один раз? Два? Три? Десятки раз? — Нет. Послушай меня, пожалуйста. Арсений встает на пути, и Антон врезается в него с размаху, не успевая обойти. — Мне нужно подумать. Тяжелый, знаешь ли, выдался денек, а еще только обед. Я не жрал. — Я могу принести еду. — Не надо. Просто уйди. Я тут работаю, а ты мешаешь. — Я принесу еду. — Уйди, — вскрикивает Антон и захлебывается новым потоком крови. Арсений пытается подойти ближе. В гримерке слишком мало места для догонялок, но Антон справляется на отлично. Уворачивается, не давая возможности себя коснуться, и даже когда оказывается зажат у дивана, защищается подушками от чужих настойчивых рук. — Один раз, — тихо говорит Арсений. — Я стирал тебе память один раз. — Потрясающе. А теперь уйди. Арсений кивает, открывает рот, но не произносит ни звука. Пятится и выпадает из гримерки. Антон с трудом отлепляет себя от дивана, подходит к столу и зажимает полотенцем нос, оглядывается, молясь, что не запачкал другую одежду в своих бесплодных попытках убежать от неизбежного. Он будто бредет сквозь воду, конечности тяжелые. Все случившееся мозг осознает спустя непозволительно долгую минуту. — Блядь, — стонет Антон. — Да, блядь. Арсения в его жизни сейчас через край, но броситься ему вслед хочется так, будто у каждого из них в руках концы тугой резинки — чем больше расстояние, тем сильнее тянет. Антон борется с собой и проигрывает. Выскакивает из гримерки, наплевав на свой вид, предпочтительный для рушащих репутацию статей. Он готов рухнуть перед Арсением на колени, но Мия, которая тащит одежду и стилиста почти волоком, отрезвляет как на Дебатах стакан холодной воды в лицо. — Куда? — интересуется девушка. И тщательно сдерживаемая претензия на ее лице приводит в чувство окончательно. — Думал прогуляться, но уже передумал. Антон пятится обратно в гримерку, стараясь идти быстрее, чем зло наступающая на него Мия. — Раздевайся, — командует она. — До начала показа полчаса, а тебя еще малевать заново надо. — Я быстро, — нервно уверяет стилист. Но когда заходит в гримерку, явно теряется. Глаза распахивает и замирает. Конечно, Антон все кровью залил. — Тут была битва не на жизнь, а на смерть? Мия обходит кровавые лужи, передвигаясь короткими прыжками на цыпочках к вешалке, швыряет одежду поверх остальной и, недовольно цыкнув, жестом просит стилиста начать. Антон дрожащими пальцами стирает кровь с лица. На удивление измазался не сильно, зато толстовка, которую он вместе с курткой не аккуратно скинул в кресло позади себя, выглядит так, будто в него стреляли минимум пять раз. — Какая битва была самой кровопролитной в истории Старой Земли? Мия касается алых разводов на ткани дивана. — Битва? — отрешенно спрашивает Антон. — Не знаю. Сталинградская, наверное. — А год? — Сорок второй. Стилист, зависший над Антоном с кистью, склоняет голову, прислушиваясь. Людей, живущих свою первую жизнь, всегда очень легко заинтересовать. А мафы в этом смысле довольно ценные рассказчики, хоть и необъективные. — Сорок второй чего? — не отстает Мия. — Извини, тысяча девятьсот сорок второй. Великая Отечественная война. — Вторая Мировая? Антон прищуривается. — Для тебя Вторая Мировая. — Ты в моей гримерке устроил Вторую Мировую. — Очень плохое сравнение, замнем тему? Девушка пожимает плечами, и на Антона обрушивается вся разница прожитых ими обоими лет. Хотя по меркам бессмертных она невелика. Стилист торопится. Выправляет макияж экономными точными движениями, но по глазам видно, насколько он от ситуации охуевает. Мия неприкаянно бродит по гримерке, копается в сумке, ворошит одежду, разворачивает голографический экран и тут же сворачивает, правда Антон все равно успевает рассмотреть фотографию со вчерашнего бала. — Прости, вы сейчас везде. Твоя личная жизнь вызывает у общественности сумасшедший интерес. — Нормально все, я привык. На несколько минут гримерка погружается в относительную тишину. Крики снаружи Антон не воспринимает, варится заживо в своем штормящем сознании. Страшные образы из видео мешаются с утренними, тяжелыми тоже, но счастливыми. Арсений, зачитывающий наизусть древнюю рукопись на грани смерти, одна из тех вещей, которую из памяти вытравить уже не получится. Иррациональная вина за просьбу уйти грызет изнутри. Антону себя не жаль, а должно быть, он это осознает очень четко. — Мистер Шастун, — стилист наконец-то зовет его по имени, хоть кого-то здесь отпустило, — я закончил. — Спасибо. — Шастун, быстро одевайся, — бросает ему Мия и одежду бросает, не церемонится. Антон ловит на рефлексах, не успевая сообразить, и удивляется тому, как в прошлый раз умудрился не испачкать толстовку, натягивая через голову. Мия правильно понимает его замешательство и подходит, чтобы помочь. Они возятся довольно долго. Девушка ворчит на нерасторопность Антона и на проебанный line up.[3] — Я разберусь, куда идти, — убеждает Антон, абсолютно неуверенный в своей способности даже по прямой шагать достойно, не говоря уже о выстраивании какой-то осознанной последовательности действий или общей композиции. — За ручку пойдем. Как в детском садике на утреннике. — Меня все устраивает. — Тогда прошу на выход, — Мия отводит тряпичную дверь гримерки в сторону, дожидается, пока Антон выберется, и, схватив под локоть, тащит к основной толпе, скопившейся у импровизированных кулис. Антон, не выдержав, осторожно выглядывает в зал и мгновенно охуевает от дизайнерского решения и количества народу. Помещение похоже на огромный аквариум, заставленный древнегреческими колоннами, скульптурами и вазами той же эпохи.[4] Из Антона рыба, конечно, хуевая. Примерно как из Арсения рыбак. На данный момент видимо решивший, что клева нет. Арса среди зрителей не видно. Шум вокруг немного отвлекает, но не расслабляет совсем. Фотографы рассекают рядом голодными акулами. Антон старается стоять в максимально нейтральной позе и со скучающим рабочим ебалом, даже Мию из рук отпускает, чтоб очередной высосанный из пальца роман не приписали. — Как себя чувствуешь? — интересуется она на ухо. — У меня сегодня денек из разряда сдохни, но умри. В последнее время — нормальный, привычный даже. Я в порядке. — Тогда улыбаемся и пиздуем. Антон кивает и снова погружается в себя, иначе из себя он выйдет. Благополучно игнорирует все последующие действия людей вокруг, до тех пор пока Мия не хватает его за руку, подтаскивая ближе к выходу на подиум. — Шастун, соберись. У нас минута. Когда девушка в желтой юбке окажется у той колонны… — Тут все в красных юбках, — перебивает Антон, развеселившись. Мия нахмуривается и тыкает пальцем в модель, застывшую в позе в самом конце подиума. — Эта. У двух других зеленая и синяя. — А у меня проблемы серьезнее, чем я полагал. — Ты о чем? — Юбки все еще красные. — Шастун, ты пугаешь меня. — Таблеточки попить придется. — Попей, пожалуйста, — серьезно просит она и, сжав руку, считает: — Три, два, один. Пошли! — С правой ноги, — успевает сказать Антон и шагает с левой. Зал взрывается. Точно не сильнее, чем на стадионных концертах Импровизации, когда Арсений вытворяет какую-то около романтичную чушь, но для модного показа с громкостью явный перебор. Мия стискивает пальцы крепче. Не ожидала тоже. Антон надеется, что его так встречают не за вчерашние сексуальные заслуги. Он оглядывается, выискивая Арса среди зрителей, но не находит. Улыбка теряет искренность совсем. Как и собственная память — важность. Непонимание и злость окончательно уступают место тупому бессилию и невероятной удушающей тоске. Антон не успевает и до середины пройти, но уже хрустит на зубах своими же нервами, превращает нервные окончания в еще более нервные предлоги съебаться нахуй и забить вообще на все, потому что перестал вывозить собственную жизнь. У края сцены внутренний голос начинает шептать: «Спрыгни, ты же хочешь». И неважно, что лететь максимум пол метра. Антон разводит руки в стороны, чуть не двинув Мие по лицу, машет зрителям, источая всю солнечную энергию, на которую сейчас способен. По ощущениям получается хреново. Под ногтями кровь, слишком заметная при ярком свете софитов. В сознании кровь, стекающая по черепу. Мия тычком в спину заставляет развернуться и шагать в обратном направлении, в этот раз даже получается с правой ноги. За кулисы Антон заходит в полнейшей прострации. Вяло реагирует на стилиста, опять перекрашивающего волосы, но уже в черный. Переодевается в костюм странного красного цвета, хотя Мия уверяет, что костюм желтый, как и ее платье. — На мне белья нет, — девушка катапультирует стринги в стену гримерки, натянув на манер рогатки. — На мне тоже. — Шастун, ты либо штаны надень, либо улыбнись, а то на маньяка похож. Антон натягивает и улыбку и штаны, стремно оборачиваясь на Мию. — Зачем он стер мне память? — Хочешь мое мнение? Он ебанутый. — Что я должен был забыть? — Что ты не должен был помнить. — Понятия не имею, — выплевывает Антон, протискиваясь в пиджак, приталенный чуть ли не до состояния корсета — верхняя пуговица застегивается с трудом. — Ты хотя бы имеешь возможность спросить, а я в собственной голове медленно сгниваю. — Мы разберемся. Мия неверяще кривит губы, но не возражает, спасибо и на этом. — Минутная готовность, Шастун. Они бегут к кулисам, подгоняемые щелчками камер и криками главного дизайнера дома. Антон обещает себе прогуглить имя, а то неловко как-то получается. Хотя мужчина себя переоценил, не представившись. Девочки модели косятся и перешептываются, парни неуютно рассматривают. Стоило бы привыкнуть за столько лет, но Антон ссутуливается все равно, опускает голову в пол, ковыряя стыки мраморных плит носком кеда. Через пару минут Мия командует: — Три, два, один, с правой! — Я на руках пойду, ладно? Антон от толчка выпрыгивает на подиум как черт из табакерки. Зрители ржут. А эта реакция уже нормальная. С ней можно работать. Нелепо размахивать конечностями, бегать вокруг Мии, раздавая улыбку направо и налево. Корчить рожи и, высунув язык, пересечься взглядом с Арсением, вжавшимся в темный угол за последним рядом кресел. Антон так с высунутым языком и замирает на несколько секунд — собака, дождавшаяся хозяина. Арс наблюдает, скрестив руки на груди, выражение лица из-за теней понять сложно. Мия разворачивается на сто восемьдесят градусов у края сцены. Антон встает на руки и старается передвигаться четко за каблуками слишком быстро уходящей вперед девушки. Через сорок шагов он сдается, хотя обещал себе пройти на руках минимум половину подиума. По крайней мере зал продолжает смеяться. — Любимец публики, — шипит Мия, втащив Антона за кулисы. — Сейчас реально повеселишься. И Кадмин тоже. — Нижнее белье показываем? — Тебе понравится. — Сомневаюсь. — Зря. — Сказал же, сомневаюсь, — подтверждает Антон, натягивая на ногу туфлю уже в гримерке. Черные скинни брюки, расшитые пайетками, жопу обтягивают выгодно, но сидят все равно ублюдски. Мия швыряет в него бюстгальтером из такой же ткани, а пиджаком размахивает у лица, с интересом разглядывая модную, по мнению Антона, катастрофу.[5] — Тебе идет. — В плане одежды я не консервативен, но это же просто неудобно. — Сам застегнешь? — Обижаешь. — Откуда столько опыта в работе с лифчиками у мужчины, влюбленного в мужчину последние… — Мия задумывается, — сколько лет? — Много. Но я был женат четыре раза. — Сочувствую. — А я давно не видел тебя в платье. — И не увидишь. Неудобно. Они перебрасываются ничего не значащими фразами до выхода на сцену, шагают наконец-то с правой ноги оба и одновременно. Антон старается держать серьезное лицо, потому что, если улыбнется, потом заржет уже в голос от осознания собственного эпичного вида. Арсений вопреки прогнозам Мии не охуевает, лишь поднимает правую бровь, провожает взглядом, в какой-то момент опустившимся на уровень бедер, что радует. Антон еле удерживается и ими не виляет. И не спотыкается ни разу, а каблук высокий. Забегает за кулисы и скидывает туфли сразу, швырнув их на пару метров в сторону. — Свободен, Шастун, — объявляет Мия торжественно. — А у меня еще два блока и общий выход. Дождешься? Антон качает головой. — Я есть хочу. — Кадмина не забудь тогда, умоляю. — Не забуду, если б я мог. — Мог бы, — Мия поджимает губы и отворачивается, усмехнувшись грустно. Возразить ей нечего. Антон быстро переодевается в гримерке в свой мятый, провонявший потом костюм. Белье так и не находит, возможно, благополучно ушел без него прямо из дома. Носки брезгливо игнорирует, напяливая обувь на голые ноги. — У выхода журналисты, — предупреждает Мия. — Я справлюсь. Буду глух и нем. — Созвонимся. — Ага. Антон выбирается из гримерки, нервно крутя головой, передвигается перебежками от стены к стене, стараясь не попадаться людям на глаза вообще и в итоге расчищает себе путь руками среди накинувшихся на него папарацци уже на улице. Позволяет себе гордо пройти сотню метров, чтоб в сеть утекло поменьше фото, где он съебывает с перекошенным лицом, а потом резко рвет за угол к метро. Садится в первый попавшийся поезд, даже не обратив внимание на направление. — Ты в метро, — констатирует Арсений в сообщении. И через минуту звонит, потому что Антон, набирающий ответ, тупит в попытке понять, куда он вообще едет. — Привет, — начинает Арс осторожно. — Я сейчас пересяду в другой поезд и вернусь на Китай-город. Подожди меня у метро, ладно? — Ладно, — голос удивленный. — Я думал… — Ты думал, я от тебя сбегаю? Нет, я от журналистов и фотографов хотел скрыться. — Антон, можно с вами сфотографироваться? — спрашивают откуда-то сбоку. Антон тяжело вздыхает, закатывает глаза, но к девушке поворачивается уже с улыбкой. — Можно. Арсений невразумительно мычит и сбрасывает вызов. — Давайте я нас сфоткаю, у меня руки длиннее, — предлагает Антон, забирая планшет у девушки, возится она уж слишком долго, а выйти надо желательно на следующей станции. Четыре кадра, и на всех получается максимально усталое табло, не лицо. Табло над головой предупреждает о прибытии на Кузнецкий Мост. Антон обнимает девушку и выскакивает на станцию. Перебегает в другой поезд, еле протиснувшись в закрывающиеся двери, и приваливается к ним спиной. Город блевотно рябит за окном: вся неоновая реклама вырвиглазных цветов и сливается в абстракцию кисти явно поехавшего художника. Поезд червем оборачивается вокруг небоскребов, скользит в прозрачной трубе с фиолетовой подсветкой и выплевывает людей на следующей станции через минуту. Антон выбирается из толпы и, опустив голову, надеясь не подцепить себе на хвост еще фанатов, бежит к Арсению. Он не поднимает глаз от злосчастного планшета, но когда Антон оказывается рядом, резко убирает руки за спину и предлагает, будто игнорируя предыдущий разговор: — Пообедаем вместе? Антон кивает, давая себе время подумать над вопросами, которые хочет задать. Они молча идут по улице, иногда сталкиваясь плечами и костяшками. В конце концов Антон ловит чужое запястье, скользит по ладони и переплетает пальцы. Арсений сбивается с шага. В этой оболочке он выдает удивительно не сочетающиеся с ней жесты и мимику, теряется в личностях, созданных для работы. От Кадмина едва ли остается хоть что-то кроме внешности. Антон останавливается под цветочным навесом какого-то ресторана, пробегает глазами меню, а потом притягивает Арсения ближе и, поднявшись на носочки, целует. Странное чувство, когда тянешься вверх к губам человека, к которому раньше нужно было склониться. Жаль не за поцелуем. Ощущение мнимой власти грело. Арс обхватывает руками лицо, жест отчаянный, будто он боится, что Антон сейчас развернется и уйдет. — Мне плевать на собственную память, чтоб ты знал. Но я, — Антон шепчет прямо в чужие губы, — слишком зол из-за твоих убийственных тайн. Ты мог мне рассказать, я бы поверил. — Ты и поверил. Ни на секунду не усомнился. — Что я должен был забыть? Арсений скользит носом от виска к щеке, притирается, ласкает губами шею, кусает ухо и утыкается лбом в плечо. — За неделю до моей смерти мы сильно поссорились. Виноват был я, но пришел ко мне ты. Я настолько растерялся, что оставил свои записи в гостиной, и ты на них наткнулся. — Компромат? — Нет. Ты понял, что я умру.