Coppia

— Какой тут жесткий матрас. Знаменитый пианист без всякого участия смотрел в потолок, устало прикидывая, на сколько еще хватит отвратительного толстяка, пытавшегося вдолбить его в эту неудобную железную кровать. Где-то там на телевидении, среди журналистов и прочих дурачков, которые каждый раз спрашивают об одном и том же, потому что за это всегда платят одно и то же немалое количество денег, он невероятно талантливый пианист, чье имя скорее всего будет закреплено в истории, его будут вспоминать на уроках музыки, если таковые еще останутся в ближайшем будущем, он в свои 18 тот, кто уже по факту добился всего, что в жизни важно, деньги и признание. А здесь он может даже не особо талантливая и крайне легкодоступная шлюшка, потому что Лихт не против и за просто ангельскую пыль, которая теперь обыденность, а не тот ultra rare артефакт, на который пришлось бы насасывать известнейшим барыгам по всей, наверное, Японии. В его родной Австрии такое вообще не продавалось, да и вряд ли кто-то бы пошел на такое унижение и полную потерю репутации ради дай бог грамма. Мерзкий отросток с неприятным хлюпаньем выходит из молодого тела, заставляя пианиста недовольно скорчиться от отвращения, потому что у ублюдка, кажется, фимоз, и если он сейчас скажет еще и пососать, то пару грамм придется отбирать силой уже после того, как аванс в виде секса выплачен. Обидно, но мужик все понимает и молча платит. После этого каждый раз невозможно ходить, особенно в толпе, где Лихта не спасает даже былая самоуверенность, потому что на нем клеймо шлюхи, и жить с таким осознанием еще и публичной жизнью просто невозможно, потому что становится страшно каждый раз, когда его узнают, ведь это может быть как фанат, так и изврат, обладающий и товаром, и желанием заняться сексом со звездой. Или просто с невинно выглядящим мальчиком. Сколько бы Лихт не хмурился и не ходил с вечно усталым выражением лица, его никогда не воспринимали, как кого-то страшного. Всегда воспринимают как цель, а иногда попадались индивиды типа его сервампа, которые ясно это озвучивали и даже пытались изображать, что пианист в их руках правда просто игрушка. Но чем больше думаешь о своем превосходстве, тем скорее это не так. Если анализировать их отношения, то Хайд полюбил его первым. Воспринять как цель значит быть очарованным, а он еще и думал, что наиграется и убьет. Спустя год он плакал Лихту в плечо, признаваясь, что сам убит. Даже прожив несколько сотен лет, уже познав несчастную любовь, пройдя через то, через что никогда не пройдет ни один человек, он не смог как мужчина принять то, что его человек, его собственная Ева никогда не сможет принадлежать ему единолично и быть той самой игрушкой, которую Жадность собирался сломать и выкинуть, но теперь смиренно ждет дома, чтобы вновь видеть и молча проглатывать осознание, что вместе они не будут. Лихт не станет вампиром и не собирается жить как ангел ради любви, которую не сможет полноценно испытать, потому что отдается всяким уродам. Даже не удовольствия ради. На телефоне пропущенных штук десять, но возвращаться в номер не очень хочется. Там и кислая мина Хайда, и тысяча наставлений Кранца, и ответственность, может еще тот школьник Махиру заглянуть, а это каждый раз как испытание, спасает только Неко-чан, с которым пианист даже некое родство чувствует последнее время. Лень к нему ближе, чем жадность, даже учитывая его трудолюбие и презрение к бездельникам, которые даже пальцем не пошевелят, чтобы чего-то добиться. Телефон снова противно трещит, но Лихт сразу сбрасывает, давая понять, что домой не собирается. Хайд должен понять. Беззаконие лежит в полном одиночестве в своем личном номере, который ему все ещё заказывает Кранц. Если бы он был рядом, то очевидно бы понял, что спят они с хозяином вместе, а если не вместе, то двух комнат все еще хватало бы. Но менеджер где-то отдыхает, изредка оставляя сообщения на рабочий телефон пианиста, которые смотрит только Хайд, и то самому Лихту сообщая не о всех. Он столько лет дает концерты, что ему уже нет дела до бесполезных подробностей и всяких встреч, где собираются конченные задроты, которые никогда ничего не добьются. Пианист рассказывал, как однажды был на такой, и вампир запомнил. Он запоминает большую часть его историй, потому что Лихт не любитель рассказывать о своей жизни, даже о настоящем, хотя Хайду прекрасно понятно, почему. Но он все равно не может отделаться от ощущения, что просто противен объекту своей любви, что их отношения даже не платонические, а просто никакие. В сексе вампир нижний, и Лихт сказал, что не хочет его так унижать, тогда же он и рассказал, как расслабляется, и почему на его возвышенные чувства вряд ли ответит. Не было никаких ссор и громких сцен, но Хайд еще неделю каждый день рыдал, устраивая беззвучные истерики и неизменно успокаиваясь, когда Ева возвращалась, снова начиная делать вид, будто ему плевать, подшучивать, надоедать, смеяться, потому что худшее, что он мог получить в ответ на это — жалость. И в том, что Лихт точно не станет его жалеть, он уверен больше не был, потому что он совсем не то, чем кажется на первый, а уж тем более второй взгляд. Не выдерживая, вампир просто выходит из номера, хотя бы проветриться и желательно встретить Лихта. Встречает он далеко не его. Ему в глаза бросается невероятного роста красноволосый старик, покуривающий одну за другой сигареты, поджигая их пальцем. Ввязываться в драку не хочется, но Жадность сам обладает не самой заурядной внешностью, чтобы ему дали просто пройти мимо. — Эй, развеселишь старика? По хриплому смеху становится понятно, что подкласс пил, что несколько убавляет шансы на то, что он попробует серьезно сразиться с Жадностью. Самому сервампу тоже не хочется просто так убивать старика, хоть тот и принес им с Лихтом множество проблем. Сейчас Хиган на удивление дружелюбен. — Что ты в угол вжался? Я же знаю, что ты сильнее, я не обижу! — гаркает подкласс и громко кашляет, пугая проходящую мимо девушку. — Еще бы меня подсосы братьев обижали, — Хайд вынужденно язвит, пытаясь спустить пар, — ты здесь какими судьбами? Твой хозяин тут больше не тусуется. Старик странно усмехается и приглашает Беззаконие в бар, предлагая выпить с ним. Хайд успокаивает себя тем, что ему прямо сейчас просто необходимо забыться, да и неприлично отказываться, раз так щедро угащают. Ко всему прочему, им есть о чем поговорить, а значит они просто культурно проводят вечер, так? Уже трясущимися руками поднимая черт знает, какой по счету бокал, он внезапно давится, слыша ответ на свой уже забытый вопрос. — Какими судьбами я здесь? За сладкими мальчиками типа тебя.