Ты станешь моей

      Он знал, что это значит. Он знал, что все его знания бессильны, и нет такого снадобья которое бы смогло спасти её. Теперь жизнь цыганки была лишь в руках одного Господа. Клод упал на колени перед ее кроватью: — О нет, Боже правый, нет!       Он будет наказан за свои грехи. Он готов к наказанию, готов к вечным страданиям, готов гореть в аду. Вероотступник, поправший Божью Матерь заслуживает ада. Клод заплакал, как дитя. Слезы падали на черную сутану, а священник тихо шептал, сжимая ее руки: — Только не забирай её сейчас, прошу, Господи. А если пришло её время, то забери и меня, грешника. Вечно я стану возносить молитвы Пресвятой Деве, только бы гореть в одном аду с ней.       Эсмеральда, проснулась, медленно разомкнув веки. Она беззвучно шевелила пересохшими губами, но падре понял её без слов. — Мари! Мари! Принеси воды, живо! — громкий голос архидьякона нарушил тишину опочивальни.       Мари вбежала с кувшином воды. Архидьякон выхватил его из рук девочки и поднес к губам Эсмеральды. Цыганка выпила несколько глотков, и уронила голову на подушку, закрыв глаза. Клод смочил кусок материи в холодной воде и принялся обтирать пылающее жаром лицо девушки.       Это из-за него, из-за его безумной любви Эсмеральда поплатится своей жизнью. Это его вина, он погубил её.       Эсмеральда страдала, и Клод с нею. Она то приходила в себя и кричала от боли, то впадала в забытье давая передохнуть и истерзанному ее страданиями священнику. Трое суток он не покидал ее ни днем ни ночью. Священник, казалось, резко состарился: его глаза ввалились, лицо стало еще бледнее чем раньше, в волосах прибавилось седины. Он непрестанно молился и обтирал лицо цыганки прохладной водой. Наконец, она совсем перестала приходить в себя, и изредка шептала что-то нечленораздельное, метаясь по кровати. Клод пытался вслушиваться, жадно ловя каждый её выдох, но слова было трудно разобрать.       Ночь четвёртого дня подходила к концу, на столике перед кроватью догорала толстая свеча, и архидьякон по прежнему сидел у постели своей любимой. Низко склонив голову, он думал о том, как беспомощен и ничтожен он перед вечностью. Как бессилен он изменить то, что непременно произойдет, и это разжигало в нем ярость. Он ревновал цыганку даже к смерти! Словно тигр, запертый в невидимую клетку своего безумия, Клод без устали искал решение тому, как обмануть смерть. Его мысли были прерваны ее слабым голосом, и на этот раз он смог разобрать слова: — Спаси меня…спаси…       Клод придвинулся поближе, чтобы расслышать то, что она говорит, и слова произнесенные цыганкой иглами впились в его сердце: — О, Феб, мой Феб…       Архидьякон выпрямился, глаза его сверкнули яростью. Он плотно сжал губы, а потом голос его зарокотал по комнате: — Будь ты проклят! Навеки, будь ты проклят!       Священник резко развернулся, и вышел из опочивальни, а затем и из дома. Он сидел на камне неподалеку от хижины, разъяренный, уязвленный, униженный. Она плюнула ему прямо в душу. Надругалась, унизила его любовь. А этот самодовольный дурак сумел проникнуть даже в её горячечный бред!       Эсмеральда отдала свой последний выдох на рассвете, одна в своей опочивальне. Мари от страха забилась в одну из дальних комнат дома, а Клод встретил рассвет снаружи, вне себя от ярости. Позже, священник распорядился похоронами цыганки, и собрав свои немногочисленные вещи, направился вместе с сыном и Мари в Париж. Их ждал Собор Парижской Богоматери.