Ты станешь моей

      Как только за архидьяконом закрылась дверь, дрожащая Эсмеральда схватила своё белое одеяние, оставленное ей добрыми женщинами на пороге храма и наскоро оделась. Сердце выскакивало из груди, руки тряслись, ноги подкашивались. Противный, липкий страх растекался по её животу, подкатывая к горлу позывами к рвоте. Бежать, бежать, звать на помощь! Она ждала, казалось, целую вечность, и когда шаги священника утихли, стала что есть сил колотить в дверь руками и ногами, кричать, звать своего Квазимодо. Обычно он спал, распластанный, как верный пес, на пороге её кельи. Он должен быть там, он должен её услышать. Тут она вспомнила про тот бесполезный, казалось подарок, который остался забытым где-то на полу её кельи. О, почему она не носила его с собой, ведь он мог оказаться ее спасением? Но ночной мрак, казалось, потворствовал архидьякону, и скрывал от её взора всю обстановку кельи. Девушка упала на колени и принялась шарить по полу руками, пытаясь нащупать заветный свисток.       Подходя к келье цыганки, Клод бросил косой взор на Квазимодо, распластанного недалеко от входа. Мерцающий свет лампады священника освещал спящее тело звонаря, заставляя его тень дрожать темной химерой на каменном полу храма. Архидьякон знал, что сон его приемного сына крепок, и тому, кто захотел бы растолкать звонаря, пришлось бы знатно потрудиться. Но скоро рассвет, и надо спешить. Холодные пальцы Клода нырнули в потайной карман сутаны и сжали заветный ключ. Да, он не думал ни о чем, когда обезумевший прокрался к Эсмеральде. Не было ни мыслей, ни ожиданий. Он не планировал ни того, что здесь произошло, ни того, что случится после… Но теперь он не может оставить её здесь. Ревность, неустанно точившая душу Клода с тех пор, как он увидел цыганку, теперь стала заволакивать его разум, омрачая даже радость обладания её телом. Ведь женщины так непостоянны! У женщин такой извращенный вкус! Ещё вчера она любила офицера, а сегодня уже любезничает, и с кем! С Квазимодо, с кривым звонарем, с горбуном! А ведь Клод не раз наблюдал из окна своей кельи, какой нежности исполнены движения девушки и горбуна, перебрасывающихся нехитрыми жестами общаясь друг с другом. Да, её решительно нельзя оставлять тут, рядом с другим мужчиной. Решено. Ещё до рассвета, он заберет её отсюда, к себе в келью, там-то их не посмеет потревожить и сам епископ. Но необходимо остаться незамеченным, чтобы ни одна живая душа не узнала о том, что произошло этой ночью.       Эсмеральда услышала шаги. Он возвращался. Цыганка скользнула в самый дальний конец кельи, упала на колени, и сходя с ума от ужаса, впиваясь ногтями себе в щёки стала молиться о спасении. Она, язычница, идолопоклонница, находясь в христианском храме стала молить Божью Матерь, так щедро предоставившую ей убежище от виселицы, смилостивиться и даровать спасение от этого страшного, безумного монаха в черном.       Клод вставил ключ в замочную скважину, и дверь легко поддалась. Лампада в его руке рассеяла тяжёлый мрак кельи, и его напряжённый взгляд первым делом выхватил опустевшее ложе. Молниеносная мысль что красавица-цыганка исчезла окатила его ужасом, но тут у дальней стены он заметил её, скорчившуюся в углу. Вдруг острая боль обожгла его лоб чуть повыше правой брови, кровь заструилась по лицу священника.       Уронив в отчаянии руки, Эсмеральда нащупала что-то твёрдое на полу рядом с собой. То была треснувшая хрустальная ваза, дарованная ей Квазимодо, и так любимая ею. Она с исступлением тонувшего в темной пучине моряка схватилась за эту соломинку, за этот шанс. Шаги архидьякона замерли перед дверью, и с тихим щелчком повернулся ключ в замочной скважине. Медленно, как во сне, отворилась дверь, и келья наполнилась тусклым светом. Чёрная, зловещая фигура возникла на пороге. Как только Эсмеральда увидела его лицо, что было мочи швырнула в него хрустальной вазой. Она увидела, как хрусталь рассек ему лоб, как кровь заструилась по его щеке, как тусклый свет замерцал от его попытки закрыть лицо рукой держащей лампаду. Осколки брызнули по всему полу, они сверкали словно пол кельи был усыпан драгоценными камнями. Архидьякон поставил лампаду на пол, притворил дверь в келью, и, облокотившись на нее, стал утирать кровь рукавом сутаны. И тут, прямо у его ног, почти что на пороге, девушка заметила заветный свисток. Архидьякон перехватил её взгляд, направленный на спасительную вещицу, и они одновременно кинулись, чтобы завладеть им.       Эсмеральда оказалась проворнее, Клод — сильнее. Она первой схватила свисток, и прежде, чем успела издать тревожную трель, священник с силой вырвал его у неё из рук. Ему была знакома эта вещь — он сам сделал его для того, чтобы звать глухого звонаря, и всегда держал под рукой. С некоторых пор, Клод не мог найти его. Так вот, оказывается, куда он делся. Свисток исчез в складках сутаны священника. Архидьякон поднял глаза на цыганку. Она смотрела на него исподлобья, снова забившись в дальний угол кельи, её била крупная дрожь. — Что вам еще нужно?! Уходите! Убивают! На помощь, на помощь!       Клод сел перед ней на колени, и как можно более ласковым голосом проговорил, — Не кричи. Я знаю. Я причинил тебе боль и тебе страшно. Но я люблю тебя и клянусь, я не хочу тебе зла. Я хочу тебе помочь. Вот, выпей, тебе станет легче.       Он поставил перед ней кувшин. Движения его были суетливы и неуклюжи, а фразы выходили отрывисто, волнение сквозило в голосе. Клод не мог насмотреться на неё, даже заплаканная, напуганная, она была поистине прекрасна. Эта ночь казалась безумием, сном. Ещё вчера она была недосягаемой мечтой, и вот он познал её, и скоро она станет принадлежать ему безраздельно. Но надо спешить. Он с нетерпением смотрел на девушку, мысленно торопя её. Он приготовил вино с сонными травами для неё, чтобы по дороге в его келью она не перебудила своими криками всю округу.       Архидьякон легонько пододвинул кувшин к ней, — Выпей, и ты уснешь. Сон сотрёт все твои страхи, а когда ты проснешься, солнце будет сиять над твоей головой, и ты поймешь, что сегодняшняя ночь была наградой тебе и мне.       Эсмеральда кинулась на него, как дикая кошка, и полудетские удары посыпались на Клода. — Ты убийца и насильник! Я ненавижу тебя! Я убью тебя!       Клод только поймал её руки, и она упала на колени рядом с ним. В эту секунду, они походили на влюбленных, на коленях друг перед другом, он держит её руки в своих, тонкая девушка в белом платье, и высокий мужчина в черном балахоне. Еле слышно Эсмеральда проговорила: — О, солнце больше не будет светить для меня, О, мой Феб, мой Феб…       Архидьякон побледнел, ярость промелькнула на его лице. Из озабочено-тревожного, выражение лица священника стало каменным. Он выпустил ее руки, поднялся с пола, и посмотрел на девушку сверху вниз, — Не произноси его имени! Если хочешь упомянуть о нем, лучше молчи. Я совершу что-то ужасное, если ещё раз услышу это проклятое имя! — После недолгого молчания, он более спокойно добавил, — Выпей, говорят тебе. Делай то, что я сказал!       Эсмеральда медленно подняла кувшин, и с силой швырнула в священника. Он же успел увернуться, и кувшин, ударившись о стену, разлетелся черепками по полу, а красная жидкость, растекаясь, выглядела почти черной в тусклом свете лампады. — Я не приму ничего из твоих рук, ты чудовище, убийца! Лучше бы ты убил меня!       Она стояла перед ним, хрупкая, безоружная, а он нависал над ней черной злобной тенью. — Ну хорошо, хорошо — Клод вновь заговорил с ней мягко, почти умоляюще. — Но нам надо уходить, скоро рассвет! Здесь для тебя небезопасно, пойми. Кто угодно может пробраться в эту башню, и похитить тебя. Я не вынесу этого, я умру. Я хочу тебе только добра, я люблю тебя! О, как я тебя люблю! Послушай. Да, я отнял у тебя невинность, да, причинил боль. Я теперь раб твой навеки! Ты будешь госпожой, я принесу сокровища к твоим прелестным ножкам. Одного движения твоих ресниц будет достаточно чтобы я, ничтожный, кинулся исполнять твою волю. Я оставлю служение, я оставлю науку, только тебе, тебе одной теперь принадлежит моя жизнь. Я больше не прикоснусь к тебе если ты сама этого не пожелаешь, я клянусь. Нужно уходить, со мной ты будешь под надежной охраной, умоляю тебя, только пойдем со мной.       Он снова опустился на колени перед ней, пытаясь своими мольбами добиться ее доброй воли.       Эсмеральда, зная какую боль принесут священнику её слова, запальчиво проговорила: — О, мой Феб! Я люблю моего Феба! Он отрубит твою уродливую голову, и заберет меня отсюда!       На последних словах, от осознания невозможности сказанного, рыдания снова подступили к горлу, и она отвернувшись заплакала. — Тем хуже для тебя, цыганка! — его голос громовым раскатом прогремел в келье. — Ты все равно пойдёшь со мной, хочешь ты того или нет. Нет другого пути. Силой я утащу тебя к себе, и тебе придётся быть со мной.       Он развернул принесенное покрывало, протянул его Эсмеральде, и не терпящим возражения голосом сказал: — Накинь на плечи, ночи нынче прохладные, я не хочу чтобы ты замерзла. — Я не пойду с тобой! — крикнула девушка и оттолкнула архидьякона от себя.       Её слова растворились в полутёмной келье, и повисла давящая тишина.       Что ж, она отказалась пить принесённое сонное вино, он так и предполагал. Упрямое дитя! Не просто же ему с ней придется. Придется действовать несмотря на риск быть замеченными. Ночь пока еще темна, но время не на его стороне. Скоро, скоро уже в предрассветных лучах начнут проступать очертания домов, послышится скрип телег, и собор проснется. Надо бы поскорее покончить с этим.       Клод схватил цыганку поперёк талии, и, несмотря на отчаянный протест, поднял как пушинку. Ему пришлось перекинуть её через плечо, в противном случае он рисковал её побегом. Удары сыпались ему на спину и плечи, но он этого не замечал, ведь у него в руках было его сокровище, его мечта. Архидьякон подхватил светильник, и уже подходя к двери кельи, тихо, почти шепотом проговорил, — Ты упрямишься как дитя, мне придется нести тебя силой. Клянусь господом, я люблю самую своенравную женщину во Франции!