***
— Слушай… В общем, если тебе неприятно говорить, или ты не хочешь, то не нужно… — неуверенно сказал Изуку. — Тогда я расскажу обо всём позже, ладно? Просто, и так многое хотелось обсудить, не обязательно зацикливаться на плохом. Несколько минут прошли в неловком молчании. Мысли в голове Мидории метались, никак не формируя новую тему разговора. Он понимал, что слишком мало знаком с Шото, чтобы разговаривать о его семье. Парень сделал вывод о возможных проблемах друга исходя из его старой “исповеди” о получении ожога на лице по вине матери. Однако недостаточная степень искренности не расстраивала Деку: если Тодороки не готов говорить сейчас, то чуть позже вернется к этой теме. Они медленно бродили по парку около 15 минут, пытаясь общаться о чем-то бытовом, насущном. Но выходило, мягко говоря, не очень: оба постоянно сбивались, забывая мысль, отчего становилось неловко. Наконец, перестав пытаться превратить это подобие разговора в нормальную беседу, парни отправились по домам. Следующие три дня Изуку слегка побаивался звать Тодороки гулять, думая, что с его стороны будет эгоистичным требовать столько внимания к своей персоне. Шото же, не хотел загружать друга своими проблемами, поэтому их общение ограничивалось минутами на переменах в школе и в интернете. Но было в этом и хорошее: онлайн всё куда проще, стеснение улетучивается и все чувствуют себя комфортно. В ходе их переписки Мидория выяснил, что Шото любит фильмы по комиксам, а Тодороки теперь был в курсе, что Изуку не имеет любимого жанра и режиссера, считая, что кино может быть хорошим вне зависимости от того, к какой категории относится: будь то драмы, комедии, или хорроры. В доме юноши, после визита матери еще оставалось какое-то неприятное настроение. Было что-то тяжелое, натянутое, недоговоренное, ссорное; все хмурились. Отец Тодороки постоянно уходил, возвращаясь только под вечер, что было крайне ему несвойственно. Домашние едва успевали взглянуть на него. Что касается братьев, Нацуо и Тойи, то вслух, конечно, ими ничего не было высказано. Но Шото догадывался, что скорее всего, мать приходила за тем, чтобы в очередной раз потребовать развод и забрать собственных детей. Старший Тодороки был категорически против этого. Парень понимал, что в ближайшие пару месяцев спокойной жизни у него не будет.***
Открываясь Мидории все больше с каждым разговором, Шото осознавал, что ему можно доверять. Вещи, которые было тяжело произнести в жизни, юноша обычно высказывал онлайн. После выходных, во время которых не происходило ничего примечательного, Тодороки все же предложил Изуку провести время с ним. Услышав данное, Деку испытал облегчение, поскольку ранее успел накрутить себя, что он навязывается и надоедает. Но предложение товарища говорило об обратном. — Наверное, ты не поверишь в сказки о нападении хулиганов и чудесном полете с лестницы? — саркастично изъявил Шото, показывая на место возле челюсти, где недавно красовалась сине-фиолетовая гематома. — Аа, ты про это… — Мидория не ожидал, что именно сейчас Тодороки начнет говорить о случае недельной давности, — Так что же случилось? — Давай присядем, — предложил парень, приблизившись к лавочке в уже полюбившемся сквере. Устроившись рядом, Деку включил режим «я весь во внимании» и принялся слушать. — Просто я… Вспоминал, как далеко был от всего этого дерьма 8 лет назад. Я и представить не мог, что родители будут ненавидеть друг друга, а братья изводить себя на подработках, чтобы хоть как-то существовать. Мы ездили каждое лето в наш загородный дом, где всегда вкусно пахло, закаты были красивые и лес вокруг. Но оно закончилось. То время. Почти полжизни назад. — Шото начал издалека, плавно переходя к сути. Изуку растерялся, не зная, чем его утешить. Понимая, что вряд ли найдет подходящих слов, он придвинулся ближе и положил руку на плечо Шото, выражая тем самым: «Успокойся, всё в порядке, я здесь. Рассказывай дальше». — А сейчас я и не знаю, что произошло с тем домом, не знаю, где он. Это очень давно было. — Ты хотел бы поехать туда? — поинтересовался Мидория. — Да. Очень хотел бы, — проговорил Тодороки, едва не добавив «С тобой», поскольку для подобной поездки нужна подходящая компания. — Там, наверное, красиво. — По крайней мере, в моем детстве было красиво. Сейчас, наверное, дом продали. Ну, или он зарос травой и выглядит не так хорошо, как раньше. — Но природа вокруг, скорее всего, не изменилась. — Кто его знает, — ответил Шото, — Так вот, к чему я… Ты, наверное, слышал хоть раз школьные слухи обо мне, или хотя бы представление имеешь. — Я мало с кем общаюсь, поэтому нет, — Изуку никогда не интересовался сплетнями. — Хм… — вздохнул парень, все еще думая, как бы грамотнее сказать. — Ты много говорил про братьев, и про мать пару раз, что не понимаешь её и до сих пор злишься. А про отца — ничего. Гематома, как понимаю, связана с ним? — Ты угадал, — с грустью в голосе ответил Тодороки. Далее последовал рассказ, пестрящий не особо приятными подробностями. Шото воспроизводил многочисленные случаи из жизни во всех деталях, отчего внутри у Мидории все сжималось. На глазах в момент выступили слёзы. Ему стало невыносимо больно оттого, что он никак не мог помочь Тодороки. К чему пустые слова, зачем сопереживать и успокаивать, если этим никак не изменить ситуацию? Деку чувствовал весь тот негатив в интонациях Шото, негатив, который он держал в себе столь долгое время, не имея возможности выпустить. — Эй, ну ты чего? — спросил парень с недоумением, заметив, как Мидория начал хныкать и “незаметно“ пытался вытереть слёзы. — Мне...мне..больно. Я не знаю как объяснить, н-но.. — Не воспринимай так близко к сердцу. Это прошлое, оно позади. Всё хорошо, правда, — Тодороки обнял его, явно не ожидая такой реакции на собственные откровения. Мидории было непонятно, как отец Шото может быть так жесток по отношению к самым близким, родным людям. В конце концов, чем они провинились перед ним? Никто не заслуживает подобного отношения. Деку ни разу не видел этого человека, но сейчас у него внутри зародилось отвращение по отношению к данной персоне. Он чувствовал тепло Тодороки, чувствовал его рядом, здесь и сейчас. И это было главным. Изуку прекрасно знал о человеческой жестокости, о буре эмоций, которая ближе к ночи охватывает тебя и не дает уснуть; воспоминания, которые ядом растекаются по венам, отдавая болью в нервных окончаниях. Именно в такие моменты приходится рыдать в подушку и бороться с мыслями о том, чтобы сделать с собой что-нибудь страшное. В голове Деку возник вопрос: о скольких душевных ранах еще не рассказал Тодороки? Сколько ужасов происходило в действительности, и о скольких он помнит? Быть может, самое едкое, пробирающее до костей, давно стерлось из памяти. И такое возможно, человеческий мозг имеет свойство избавляться от плохих воспоминаний. А от этого не лучше. Мидория был в курсе о том, что многие люди живут куда хуже него, им каждый день приходится справляться с трудностями. Он часто подбадривал себя этим, когда ему было грустно, дабы напомнить самому себе, что жизнь не так ж плоха. Однако юноша не имел большого круга общения, поэтому до сего момента не сталкивался ни с чем подобным. На фоне Шото Изуку почувствовал себя жалким и беспомощным. В глубине души он осознавал, что окажись в похожей ситуации — наложил бы на себя руки, не в силах выносить побои, грубость и отвратительную обстановку в семье. А ведь совсем недавно говорил Тодороки об угнетении в школе, издевках и прочем. Должно быть, для парня, который много лет терпит жестокое отношение со стороны родных людей, рассказы Изуку кажутся мелочной ерундой. — Скажи...Ты считаешь меня нытиком? — вдруг задал вопрос Деку. — Нет. С чего ты взял? — Да просто, я так много жалуюсь, и ты думаешь, что все мои проблемы - ничто. При твоей жизни… — Изуку, почему ты делаешь такие выводы? Я никогда не говорил, что ты переживаешь из-за ерунды или зря загоняешься, вовсе нет, — перебил его Шото, — Нам всем бывает больно. Моя жизнь — далеко не лучшая, да и твою тоже счастливой не назовешь. — Хм… Мы чем-то похожи, в какой-то степени, — подметил Мидория. — Да. Слушай, у меня есть идея, — внезапно объявил Шото. Задумка заключалась в следующем: прогуляться вместе по ночному Токио и встретить рассвет за городом. Плюс к этому посетить любимые места, некоторые интересные районы, возможно, парочку кафе, побывать на улицах, с которыми многое связано. В глазах Деку сразу загорелся огонёк, предложение было безумно заманчивым.***
Начало выходных означало, что план необходимо привести в действие. С наступлением сумерек Изуку оделся теплее(конец апреля, но погода не особо радовала) и позвонил Тодороки, дабы убедиться, что всё в силе. К тому времени Шото уже был в нескольких шагах от дома Мидории. Естественно, пришлось заранее отпроситься, огласив легенду под названием «ночевка у друга». Мама Изуку знала Шото по рассказам сына, несколько раз видела его; мнение у нее сложилось положительное, поэтому и разрешила. Тодороки же не оповещал никого о своем уходе. Оба брата пропадали на заработках, а отцу было не до него. Первые часы прогулки не принесли ничего особенного, кроме весеннего тумана, который проносился мимо них. Они дышали учащенно, город двигался им навстречу, сверкая и колеблясь, и , словно ярко освещенный пестрый корабль, в темноте возник двор, в котором прошло детство Деку. Он едва узнал местность, поскольку за годы многое поменялось и выглядело совсем иным. Легкая нотка меланхолии прокралась в его душу вместе с ностальгией. Мидория сам предложил Шото поехать сюда, надеясь на чувство радости, которое возникнет от увиденного. Но ожидания не подтвердились. Вокруг выросла куча незнакомых зданий, а сам дом будто сгорбился и побледнел. — В моих воспоминаниях здесь было лучше… — вздохнул Изуку. — В воспоминаниях всё всегда лучше, чем на самом деле, — ответил Тодороки. Сумрак раскинулся над городом крыльями летучей мыши. Небо за некогда родным домом было пурпурным, как переспелая слива. Зажигались фонари, но темнота не наступала, холодные дуновения ветра ощущались мурашками на коже. Позже парни немного побродили в окрестных дворах, после чего отправились в центр, дождавшись поезда на ближайшей станции. Улицы были полны людей, но это не вызывало дискомфорта. Время от времени Мидория прижимался к Шото, боясь отстать и потеряться. Тодороки находил его поведение забавным: совсем как маленький ребенок. Их отношения стали безумно теплыми, юноше всё чаще хотелось обнять Изуку, защитить, никому в обиду не дать. Они продолжали идти вместе, всюду сияли вывески, афиши, многочисленные экраны, транслирующие рекламу. Друзья несколько раз останавливались у разных витрин, удивляясь, какую ересь только не продают. В одной стояли голые восковые куклы с раскрашенными лицами, антиквариат, какие-то шляпы и еще всякий хлам. В магазине напротив сверкали драгоценности. Изредка встречались и одинокие киоски с едой, но торговые кварталы быстро надоедают. Местные часы показывали 2:47, было решено поехать за город. Путь занял около 40 минут, а от станции до места, которое в красках успел расписать Тодороки, к счастью, было не очень далеко. Когда они наконец преодолели расстояние, перед ними раскинулся обширный, и самое главное безлюдный пустырь. По заверению Шото — в радиусе нескольких километров нет ни единой души. Даже станция, с которой они прибыли, пользуется таким маленьким спросом, что пару лет назад ее хотели закрывать. Тьма полупрозрачной дымкой окутывала местность, почти на горизонте блистали огоньки столь отдаленного Токио. Лунный свет озарял старое ветвистое дерево, стоявшее на окраине пустыря. Кажется, то был старый клён, крона которого терялась где-то в сумерках, словно гигантская рука, она в непомерной тоске тянулась к небу. Изуку положительно ответил на предложение друга обосноваться там, находя в этом нечто таинственное и атмосферное. Шото упоминал, что частенько приезжал сюда в прошлом году для восстановления душевного спокойствия. — Как ты думаешь, что лучше: быть приговоренным к смертной казни и знать точное время и место смерти, или умереть внезапно, но при каких-нибудь нехороших обстоятельствах, вроде автокатастрофы или от удара молнии? — С одной стороны, если внезапная смерть, то ты ничего не успеешь оставить после себя, даже обыкновенной записки с завещанием. Близкие будут голову ломать, суицид это или несчастный случай, такое тоже возможно...Блин, я даже не знаю, — ответил Изуку, не понимая, с чего вдруг Тодороки начал говорить о таком. — Мне кажется, смертная казнь во много раз хуже. Да, ты можешь написать завещание, хоть десять штук, но никто не узнает о твоих мыслях в последние минуты. От этого страшнее всего: всё внутри тебя будет разрываться, но твои внутренние крики не будут никому слышны. — Почему ты вообще о таком задумываешься? — Чтобы прогнать мысли о самоубийстве. Потому, что эта та же смертная казнь, только приговор ты подписываешь себе самостоятельно. — А ты...пробовал лишить себя жизни? — дрожащим от волнения голосом произнес Деку, боясь, что спросил лишнего. — Не один раз. Но я никогда не доводил это до конца, мне становилось страшно и… мысли до сих пор остались. Ничего не могу с ними поделать, — Тодороки говорил всё тише, пытаясь скрыть болезненную интонацию, которая проявлялась только тогда, когда он был готов разрыдаться. — И знаешь, я.. только когда попал в реанимацию из-за травм...Только тогда понял, какой ценной может быть жизнь, даже если ты считаешь её никчемной. Они стояли рядом, вглядываясь в черты друг друга, скрытые темнотой, но это никак не мешало. Изуку чувствовал такую близость по отношению к Шото, какую не ощущал ни с кем. Больше, чем привязанность: будто они рассказали друг другу историю всей своей жизни. Тяжело выдыхая, Тодороки отвернул рукав ветровки до локтя, обнажив исполосованное запястье. В тот момент Мидория на расстоянии почувствовал, как колотилось сердце Шото. Несомненно, он волновался как никогда: до сегодняшнего дня он никому не показывал все эти линии. Казалось, его глаза дрожали от наполняющих их слёз; лицо Тодороки озаряла до боли странная, но искренняя улыбка. Её нельзя было никак по-другому назвать, кроме как разбитой улыбкой: от одного её вида внутри Мидории всё раскалывалось на кусочки.