Рассказ слуги

Ритуал проходит дважды в неделю. Но теперь кое-что изменилось. За мной вечером теперь приходят не двое, а трое лакеев. Они совершают привычные действия: мытье, бритье, клизма, переодевание — но в их движениях теперь читается скрытая нервозность. Как будто они имеют дело с опасным зверем, к которому не знают подхода. Но ведь это глупо: я отлично выдрессирован, они это прекрасно знают. Мои предыдущие арендаторы остались мной полностью довольны, это наверняка отразилось на моей характеристике самым лучшим образом. А мои новые арендаторы — респектабельные, уважаемые люди. Мой статус после двух успешных родов повысился с Третьей Ступени до Четвертой, меня теперь не каждый может себе позволить. И это в любом случае значит, что я не только обладаю хорошим генетическим материалом, не только плодовитый, но и послушный. И я ведь правда послушный. Когда меня раздевают, я поднимаю руки над головой. Когда меня подмывают, драют мочалкой, бреют, я неподвижен и смотрю в потолок. И в пол, когда со мной говорит кто-то из супругов или главный лакей. Я немногословен, почти все, что я говорю — это ритуальные реплики: благословен плод, да разверзнет господь, хвала, я принимаю с благодарностью. Я все принимаю с благодарностью: погоду, хорошую или плохую, беременность или ее долгое отсутствие, поблажки и придирки, ласку и насилие. Я безгласная утроба, машина с запрограммированным поведением и вложенным в голову набором заученных мыслей, я… я… Кто я? Но они все равно боятся. Нет, боятся — сказано слишком сильно. Они опасаются. Чего именно — я не знаю. Хотя кое-что слышал о том, что сейчас происходит снаружи, в большом мире, за пределами Школы и стен этого дома. Слухи все равно просачиваются. Иногда я подслушиваю болтовню лакеев или разговор супругов за ужином — чаще случайно, но иногда и вполне намеренно. Я должен знать, что там происходит. Странно, меня годами это не интересовало, но теперь я просто должен знать. Они часто говорят про майский день. Хотя на дворе сентябрь. Но май у всех на устах. Меня перестали выпускать за покупками. Вроде бы потому, что это стало небезопасно — криминальная обстановка в нашем округе сильно ухудшилась. Участились грабежи и разбойные нападения, даже похищения, причем жертвами чаще всего становятся слуги. Ходить парами по улицам, как раньше, стало небезопасно, а приставлять к каждой паре слуг вооруженную охрану — слишком хлопотно. Так что меня просто держат взаперти. Старший супруг говорит, это для моего же блага. Я верю, но все равно, что-то здесь не так. Однажды я слышу, как главный лакей на кухне возбужденно рассказывает кому-то последние местные новости. Трое слуг напали на группу граждан на улице, избили их, заставили снять одежду, связали и бросили в кустах. Видимо, слуги переоделись, чтобы не быть узнанными. Главный лакей говорил, что они идиоты, и я с ним полностью согласен: без документов эти трое не пройдут и пары километров, их схватят на первом же контрольно-пропускном пункте. Однако поразительно не это — очень редко, но такие случаи происходили и раньше, — а то, что слуг было именно трое. Не один, не двое. Трое. Один может сойти с ума, может даже заморочить голову своему напарнику, с которым его отпускают гулять. Но чтобы трое?.. Это говорит о том, что они наладили связь между домами. Наверное, встречались в магазинах, сговаривались, хитрили, плели козни. Они не просто кинулись во все тяжкие от отчаяния или в припадке помешательства, от которого не застрахован ни один из нас. Они заранее все спланировали. И планировали, видимо, долго. Потому что их так и не поймали. Через несколько дней в дом приходит слесарь, и на окна в моей комнате ставят решетку. В этом нет совершенно никакой необходимости, но старший супруг, словно извиняясь, объясняет, что вчера в соседний дом влезли ночью воры, а моя комната на первом этаже. Так что это опять же просто в целях безопасности. Но ведь на первом этаже несколько комнат. Почему решетка только на моей? Я задаю это вопрос вслух. Старший супруг осекается и смотрит на меня очень долго. И очень странно. Потом все-таки отвечает: воры забрались не просто так. Они похитили слугу. Из его собственной постели. Он был беременным. И нет, их пока не нашли. Тем же вечером ко мне приезжает мой куратор из Школы. Я не видел его много месяцев. Он ни о чем меня не спрашивает, только рассказывает о том, какую великую миссию я выполняю, как священны слуги в глазах Галаада и господа, как ценна моя жертва — моя и таких, как я, элитных слуг с высших ступеней, да и всех остальных слуг, даже тех, кто трудится на Фермах. Я слушаю его молча. Все это мне уже говорили тысячи раз. Куратор уходит, я смотрю на зарешеченное небо в окне и думаю о том, что время ускоряется. Жизнь перестает быть застывшей бетонной массой, в которой я замурован заживо. Теперь она скорее похожа на кисель. Течет медленно, тягуче до тошноты. Но — течет. Меняется. Что-то меняется. Теперь меня готовят к Ритуалу трое лакеев. А в доме появляется дополнительная охрана. Пара мордоворотов, они дежурят по очереди в саду, одного я постоянно вижу под моими окнами. Говорят, это для того, чтобы меня не похитили. Меня здесь очень ценят. За меня волнуются. Я священен. Но несмотря на все это — решетки, запреты, сторожей — я все равно получаю листовку. Ее дал мне слесарь, который приходил ставить решетки на окна. Он даже не посмотрел на меня, просто сунул какую-то бумагу под подушку на моей кровати. Я не шевельнулся, а когда слесарь ушел, сел у новенькой, блестящей хромом решетки, вытащил бумагу из-под подушки и прочел. Так что я теперь знаю. Знаю, кто я. Меня подготавливают к Ритуалу. Я, как всегда, покорен, как кукла. Но когда лакей открывает дверь и кивает мне — пора, — я не двигаюсь с места. Стою, как вкопанный: чисто вымытый, причесанный, в свежем зеленом балахоне. Красивый, как кукла. Немой, как кукла. — Идем, хозяева ждут, — говорит мне лакей, проявляя признаки нетерпения. Но я все так же стою неподвижно. Лакеи переглядываются. Они не знаю, как быть. Раньше я всегда выходил из ванной по первому же приказу. И вообще все всегда выполнял по одному слову. Они понятия не имеют, что делать, если я вдруг не подчинюсь. — Ты оглох, что ли? Чего встал? Ты… будешь идти вообще или нет? Они волнуются. Зовут главного лакея. Тот строго говорит мне, что пора идти на Ритуал, а когда я не отвечаю и не двигаюсь, хмурится и спрашивает, не заболел ли я. Но вместо того, чтобы подойти и потрогать мой лоб или проверить пульс, он вдруг тушуется и выходит за двери. Зовет охранника, и я слышу в коридоре грубый голос: «Сам его тащи, меня не для этого нанимали! Он же не сбегает? Ну так и всё!» Я понимаю, что охранник тоже боится: я слуга Четвертой Ступени, меня нужно беречь, я священен. И я ведь не бегу. Не сопротивляюсь, не кричу. Просто стою неподвижно. Хотя меня уже давно ждут на Ритуале. Который проходит дважды в неделю и всегда неизменен… Кто я? Шум наверху. Я вслушиваюсь в него с болезненным любопытством и в то же время странным отстраненным спокойствием. И вот наконец вижу их, обоих: старшего и младшего супруга. Они входят в ванную и останавливаются у порога, стоя в окружении растерявшихся лакеев. Старший впереди, младший чуть позади, он смотрит на меня испуганно и даже просяще. Взгляд старшего другой: недовольный, беспокойный, но в то же время ласковый. Обманчиво ласковый. Очень беспокойный. Кто я? — Что-то случилось? Тебе нехорошо? — голос старшего супруга такой вкрадчивый и в то же время строгий, как будто он говорит с рычащей собакой. — Почему ты тут стоишь? Ритуал должен был начаться полчаса назад. Мы с младшим супругом тебя ждем. Это неправильно, это я с младшим супругом должен ждать старшего в спальне. Он пытается давить на чувство вины, ведь я нарушил правила. — Мне бы не хотелось тебя наказывать. Мы никогда еще этого не делали. И не нужно до этого доводить. Правда? Ну все, хватит. Не смотри так. Будь хорошим мальчиком. Пойдем… Кто я такой? Как мое имя? Как я здесь оказался, и почему все эти люди ведут себя так, словно я для них животное? Забитое, немое, тупое, опасное. Я не животное! Я человек. И у меня есть имя. Я прочитал его в той листовке, и думаю об этом с тех пор без перерыва. Я проснулся. И теперь знаю, кто я такой. Я — Слава Карелин. И я отвечаю:  — Нет!