Ты станешь моей

      В эту ночь Эсмеральда уснула в своей келье, забыв о прошлом, полная надежд и сладостных мыслей. Она спала, грезя, как всегда, о Фебе, как вдруг ли послышался шум. Сон ее был чуток и тревожен, как у птицы. Малейший шорох будил ее. Она открыла глаза. Ночь была лунная, и она увидела, что кто-то смотрит на нее в слуховое окошко. Лампада освещала это видение. Как только призрак заметил, что Эсмеральда смотрит на него, он задул светильник. Но девушка успела разглядеть его. Ее веки сомкнулись от ужаса. — О! — упавшим голосом сказала она. — Священник!       Точно при вспышке молнии, вновь встало перед ней минувшее несчастье, и она, похолодев, упала на постель. Минуту спустя, ощутив прикосновение к своему телу, она содрогнулась. Окончательно проснувшись, она не помня себя от ярости, приподнялась на постели.       Священник скользнул к ней в постель и сжал ее в объятиях. Она хотела крикнуть, но не могла. — Уйди прочь, чудовище! Уйди, убийца! — говорила она дрожащим, низким от гнева и ужаса голосом. — Сжалься, сжалься! — шептал священник, целуя ее плечи.       Она обеими руками схватила его лысую голову за остатки волос и старалась отдалить от себя его поцелуи, словно то были ядовитые укусы. — Сжалься! — повторял несчастный. — Если бы ты знала, что такое моя любовь к тебе! Это пламя, расплавленный свинец, тысяча ножей в сердце!       Он с нечеловеческой силой стиснул ее руки. — Пусти меня! — вне себя крикнула она. — Я плюну тебе в лицо!       Он отпустил ее. — Унижай меня, бей, будь жестока! Делай, что хочешь! Но сжалься! Люби меня!       Тогда она с детской злобой стала бить его. Она напрягала всю силу прекрасных своих рук, чтобы размозжить ему голову. — Уйди, демон! — Люби меня! Люби меня! Сжалься! — кричал несчастный, припадая к ней и отвечая ласками на удары.       Внезапно она почувствовала, что он перебарывает ее. — Пора с этим покончить! — сказал он, скрипнув зубами.       Побежденная, дрожащая, разбитая, она лежала в его объятиях, в его власти. Она чувствовала, как по ее телу похотливо блуждают его руки. Она сделала последнее усилие и закричала: — На помощь! Ко мне! Вампир! Вампир! Но никто не являлся. — Молчи! — задыхаясь, шептал священник.       Он навалился на неё всей своей тяжестью, так что Эсмеральде стало трудно дышать. Страх парализовал её, она больше не кричала. Только повернула свое лицо к стене, а по щекам струились слезы. Руки архидьякона скользили по её сорочке, пытаясь пробраться к девственному телу. Не находя выхода, он с силой рванул сорочку на груди, и тонкая белая ткань с треском порвалась. Свет луны освещал соблазнительные изгибы, грудь судорожно вздымалась от содрогающих ее рыданий.       Приподнявшись, Клод залюбовался её телом, таким желанным, таким недоступным прежде. О! Это был сон, мираж, казалось, дотронься он до неё, и она рассеется как дым. Архидьякон пожирал жадным взором каждый её изгиб, он изнемогал от желания ласкать, целовать, познать каждый миллиметр этого восхитительного тела. Эсмеральда, воспользовавшись моментом, попыталась снова оттолкнуть священника выставив руки перед собой, но он перехватил их и, держа за запястья, завел их ей в изголовье. — Оставьте меня, прошу вас! — взмолилась девушка.       Святой отец снова всем телом прижал Эсмеральду к ее ложу, левой рукой перехватив ее запястья, а правой лаская то одну, то другую грудь. — Не противься мне! — голос мужчины прозвучал хрипло от сжигающего его желания и в то же время властно. – Ты только моя, моя!       Клод целовал её прекрасную шейку, каждую слезинку падавшую с её щеки, её губы, вдыхал аромат её волос. В этот момент он не думал ни о чем. Клод парил в небесах, он нашел свой рай. Столько бессонных ночей он грезил об этом, сколько подобных сцен представлялось ему в тех бесстыдных фантазиях, наполнявших его кровь огнем. Лишь только его желание обладать прекрасной цыганкой наполняло, пьянило его. Он не мог больше сопротивляться.       Цыганка чувствовала жар его тела, его горячее сбивчивое дыхание, его полустоны, полувздохи. Он то нежно, то властно гладил её грудь, её живот. Вдруг священник приподнялся, на миг выпустив её руки, и, прошуршав подрясником, снова навалился на неё. Только теперь Эсмеральда почувствовала, как его голое тело, его обнаженная плоть обжигает её бедра и живот.       Осознание неминуемого вывело её из охватившего было ступора, отрезвило и придало ей сил. Она снова пыталась вырваться из его железной хватки. Напрягая каждый мускул, стараясь сбросить священника с себя, царапала его лицо руками, отбивалась ногами. Но тщетно!       Клод скользнул рукой между её бедер, и с силой надавил. Ещё, и ещё. Боль, резкая, как тысяча игл ослепила Эсмеральду, и она закричала. — Мне больно, отпустите! Отпустите, хватит! О! Сжальтесь надо мной!       Архидьякон обезумел от желания, он был безжалостен, его движения становились сильнее, причиняя ей неимоверные страдания. В исступлении, подчиняясь зову своего тела, он глухо рычал и железной хваткой сжимал запястья цыганки. Эсмеральда обмякла, как тряпичная кукла, больше не пытаясь сопротивляться или умолять. Она лежала в его власти, в его объятиях, безучастная, полуживая. В её душе что-то сломалось, та тонкая, как былинка, надежда, что ещё не всё потеряно, переломилась, и весь мир для нее померк. Не всё ли равно, ведь теперь всё кончено. Теперь, она, поруганная, не нужна её солнцу, её Фебу. Ей не найти мать.       Движения архидьякона, казалось, стали еще сильнее, он с такой силой обрушивался на неё, что казалось он её убьет. Не прерывая ритмичных движений, архидьякон вдруг глухо зарычал, стиснув её и без того затекшие от его железной хватки хрупкие ручки. Он выгнулся всем телом и обмяк.       То, что испытывал священник, было не подвластно никакому описанию. Даже в своих ночных безумных фантазиях о цыганке, когда он, сгорая от желания и стыд, дотрагивался сам до себя, он и близко не подозревал, какое неземное, безумное наслаждение доставит ему близость с любимой женщиной. Архидьякон отдал бы тысячу своих жизней лишь за это мгновение. Он бы попрал науку, свой духовный сан, своего бога, ведь это все прах, ничто по сравнению с тем наслаждением, какое он испытал в эту ночь.       Клод прикасался к её телу, её бархатная кожа была теплая и чуть влажная, её спутанные волосы рассыпались по изголовью. Она всхлипывала, он всё ещё шумно дышал. Реальность стала мало-помалу возвращаться к священнику, и искрящееся его счастье стало меркнуть с каждым всхлипом, вздохом, с каждой новой слезинкой его любимой. Одновременно, две мысли зародились у него, одна отрадная, как теплящийся огонек свечи, даровала надежду. Наконец-то она принадлежит ему, полностью и безраздельно. Он не позволит ей больше исчезнуть из его жизни, он станет и слугой её и господином. Если понадобится, он отдаст свою жизнь, свою душу за неё. Она его, его! Эсмеральда принадлежит ему… А между тем, острые когти ревности сильнее чем прежде терзали душу архидьякона. Да, теперь он волен делать все что захочет с её телом, но вот её душа…       Эсмеральда неслышно плакала, и как только священник разомкнул свои объятия, подобралась и села на своем ложе, пытаясь прикрыться разорванной сорочкой. В свете лампады Клод обратил свой взор на кровь, которая обагрила их ложе. Только сейчас, когда страсть заволокшая плотным туманом его рассудок развеялась, до него стало доходить, что он причинил ей боль. Всклокоченный, он кинулся на колени перед ней, непрестанно умоляя, восклицая: — О! О! Прости, прости! Но я ведь люблю тебя! Я причинил тебе боль, заставил страдать тебя, я знаю, знаю… Я люблю тебя! Но и я страдал, пойми же меня. Ты ведь тоже полюбишь меня, пусть не сейчас, но я заставлю тебя полюбить! Заставлю! Мы принадлежим друг другу. О, только прикажи, я все сделаю! До него с трудом дошел ее шепот — Уходите…уходите…       Священник взмолился: — Я люблю тебя, Эсмеральда! Не гони меня, умоляю, позволь вытереть твои слезы. — Он протянул к ней руку, она изо всех сил ударила её и закричала: — Уходи и будь ты проклят! Тебе мало того, что ты сотворил?! Я лучше умру, чем буду твоей! Ты взял моё тело силой, но душа моя тебе не достанется! Уйди!       Священник поднялся. Он привел свои одеяния в порядок, бросил холодный взгляд на цыганку и, нахмурившись сурово проговорил: — Я скоро вернусь за тобой.       Клод предусмотрительно имел ключ от её кельи с собой, и выходя, запер дверь. Он больше не намерен упустить цыганку и предпримет все, что потребуется, чтобы держать ее возле себя. Ночь все еще была темна, и ни единая душа не заметила, как архидьякон Жозасский чёрной тенью спустился по винтовой лестнице, пересек нижний предел храма и скоро скользнул к себе в келью. Вскоре он тихо вышел оттуда со свертком в руках.